Пространство памяти - Махи Маргарет - Страница 2

• Предыдущая
• 2/46
• Следующая

Джонни решительно шагнул к освещенному окну — он был готов к неожиданностям и ловушкам, подстерегающим человека, блуждающего в ночи. И точно — ночь вокруг вдруг словно взорвалась. С диким криком мелькнули какие-то бледные тени. Где-то неподалеку от окна залаяли огромные псы. Миг — и все изменилось: из-за туч выскочил, словно торопясь навести порядок, тонкий серп луны, а над дверью вспыхнул большой фонарь, залив светом весь двор.

Джонни увидел, что во дворе перед большим сараем стоят машины, сельскохозяйственный грузовичок и небольшой культиватор. Бледные тени спешили к нему через двор — оказалось, что это гуси, они возмущенно шипели и угрожающе тянули шеи. Он даже заметил двойной ряд высоких деревьев там, где кончалась потерянная им сейчас подъездная аллея. Облако, закрывавшее месяц все это время, превратилось в огромный серебряный глаз, задумчиво взиравший на происходящее внизу.

Джонни пересек двор, на ходу ощупывая лицо: он пытался установить, насколько оно пострадало в драке. Один глаз ему здорово подбили, но пока еще он не заплыл. Губы распухли. Все болело, впрочем, ощущение было такое, будто боль принадлежала не ему, а кому-то другому. От этой отстраненности им всегда овладевала тоска: что ж он — не человек, что ли? А между тем стоило ему что-нибудь себе как следует представить, как оно становилось до того реальным, словно и в самом деле существовало. Любые фантазии ужасно на него действовали, не только чужие, но и свои; это его тревожило.

"Входить не буду, — решил Джонни. — Отступлю немного назад и очень вежливо попрошу. Я, конечно, давно их не видел, но мы же все-таки знакомы".

К багажнику обшарпанного "фольксвагена" кто-то прислонил большой плакат: "Маори имеют право на землю!" Джонни боком протиснулся мимо него к дому. Вечером в городе были волнения. По улицам разъезжали машины с громкоговорителями, по пути в паб Джонни заметил, что на центральной площади собирались группами люди, а позже в полицейском участке слышал взволнованные голоса молодых активистов. Джонни, которого однажды уже задерживали за нарушение общественного порядка, а потом вызывали в районный суд, чувствовал себя ветераном. Уличные выступления и политические стычки не очень-то его интересовали, но даже здесь, в десяти милях от города, спрятаться от них не удавалось. На длинном транспаранте, повисшем между двух палок, воткнутых в землю у заборчика, отделявшего дом от служб, было написано: "Договор 1840 года — сплошная липа!" [2]

Во дворе возле конуры сидели на цепи две овчарки. Дом — старая ферма с недавней пристройкой — уходил вглубь, в темноту, однако веранда была залита светом, а дверь гостеприимно распахнута. Конечно, Джонни предпочел, чтобы света было поменьше. Ему не хотелось, чтобы кто-то увидел его лицо. Особенно Боннина мать. А если уж разглядит, то пусть бы не сразу. Ну ничего, на голове у него была старая черная шляпа с обвисшими полями — они затенят подбитый глаз, а там, глядишь, тихий голос и вежливое обращение сделают свое дело. Джонни подозревал, что люди порой пугались его вида, даже когда лицо его не украшали синяки; иногда он пользовался этим, чтобы заарканить девчонок определенного типа. Но сейчас ему хотелось выглядеть совсем обыкновенным и уж, во всяком случае, никого не пугать.

— Что с лицом?.. Ах да... Грохнулся с мотоцикла... — с небрежным видом пробормотал он.

Джонни довольно часто говорил сам с собой, репетируя то, что собирался сказать позже.

Родители Бонни оба назывались докторами, только отец был доктором философии, а мать — патологоанатомом; кстати, не исключено, что она тут же поймет, где синяк от падения с мотоцикла, где — от кулака с печаткой на пальце.

— Что ж, кто не рискует, тот ничего не выигрывает! — сообщил Джонни псам.

Он давно уже бросил чечетку, но тут его ноги сами собой бесшумно отбили несколько тактов, просто так, по привычке. А губы сами собой растянулись в улыбке, словно рядом стояла мать и внимательно следила за каждым его движением. В темноте псы не разглядели, что он там делает, но синкопированный ритм уловили и, решив, что он специально их дразнит, взъярились и стали рваться с цепи — уж очень им хотелось вонзить в него зубы.

Джонни поднялся на крыльцо, на ходу репетируя свою речь:

— Бонни, мне нужно спросить тебя только об одном...

Вот она, дверь. Он представил, что Бонни стоит на пороге, высокая и загадочная, с лицом и волосами цвета меда.

— Ты, небось, думаешь, я рехнулся, но сегодня — ровно пять лет... и только мы с тобой видели, как она сорвалась вниз... кроме тебя, мне не у кого спросить...

— А вот и еще один! Ты опоздал. Я слышу, собаки залаяли, значит, думаю, кто-то еще пришел — вот я и включила свет на дворе. Входи.

Конечно, это была не Бонни. Эту девчонку он не знал — приземистая, волосы густые, каштановые и вьются. Джонни надвинул свою разбойничью шляпу пониже.

— Простите, мне бы хотелось поговорить с Бонни. Я ее не задержу.

— С кем? — переспросила девчонка. — Я почти никого не знаю... Честно говоря, я здесь впервые.

— С Бонни Бенедиктой, — произнес Джонни потише. ("Говори в нижнем регистре, Джонни", — советовал ему в свое время преподаватель дикции и драмы.)

— Я ее не знаю, — отвечала девчонка. — Но семья Бенедикта здесь живет. Входи и поищи сам.

— Прекрасно, — сказал Джонни. — Я здесь не задержусь. Мне просто нужно Бонни на минутку.

В дом входить он не собирался, но, когда она повернулась и уверенно двинулась, поглядывая на него через плечо, он шагнул вслед за ней в переднюю, где по стенам висели плащи, а на полу стояли резиновые сапоги, ведра и садовый инвентарь. В кухне, куда его ввела девчонка, горел яркий свет; она была просторная, прямо танцульки устраивай, хотя с одной стороны ее пересекала длинная стойка с теснившимися на ней чашками, блюдцами, телефоном, миской с яйцами, к которым присохла грязь. Тут же валялись какие-то бумаги. Около стойки расположились высокие, как в барах, красные табуреты. Другую часть кухни занимала похожая на алтарь большая плита, в которой ярко горели дрова; перед ней покачивались, словно жрицы, еще две девушки. Левее размещалась обычная электрическая плита, но она бездействовала.

— Та, что в цветастом, — Джилл, а бритая — Эми, — сказала приведшая Джонни девчонка, махнув рукой сначала направо, а потом налево. — А меня зовут Полли.

— Джонни. Джонни Дарт, — представился он.

Девушки с нескрываемым любопытством смотрели на него — от их глаз не укрылись ни висевшие у него на шее наушники плеера, ни широкополая черная шляпа, ни старый блейзер в яркую полоску.

— Какая кухня шикарная, правда? — продолжала Полли. — Настоящая фермерская кухня!

— Извини, — возразила Эми. — На фермерских кухнях пользуются электроплитами. Вода давно бы уже закипела.

— Да ладно! — сказала другая, Джилл. — Они здесь уже пять лет живут. За пять лет всякое может случиться!

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросила Полли, кивнув на бутылки, стоявшие на краю стола. Джонни поглядел на них с опаской.

— Да я уже принял, — признался он.

— А кто не принял? — ответила Полли и щедрой рукой плеснула в стакан джина и лимонада, отправив туда не просто ломтики, а целые куски лимона. Джонни послушно взял из ее рук стакан — напиток оказался таким крепким, что он поперхнулся.

"Ты за это заплатишь", — неслышно предупредил Джонни внутренний голос. "Плевать — жизнь коротка, надо повеселиться, — так же неслышно ответил он. — Пусть знает, кто здесь хозяин!"

— Я бы хотел поговорить с Бонни, — повторил он в третий раз. Джилл поглядела на него с удивлением. Хорошо, что хоть эта знает, о ком речь.

— А разве она здесь? — неуверенно спросила она. — Я ее не видела. Ты же знаешь, она не такая, как Хинеранги.

Джонни понятия не имел, кто такая Хинеранги.

— Тогда, может, с доктором Бенедиктой? — нерешительно спросил он и, вспомнив про младшую сестру Бонни, быстро прибавил: — Или с Самантой.

• Предыдущая
• 2/46
• Следующая