Восемь дней в неделю - Томин Юрий Геннадьевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/25
• Следующая

Только этого еще не хватало!

Аня выходит в переднюю, открывает дверь.

На площадке стоит немного сконфуженный, виноватый, ненавистный Володя Климов.

Неожиданно Ани краснеет.

— Ну, чего стоишь, раздевайся, — шепчет она и вихрем уносится в комнату.

Там уже не танцуют. Боятся. Ждут Аниной мамы.

— Ну, долго вы будете стоять? — кричит Аня.

Сейчас Аня чувствует себя легко и свободно. Ей вдруг стало весело. Она никого и ничего не боится. Она хватает за руку Кузнецова и вытаскивает его на середину комнаты.

Но что происходит с Олегом? Он не идет, упирается, вроде бы в шутку, вроде бы ему самому не хочется. Он открывает рот, чтобы отбрить эту сумасшедшую Мельникову, но изо рта не вылетает ни звука. Кузнецов явно смущен. Это бывает раз в тысячу лет.

А Аня словно ничего не замечает, — а она все замечает! — заливается смехом, и от этого Олег становится неуклюжим, как Саня.

Аня танцует, поглядывай на дверь, откуда появится сейчас Климов. У нее прекрасное настроение. Снова все хорошо, все нормально.

Аня танцует. Ей весело.

Она не знает еще, что случится через несколько дней.

*

Анна Ивановна сидела за кухонным столом. Рядом стояла на длинной ножке лампа-торшер. Работать при свете этой лампы было не слишком удобно: чуть изменишь позу — и то голова, то плечо попадают в полосу света, отбрасывают на стол нелепые тени. Но с этим приходилось мириться, потому что в одной комнате за двумя столами по вечерам занимались сын и его жена, а в другой пока вообще ничего не было, кроме их двух кроватей.

Анне Ивановне даже нравилось сидеть вечерами в кухне: никто не мешал ей, а главное — она никому не мешала.

Шел второй час ночи. Сын и его жена только что улеглись, поставив будильник на половину восьмого. В квартире теперь было так тихо, что тиканье будильника доносилось из комнаты сына даже сквозь прикрытые двери.

На столе перед Анной Ивановной снова лежало зловредное письмо.

Чем больше думала Анна Ивановна о письме, тем ясней становилось ей, что не улавливает она во всей этой истории чего-то главного.

Письмо написано не в ее классе — это ясно хотя бы потому, что нет закорючки в букве «д». Пусть так. Выходит, написано оно в другом классе. Но почему же в другом?

Аня и Володя учились не и другом, и в ее классе.

Первая шуточка, созревшая в остроумной голове Кузнецова, тоже была пущена в ее классе.

Рисунок на доске — там же.

И вдруг после всего этого кто-то чужой, посторонний, из соседнего класса, садится и пишет такое письмо. Он ничего толком не знал, не видел, не смеялся, не приходил в восторг от кузнецовского остроумия… Но именно он решил продолжить эту историю, зная, что не получит от этого ни выгоды, ни удовольствия. Зачем? В чем тут причина?

Для всего, что происходило в классе, можно было найти причину.

Два года назад они все вместе удрали с урока. Что, они хотели досадить учителю? Или вдруг все сразу возненавидели рисование? Ни то, ни другое. Просто им захотелось сделать что-то необычное. Поступить не так, как поступают другие. Доказать кому-то, а прежде всего самим себе, — что они никого не боятся и могут поступать, как им хочется. И они доказали. И с тех пор стали считать себя необыкновенно дружными. За этот побег они были готовы принять любое наказание, потому что казалось им, будто они наказания этого не боятся. И было это для них в тот момент очень важно. Вот и причина.

Или, например, бесконечные стычки Олега и Игоря. Может показаться, что когда-то они смертельно поссорились и с тех пор терпеть не могут друг друга. Но это не так. Они просто борются. Эти двое борются за первое место в классе. Вот и причина стычек.

И во всем, что происходило сейчас вокруг Володи и Ани, можно было найти причину. Кузнецов пустил первую свою шуточку… Хотел посмеяться именно над ними? Досалить именно им? Нет. Хотел показать прежде всего себя, а Володя и Аня просто под руку подвернулись. Я — Олег Кузнецов! Вот причина.

Рисунок на доске. И тут нетрудно найти причину. Это делать нельзя, а я делаю. Я не боюсь! Не боюсь ни бога, ни черта, ни самой Анны Ивановны!

Анна Ивановна не сомневалась в том, что в классе известно, кто рисовал. Скорее всего он сам и сказал. Иначе — какой толк от твоей смелости, если человечество о ней не знает?

Анна Ивановна мысленно перебрала всех учеников своего класса. Знакомые лица вставали перед ней, и ни о ком из них не хотелось ей подумать: «Это — он» или «Это — она…» Это были ее ребятишки, ее горлопаны, совершавшие десятки поступков — дозволенных и недозволенных. Но в любом поступке своем они искали себя. Они утверждали то, что они живут. В этом утверждении была для них награда.

«Награда… — подумала Анна Ивановна. — Они так неистово ищут награды…»

Награда в похвале…

Награда в уважении…

Награда в том, что на тебя смотрит…

Награда в том, что тебя слушают…

Награду можно отыскать даже в наказании — тебя заметили!

В чем же награда того, кто писал это письмо? В тихом хихиканье в одиночестве над «шуткой», о которой один только ты и знаешь? Чушь!

Перед Анной Ивановной вдруг с ясностью встало то, что все время от нее ускользало. Вот то, самое главное: «ПОЧЕМУ?» Она думала — КТО? А начинать нужно было с вопросов — ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ? ПРИЧИНА? Если найти причину, то узнать КТО будет уже проще простого.

Причина была для Олеговых шуточек.

Причина была для рисунка.

Причина была для машинки.

Причина была для косого почерка.

Причины не было для того, чтобы повернуть дело так — не было ее для письма в газету.

Машинально взяла Анна Ивановна в руки письмо. Машинально стала его перечитывать. Вычитать там что-то новое она не надеялась, но вдруг обнаружила, что после всех размышлений смотрит на письмо как бы со стороны.

На одной из первых же фраз Анна Ивановна остановилась. Она перечитала ее еще и еще и вдруг поняла, что все ее рассуждения, все сравнивания почерков не стоят одной этой фразы. Эта фраза кричала, она просто вопила о том, что письмо написано в ее классе: «Дорогая редакция!

Мне скоро тринадцать лет. Я учусь в шестом классе. В нашем классе есть…»

«В нашем классе…»

«В нашем…»!

Тут ведь прямо написано «в нашем» и нужно прямо и просто, не забивая себе голову, читать так, как есть. Это написано машинально, привычно, как закорючка у буквы «д»! Автор написал это естественно, не задумываясь, как не задумался бы он написать «в одном классе», «в шестом «в» классе», «в соседнем классе», если был бы сам из другого класса.

«Это кто-то из моих, — подумала Анна Ивановна. — Но как же тогда быть с закорючкой?»

Дверь в кухню отворилась. Анна Ивановна вздрогнула. На пороге стоял сын — в трусах, в майке, сонный.

— Ты почему не ложишься?

— Я сейчас… — виновато сказала Анна Ивановна.

— Это просто безобразие, — позевывая, сказал сын.

— Но ведь я же вам не мешаю.

— А о себе ты думаешь хоть немного?

— Стараюсь не думать, — сказала Анна Ивановна. — Это такое дело: начнешь думать — не остановишься.

— Не остри, — сказал сын. — Немедленно ложись. Тебе обязательно восемь дней в неделю работать?

— Одну минутку… — попросила Анна Ивановна.

Сын ушел. Анна Ивановна достала из портфеля стопку тетрадей и стала перебирать ее в третий раз. Она искала не закорючку. Она искала того, кто отсутствовал в день контрольной и чьей тетради могло не быть в этой стопке.

Не было тетради Кукина.

Уже в комнате, раскладывая диван-кровать, вытаскивая из него простыни и подушки, Анна Ивановна почувствовала, как тяжелеет у нее затылок. Сейчас самое время выпить лекарство. Но лекарства она пить не стала, чтобы не зажигать свет и не будить молодых, которым вставать в половине восьмого.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, Анна Ивановна легла на спину. Она закрыла глаза, но по-прежнему маячили перед ней ровные строчки письма.

• Предыдущая
• 8/25
• Следующая