Собрание сочинений, том 27 - Маркс Карл Генрих - Страница 104

Это старая пошлая логика демократов, широко применявшаяся после каждого поражения революционной партии. На деле, по-моему, если на этот раз пролетариат в массе своей не дрался, то это произошло потому, что он вполне отдавал себе отчет в своей собственной апатии и бессилии, и он до тех пор будет с фаталистической покорностью соглашаться на повторение кругооборота: республика, империя, реставрация и новая революция, пока, — пройдя через ряд бедствий за несколько лет господства сравнительного спокойствия, — он снова не накопит свежие силы. Я не утверждаю, что это так и будет, но мне кажется, что таково было инстинктивное убеждение, преобладавшее у парижского народа во вторник ^{534} и в среду, а также после установления тайного голосования и отступления буржуазии, которое последовало за этим в пятницу. Нелепо говорить, что момент был неподходящим для народа. Если пролетариат станет дожидаться, пока его вопрос не будет выдвинут самим правительством, пока не наступит коллизия, в которой конфликт выльется в еще более резкую и четкую форму, чем это было в июне 1848 г., — то ему придется долго ждать. Последний раз вопрос о пролетариате и буржуазии встал в достаточной мере резко в связи с избирательным законом 1850 г., но тогда народ предпочел уклониться от драки. Это обстоятельство, как и постоянные ссылки на 1852 г., уже сами по себе служили доказательством апатии и давали нам достаточное основание для довольно плохих прогнозов и на 1852 г., исключая случай торгового кризиса. Трудно требовать от официальных партий, чтобы после отмены всеобщего избирательного права и вытеснения пролетариата с официальной арены они стали ставить вопрос так, чтобы это удовлетворило пролетариат. А как обстояло дело в феврале? ^{535} Тогда народ, так же как и теперь, стоял в стороне от событий. А ведь нельзя отрицать, что если революционная партия начинает упускать решающие поворотные моменты в революционном развитии, оставаясь в стороне, или если она вмешивается, но не одерживает победы, то ее можно с полной уверенностью считать на некоторое время похороненной. Доказательство — восстания после термидора и после 1830 года [358]. А господа, так громко провозглашающие теперь, что «настоящий народ» выжидает подходящего момента, рискуют со временем очутиться в таком же положении, как бессильные якобинцы 1795–1799 гг. и республиканцы 1831–1839 гг., и здорово оскандалиться.

Нельзя также отрицать, что сильное впечатление, произведенное восстановлением тайного голосования на буржуазию, мелкую буржуазию, да, наконец, также и на многих пролетариев(об этом говорят все сообщения) рисует в странном свете мужество и проницательность парижан. Многие, очевидно, даже не подумали о том, до чего нелепо поставлен Л[уи]-Н[аполеоном] вопрос и где же гарантии правильного подсчета голосов, но большинство, наверное, раскусило это надувательство и все же постаралось убедить себя, что теперь все в порядке, лишь бы найти повод увильнуть от драки.

Судя по письму Р[ейнхар]дта, по ежедневным новым разоблачениям о бесчинствах солдат и особенно об их эксцессах на бульварах против всех штатских, независимо от того, кто они — рабочие или буржуа, красные или бонапартисты, — судя по все вновь поступающим сведениям о местных восстаниях даже в самых отдаленных углах, где никто не ожидал сопротивления, судя, наконец, по письму бывшего французского депутата и промышленника во вчерашнем номере «Daily News», — судя по всему этому, апелляция к народу, по-видимому, принимает неприятный для Бонапарта оборот. Широким кругам парижской буржуазии, по-видимому, не очень-то по вкусу этот новый режим с его дарованными законами о ссылке. Система военного террора развивается слишком быстро и слишком бесстыдно. Две трети Франции на осадном положении. Я думаю, что после всего этого широкие круги буржуазии совсем не будут участвовать в голосовании, что весь фарс с голосованием кончится ничем, так как во всех ненадежных пунктах, где в голосовании примут массовое участие противники Л[уи]-Н[аполеона], жандармы будут нарочно затевать стычки с избирателями, чтобы добиться затем полной кассации выборов в этих местностях. В таком случае Л[уи]-Н[аполеон] объявит Францию в невменяемом состоянии и провозгласит армию единственной спасительницей общества. Тогда эта грязная история станет совершенно ясна, а вместе с тем станет ясна и фигура Л[уи]-Н[аполеона]. Но как раз во время этой избирательной кутерьмы дело могло бы принять очень неприятный оборот, если бы и тогдаможно было еще ожидать серьезного сопротивления против уже упрочившегося правительства.

Миллион голосов этому человеку обеспечен среди чиновников и солдат. Полмиллиона голосов, если не больше, он получит среди имеющихся в стране бонапартистов. Полмиллиона, если не больше, трусливых горожан будут также голосовать за него. Полмиллиона глупцов-крестьян и миллион приписанных голосов при подсчете — это составляет уже 3 ¹/ ₂миллиона; больше этого не имел и старый Наполеон в своей Империи, которая включала весь левый берег Рейна и Бельгию, то есть насчитывала, по меньшей мере, 32 миллиона жителей. Почему бы ему не удовольствоваться этим на первых порах? Если бы он получил это количество, имея против себя, скажем, даже миллион голосов, то буржуа очень скоро перешли бы на его сторону. Но возможно, что он не получит этих 2 ¹/ ₂миллионов и возможно, — хотя это значило бы предъявлять слишком высокие требования к честности французских чиновников, — что ему не удастся добиться того, чтобы ему накинули миллион приписанных голосов при подсчете. Во всяком случае, очень много зависит от тех мер, которые он вынужден будет предпринять за это время. Впрочем, кто может помешать чиновникам до начала голосования бросить в избирательные урны несколько сот «да»? Печати больше не существует — проверять будет некому.

Во всяком случае, скверно для Крапюлинского ^{536} , что фонды опять начинают падать, а для Л. Блана — что он должен теперь признать Англию свободной страной.

Через несколько месяцев красным опять, наверное, представится случай показать себя, может быть, уже при голосовании; но если они и тогда станут выжидать, они — пропащие люди; в таком случае они и в момент сильнейшего торгового кризиса добьются только того, что получат хорошую трепку, которая на несколько лет устранит их со сцены. Какая польза от этого сброда, если он разучился даже драться?

Разве Пипер опять в Лондоне? Я хотел бы дать ему поручение во Франкфурт относительно книг, но не знаю, в Брайтоне он еще или нет.

Хуже всего то, что у тебя теперь будут затруднения с Лёвенталем. Было бы лучше, если бы контракт был уже подписан.

На ливерпульской товарной бирже спокойно, цены вчерашние; на товарной бирже в Манчестере положение прочное; часть излишков уходит на Ближний Восток. Немецкие покупатели все еще отсутствуют на рынке.

Твой Ф. Э.

Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

[Манчестер], 16 декабря 1851 г.

Дорогой Маркс!

При сем — письмо от Вейдемейера, которое я получил сегодня днем. Известия пока что очень хорошие, газета Гейнцена ^{537} при последнем издыхании, и В[ейдемейер] уже теперь в состоянии выступить с еженедельником [359]. Но его требование — отослать ему не позднее, чем в пятницу вечером статью — несколько преувеличенно, особенно при теперешних обстоятельствах. И все же как раз теперь люди жаждут там анализа и разъяснения французских событий, и если бы можно было сказать что-нибудь особенно интересное по поводу ситуации, то этим можно было бы обеспечить успех предприятия, начиная с первого номера. Но в этом-то как раз и трудность, и мне, как всегда, опять приходится взваливать на тебя всю тяжесть; что касается меня, то я готов писать о чем угодно, только не о coup de tete ^{538} Крапюлинского ^{539} . Ты сумеешь, во всяком случае, написать для него об этом дипломатичную, допускающую возможность переоценки, но эпохальную статью. Что я сделаю, я еще не знаю, во всяком случае что-нибудь попытаюсь. Шнаппера я не могу послать ^{540} : во-первых, первая глава вышла слабой, а во-вторых, я совершенно оставил эту вещь с тех пор, как история начала писать комические романы — слишком опасная конкуренция. Я пока что включу в свой план еще несколько комических сцен и потом опять возьмусь за это дело, — но Вейдемейеру это совершенно не подходит, и, кроме того, он хочет иметь статьи за нашей подписью. Напиши мне немедленно, что ты думаешь делать, время не ждет; субботний пароход не может прийти в Нью-Йорк раньше Нового года, а это скверно; еще хуже то, что нам дан такой короткий срок.