Моникины - Купер Джеймс Фенимор - Страница 21

• Предыдущая
• 21/92
• Следующая

— По-моему, сэр Джон, на свете нет собаки, которая могла бы сделать такое сальто-мортале. Их выкрутасы поистине удивительны!

— Да, сэр! Но не только удивительны, они возмутительны. Поставьте себя, капитан Пок, на миг в положение одного из этих созданий. Вообразите, что на ваши могучие плечи напялен гусарский доломан, ваши нижние конечности облачены в юбочку, на голове у вас испанская шляпа с облезлыми перьями, на боку болтается деревянная шпага, а в руки вам сунули метелку и что савояры плеткой заставляют вас проделывать сальто-мортале на потеху зрителям. Как бы вы поступили в таком случае?

— Да я бы, сэр Джон, без всякой жалости отделал этих двух молодых негодяев, сломал бы шпагу и метлу об их головы, а потом отправился прямо в Станингтон, мой порт приписки.

— Так, сэр, допустим, вы могли бы расправиться с савоярами, которые еще молоды и слабы…

— А хоть бы на их месте была пара французов! — перебил капитан, сверкая глазами, как волк. — Скажу вам прямо, сэр Джон Голденкалф: я человек и не потерпел бы таких обезьяньих штучек.

— Прошу вас, мистер Пок, не употребляйте это выражение в пренебрежительном смысле. Правда, мы называем этих животных обезьянами. Но разве мы знаем, как они сами себя называют? Человек — всегда лишь животное, и вы должны хорошо знать…

— Послушайте, сэр Джон, — снова прервал меня капитан, — я не ботаник и учился только тому, что необходимо охотнику на котиков, чтобы плыть, куда ему нужно, но я хочу спросить вас об одном: свинья тоже животное?

— Без сомнения, равно как и блохи, и жабы, и гадюки, и ящерицы, и жуки — все мы только животные.

— Ну, хорошо, если свинья — животное, я готов признать это родство. При моем немалом житейском опыте мне случалось встречать людей, которых можно было отличить от свиней только по тому, что у них не было щетины, рыла и хвостика. Я не стану отрицать того, что видел своими глазами, хотя бы это и было мне неприятно. А потому я готов согласиться, что если свиньи — животные, то некоторые люди, по всей вероятности, — тоже.

— Мы называем эти занятные существа обезьянами. Но кто знает, не платят ли они нам тем же и не называют ли нас на своем языке столь же оскорбительной кличкой? Нам следовало бы проявлять больше справедливости и рассматривать этих незнакомцев как несчастную семью, которая попала в руки негодяев и имеет полное право на наше сочувствие и действенную помощь. До сих пор я еще не развивал в себе сочувствия к животному миру вкладами в четвероногих. Но я намерен завтра же написать моему агенту в Англии, чтобы он приобрел хорошую свору гончих и конюшню. И чтобы закрепить это похвальное решение, я немедленно поговорю с савоярами, чтобы как можно скорее устроить освобождение этой семьи симпатичных иностранцев. Работорговля — невинная забава по сравнению с тем жестоким угнетением, которое, в частности, вынужден терпеть этот джентльмен в испанской шляпе.

— Король!

— Он вполне может быть королем у себя на родине, капитан Пок; тогда это только удесятеряет его незаслуженные страдания.

И я без промедления вступил в торг с савоярами. Несколько наполеондоров помогли договаривающимся сторонам прийти к соглашению, и савояры в знак передачи права владения вручили мне веревки, ограничивавшие движения их пленников. Передав трех остальных на попечение капитана Пока, я отвел в сторону индивида в гусарском доломане и, приподняв шляпу, чтобы показать, что я выше вульгарного чувства феодального превосходства, обратился к нему со следующими словами:

— Хотя я для видимости приобрел права, которые савояры, по их словам, имели на вас, спешу сообщить вам, что практически вы теперь свободны. Но мы находимся среди людей, которые привыкли видеть вам подобных в подчинении, и было бы неосторожно объявить о характере сделки; это могло бы привести к новым покушениям на ваши естественные права. Поэтому мы сейчас отправимся в мою гостиницу, где ваше будущее благополучие станет предметом наших совместно продуманных решений.

Почтенный незнакомец в гусарском доломане слушал меня с неподражаемой серьезностью и самообладанием, пока в увлечении я не взмахнул рукой. Тут, вероятно, в порыве восторга, пробужденного в его душе этой внезапной переменой его судьбы, он проделал три сальто-мортале (или три выкрутаса, как оригинально выразился капитан Пок) в такой быстрой последовательности, что несколько мгновений было неясно, увенчала ли природа его туловище головой или ногами.

Дав знак капитану Поку следовать за нами, я направился прямо к улице Риволи. До самых ворот гостиницы нас сопровождали непрерывно растущие толпы, и я почувствовал себя счастливым, когда мои подопечные благополучно скрылись за ее дверями, так как улюлюкание и глумливые выкрики валивших за нами зевак заставляли ожидать новых покушений на их права.

Войдя в свой номер, я увидел там курьера, который только что прибыл из Англии и ожидал моего возвращения. Он вручил мне пакет от моего главного управляющего в Англии. Наскоро распорядившись о том, чтобы капитан Пок и незнакомцы были удобно устроены (в точном выполнении этих распоряжений можно было не сомневаться: сэр Джон Голденкалф, с годовым доходом, как думали, в три миллиона франков, пользовался в гостинице неограниченным кредитом), я поспешил в свой кабинет и стал нетерпеливо просматривать почту.

Увы, от Анны не было ни строчки! Упрямая девушка все еще не принимала всерьез мои страдания. В отместку я на мгновенье решил стать последователем Магомета, чтобы с чистой совестью завести гарем.

Письма были от множества корреспондентов, в том числе от ряда доверенных лиц, которые блюли мои интересы в самых разных частях света. Полчаса назад я сгорал от желания узнать поближе угнетенных незнакомцев, но теперь мои мысли сразу приняли новое направление, и вскоре я заметил, что от живости, с какой я было принял к сердцу их благополучие и счастье, не осталось и следа; ее сменили новые пробудившиеся во мне интересы. Таким простым способом система, которой я придерживаюсь, несомненно, осуществляет немалую долю своих великих целей. Не успеет какой-либо интерес стать мучительным из-за своей чрезмерности, как уже перед нами возникает новое требование, чтобы отвлечь наши мысли новым притязанием на нашу чувствительность. Такое ослабление наших привязанностей от излишнего себялюбия до более спокойного и равного чувства беспристрастия создает то справедливое и великодушное умонастроение, которого добиваются ученые экономисты, превознося чудеса и преимущества своей излюбленной теории вкладов в дела общества.

В таком счастливом состоянии духа я принялся за чтение писем, с жадностью и в то же время со священной решимостью чтить провидение и творить справедливость.

Первое послание было от агента, который ведал моим главным вест-индским поместьем. Он извещал меня, что все надежды на урожай уничтожены ураганом, и просил прислать средства, необходимые, чтобы сохранить плантацию до нового урожая, который возместил бы убытки. Гордясь своей пунктуальностью делового человека, я, прежде чем вскрыть новое письмо, написал банкиру в Лондон распоряжение предоставить необходимые суммы и уведомить об этом вест-индского управляющего. Поскольку мой' банкир был членом парламента, я воспользовался этим случаем, чтобы указать на необходимость правительственных мер для защиты интересов владельцев сахарных плантаций, весьма заслуженного класса наших сограждан, чей деловой риск и неизбежные убытки настоятельно требуют такой поддержки. Закончив письмо, я с удовлетворением подумал о своей энергии и быстроте действий, — это было новое доказательство правильности моей теории капиталовложений.

Второе письмо было от управляющего моей собственностью в Индии. Оно, к счастью, уравновешивало предыдущее сообщение о гибели урожая: управляющий сообщал, что Индийский полуостров, по-видимому, будет завален сахаром, однако, поскольку доставка товаров из Индии значительно дороже по сравнению с другими колониями, обильный урожай не принесет никакой выгоды, если правительство не примет мер для уравнения индийских плантаторов в правах со всеми остальными. Я вложил это письмо в другое, адресованное лорду Сэй-энд-Ду, одному из министров, в самых лаконических и недвусмысленных выражениях спрашивая его, может ли империя процветать, если какой-то ее части присваиваются исключительные привилегии в ущерб всем остальным. Поскольку этот вопрос был задан в чисто британском духе, я льщу себя надеждой, что он открыл глаза министрам его величества: после этого в газетах и в парламенте много говорилось о необходимости защиты наших соотечественников в Индии и о необходимости строить национальное благоденствие на единственно надежной основе — свободе торговли.

• Предыдущая
• 21/92
• Следующая