Выбери любимый жанр

Долина Виш-Тон-Виш - Купер Джеймс Фенимор - Страница 56


Изменить размер шрифта:

56

И все же беспристрастный и заурядный наблюдатель не мог бы не заметить в поблекшей миловидности и увядающей зрелости матроны нечто большее, нежели каждодневные признаки, выдающие поворот в течении жизни человека. Как подобает такой личности, оттенок печали был нанесен рукой слишком деликатной, чтобы его мог заметить любой вульгарный взгляд. Подобно мазку мастера в искусстве, ее горе не нуждалось в сочувствии и было недоступно восприятию тех, кого неспособно взволновать мастерство или в ком равнодушие убивает чувства. Однако она питала искреннюю привязанность ко всем, кто мог хоть как-то притязать на ее любовь. Преобладание опустошающего горя над более жизнелюбивыми источниками ее радостей лишь доказывало, насколько сильнее влияние великодушных, нежели эгоистических черт нашей природы в сердце, которое по-настоящему наделено нежностью. Вряд ли нужно говорить, что эта добрая и верная женщина скорбела о своем ребенке.

Знай Руфь Хиткоут, что ее девочки нет в живых, ей с ее верой было бы нетрудно положить свою скорбь на алтарь надежд, вполне правомерных над могилой невинного ребенка. Но мысли о том, что ее дитя могло быть осуждено на смерть заживо, редко покидали ее. Она вслушивалась в сентенции о смирении, стекавшие с губ, которые она любила, с преданностью женщины и кротостью христианки, но потом, даже если уроки святости еще звучали в ее внимающей душе, действие непобедимой природы снова возвращало ее к материнскому горю.

Воображение этой преданной и женственной натуры никогда не обладало чрезмерной властью над ее разумом. Ее представление о счастье с человеком, которому она, и по своему разумению, и по своим склонностям, доверяла, подтверждалось и жизненным опытом, и религией. Но теперь ей было суждено узнать, что в скорби есть устрашающая поэзия, способная с изяществом и силой воображения нарисовать такое, с чем никогда не сравняться более жалким усилиям подогретой фантазии. Она слышала нежное дыхание своего витающего в сновидениях ребенка в шепоте летнего ветерка; его плач достигал ее ушей среди завываний бури, в то время как нетерпеливый вопрос и ласковый ответ вторгались в самые обыденные разговоры домашних.

Для нее счастливый детский смех, часто доносившийся из деревни в тихом вечернем воздухе, звучал подобно рыданию, и редко игры детей, привлекавшие ее взгляд, не доставляли ей мучительных страданий. Дважды со времени событий, связанных с вторжением, она становилась матерью, и, словно вечному недугу было предназначено разрушать ее надежды, крошечные создания, которым она дала жизнь, спали бок о бок вблизи от цоколя разрушенного блокгауза. Она часто приходила сюда, но это было скорее жертвоприношение жестоким образам ее воображения, чем скорбь. Посещавшие ее видения смерти были мирными и даже утешительными, но если иногда ее мысли возносились к обители вечного покоя, а ее слабая фантазия пыталась представить во плоти образ благословенного ребенка, ее умственный взор чаще искал ту, которой не было, чем тех, чью жизнь считали счастливой и безопасной. Какими бы изнурительными и обманчивыми ни были эти мимолетные образы, существовали и другие, гораздо более мучительные, потому что их возникновение было связано со многими грубыми и конкретными картинами этого мира. По общему, а может быть, и самому искреннему убеждению жителей долины, смерть своевременно оборвала судьбу тех, кто попал в руки Дикарей в момент вторжения.

Такой итог отвечал известной практике и беспощадным страстям победителей, которые редко сохраняли жизнь захваченным в плен, разве только чтобы сделать месть более жестоко утонченной или утешить какую-нибудь мать из своего племени, потерявшую близкого человека, предлагая замену погибшему в лице пленника. То было облегчением — рисовать лицо смеющегося херувима в облаках или прислушиваться к ее легким шагам в пустых помещениях дома, ибо в этих иллюзорных, возникающих в мозгу образах страдание исходило из ее собственной груди. Но когда суровая действительность заступала место фантазии и дочь виделась ей живой, дрожащей от порывов зимнего ветра или изнывающей от жестокой жары, унылой в безотрадности женского рабства и смиренно терпящей жребий физически слабого под властью хозяина-дикаря, она испытывала ту муку, что постепенно опустошает родники жизни.

Хотя и отец не был избавлен от подобной скорби, она овладевала им не с таким постоянством. Он знал, как надлежит мужчине бороться с душевными потрясениями. Пребывая под сильным впечатлением уверенности, что пленникам недолго довелось мучиться, он не пренебрегал никакими обязанностями, которых могли потребовать от него нежность к своей страдающей половине, родительская любовь или долг христианина.

Индейцы ретировались по корке снега, а с оттепелью исчезли всякие отпечатки следов или признаки, по которым можно было выследить таких осторожных врагов. Оставалось сомнительным, к какому племени или даже к какому народу принадлежали мародеры. Мирная жизнь колонии, однако, не была открыто нарушена, и нападение явилось скорее жестоким симптомом насилия со стороны злых сил, которого ожидали, чем настоящим началом беспощадных враждебных действий, с тех пор разорявших жителей пограничья. Но в то время как к политике колонисты оставались равнодушными, личные переживания не позволяли пренебречь ни одним разумным средством, чтобы вернуть мучеников в том случае, если их пощадили.

Разведчики шныряли среди союзнических и наполовину умиротворенных племен, ближайших к поселению, одинаково щедро пуская в ход вознаграждение и угрозы, чтобы установить принадлежность дикарей, опустошивших долину, как и наиболее существенные перипетии судьбы их несчастных жертв. Но все попытки выяснить истину потерпели неудачу. Наррагансеты утверждали, что это их постоянные враги могикане, действуя со свойственным им вероломством, ограбили своих английских друзей, тогда как могикане яростно бросали такое же обвинение в адрес наррагансетов. В других случаях некоторые индейцы пытались делать смутные намеки на враждебные чувства жестоких воинов, которые, как было известно, под именем Пяти народов обитали в пределах границ голландской колонии Новые Нидерланды93, и упирали на зависть бледнолицых, говорящих на языке, отличном от языка янки. Короче, расспросы не дали никакого результата, и Контент, представляя в воображении свою дочь все еще живой, был принужден допустить для самого себя вероятность того, что она может быть погребена далеко в океане диких лесов, которые тогда покрывали большую часть этого континента.

Правда, однажды семейства достиг слух волнующего характера. Какой-то бродячий торговец, направлявшийся из дебрей внутренних районов на рынок океанского побережья, забрел в долину. Он принес с собой известие, будто ребенок, предположительно похожий на пропавшую девочку, живет среди дикарей на берегах малых озер соседней колонии. Расстояние до этого места было велико, тропа вела через тысячи опасностей, а результат был далеко не определенный. Однако это оживило долго спавшие надежды. Руфь никогда не выдвигала требований, которые могли повлечь серьезный риск для ее мужа, и многие месяцы последний даже не заговаривал на эту тему. И все же природа мощно работала внутри него. Его взгляд, всегда осмысленный и спокойный, становился все более задумчивым, на его лбу собирались все более глубокие линии от забот, и, наконец, печаль завладела лицом, обычно таким безмятежным.

Как раз в это самое время Ибен Дадли надумал настаивать на решительном и благосклонном ответе со стороны Фейс, которого он всегда добивался на свой неуклюжий лад. Один из удачно предопределенных случаев, время от времени сводивших девушку и молодого жителя пограничья в беседах наедине, позволил ему достаточно четко осуществить свой план. Фейс выслушала его, не проявляя своего обычного непостоянства, и отвечала почти без уклончивости, как предмет разговора, казалось, того требовал,

— Это хорошо, Ибен Дадли, — сказала она, — и это не больше того, что честная девушка имеет право выслушать от человека, который приложил так много усилий, как ты, чтобы добиться ее расположения. Но тот, кому я взбаламучу жизнь, Должен исполнить торжественный обет, прежде чем я прислушаюсь к его пожеланиям!

вернуться

93

Новые Нидерланды. — В начале 20-х годов XVII века голландцы («Датч-Уэст Индиа компани») основали три маленьких поселения в устьях рек Гудзон и Делавэр: Форт-Амстердам (на месте нынешнего Нью-Йорка), Форт-Оранье и Форт-Нассау, которые вскоре объединились в колонию Новые Нидерланды с центром в Форт-Амстердаме. Население колонии составляли переселенцы из различных европейских стран. Колонисты вели постоянные войны с окрестными индейцами. Особенно тяжелой была война 1643 года. В 1664 году колония была завоевана англичанами. Упоминаемые автором «Пять народов» — одно из названий союза ирокезских племен.

56
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело