Воссоединенные - Каунди (Конди) Элли - Страница 70

• Предыдущая
• 70/81
• Следующая

— Я переворачиваю ее каждые два часа, как мне сказали, и раны уже зажили, хотя поначалу выглядели ужасно. — Тараторит Брэм. — Погляди, у нее есть пакет с питательными веществами, здорово, да? Их сложно достать.

— Да, просто отлично. — Я сильнее обнимаю его. — Как ты это устроил?

— Я торговал с архивистами, — отвечает Брэм.

— Я думала, все архивисты сбежали.

— Некоторые из тех, у кого оказались красные метки, вернулись и снова начали вести торговлю. — Удивляться нечему. Конечно же, некоторые архивисты не смогли противиться желанию вернуться, предчувствуя ту выгоду, которую они могут извлечь, продавая свои товары и другие безделушки.

Я наклоняюсь поближе к Брэму, шепча ему на ухо. — Мы заберем ее с собой.

— Это безопасно? — шепчет Брэм в ответ.

— Вполне, — заверяет врач Восстания. — Ее можно перевозить. Состояние стабильное, признаков инфекции нет.

— Брэм, — мягко произношу я, — у нас пока недостаточно лекарства. Восстание полагает, что мама сможет помочь им, поэтому они согласились, чтобы ее вылечили одной из первых. — Я бросаю взгляд на маму, на ее неподвижные раскрытые глаза. — И я заранее договорилась, чтобы вылечили и отца. Но где же он? Где папа?

Брэм не отвечает на мой вопрос. Он отводит взгляд.

— Брэм, ты знаешь, где папа? Они пообещали, что он может поехать с нами. У нас мало времени, нужно найти его немедленно.

И тут Брэм начинает всхлипывать, подавляя рыдания. — Умерших вывозят за город, в поля. И лишь иммунам разрешают приходить туда. — Он смотрит на меня глазами, полными слез. — Это суть моей работы на архивистов: я выезжаю на поля и идентифицирую лица умерших.

— Нет, — говорю я в ужасе.

— Все лучше, чем продавать пробирки, — отвечает Брэм. — Хотя за эту работу тоже неплохо платят. — Его глаза теперь другие: взрослые, много повидавшие. Но, с другой стороны, все те же — с упрямым огоньком, хорошо известным мне. — Я не стал этим заниматься. Продавать пробирки — это обман. А вот сообщать людям, живы или мертвы их друзья и родные — это по-честному.

Он дрожит. — Архивисты предоставили мне право выбора. К ним постоянно приходят люди, жаждущие получить либо сведения, либо пробирки, либо узнать, где находятся их любимые. Поэтому я стал помогать им. Я мог разыскать человека по фото. И в обмен мне давали то, что для меня было особенно необходимо. И для нее.

Он сделал все, что мог, чтобы позаботится о нашей матери, и я рада, что он спас ее, но цена была слишком высока. Что он повидал?

—Я не успел к нему, — говорит Брэм.

Я чуть не спросила Брэма, уверен ли он; чуть не сказала ему, что он может ошибаться, но он знает. Он видел.

Отец покинул нас, и лечить его слишком поздно.

— Нам нужно уходить, — торопит врач, помогая офицерам Восстания переложить маму на носилки. — Сейчас же.

— Куда вы ее уносите? — спрашивает кто-то с другого конца комнаты, но мы не отвечаем.

— Она умерла? — выкрикивает другой. Я слышу отчаяние в голосах.

Мы пробираемся через неподвижных и тех, кто за ними ухаживает, оставляя их позади, и мое сердце сжимается от боли. Мы вернемся, хочу я сказать им. В следующий раз мы придем с лекарством для каждого.

— Что у вас есть? — спрашивает кто-то, подавшись вперед. Архивист. — Вы нашли другой способ лечения? Сколько оно стоит?

Офицер присматривает за ним, пока мы спешно покидаем музей.

Уже на борту корабля, Брэм спускается в трюм вместе со мной и врачом, который начинает подключать маму к капельнице. Я прижимаю к себе Брэма, и он плачет и плачет, мое сердце разрывается, и кажется, что его слезы никогда не закончатся. Но вот он затихает, а все его тело начинает сотрясать крупная дрожь, и я не понимаю, как можно выдержать столько боли и не сломаться, и в то же время я знаю, что обязана выжить, во что бы то ни стало. Пожалуйста, думаю я, пусть он тоже почувствует, что надо жить вопреки отчаянию, ведь мы по-прежнему вместе, мы все еще есть друг у друга.

***

Когда Брэм засыпает, я беру маму за руку. Вместо того чтобы, как я планировала, напевать ей названия цветов, я произношу ее имя, потому что именно так сделал бы мой отец. — Молли, — говорю я. — Мы здесь. — Я вкладываю в ее ладонь бумажный цветок, и ее пальцы слегка сжимаются. Знала ли она, что эта лилия спасет нас? Насколько она была важна? Легко ли ей было найти способ переслать мне нечто, столь прекрасное?

Но, в любом случае, это сработало.

Только не достаточно быстро для моего отца.

— Все это выглядит само собой разумеющимся для тебя, — сказала однажды Лей. — Не так ли? — Интересно, когда врачи смотрят, как я ввожу лекарство в капельницу, думают ли они то же самое. Пациент, получающий лекарство, стал неподвижным в течение того же отрезка времени, что и Кай — таково условие для первого испытания лекарства.

— Это все, что вам нужно делать, — инструктирую я врачей. — Вводить раствор и ждать, пока он подействует.

Врачи кивают. Они делали это и раньше. Яделал это раньше, во времена первоначальной чумы, когда я только начинал лечить и произносил громкие речи в медицинском центре. Теперь нас осталось немного. — Эти сто пациентов — единственное, что у нас есть для испытания, — объясняю я. — Мы стараемся найти больше растений, но они уже отцветают. Нам известна структура исходного состава лекарства, и люди работают не покладая рук, чтобы выяснить, как можно синтезировать это лекарство в лаборатории. Но все, о чем нужно беспокоиться вам — это забота о пациентах.

— Свежие дозы нужно давать каждые два часа. — Я показываю им, где хранятся запасы: в закрытом кабинете, под охраной вооруженных офицеров. Я не знаю, насколько они преданны, исключая, конечно, преданность Лоцману. — Вы заметите некоторые улучшения уже после второй дозы. Если их скорость выздоровления будет такой же, как у первого подопытного, они заговорят после нескольких часов, а ходить начнут в течение двух дней. Но здесь я не ожидаю подобной скорости выздоровления. Убедитесь, что не расходуете лекарство попусту.

Как будто им нужно это предупреждение. Все, что нам нужно — это больше цветов, и чтобы мама Кассии пришла в себя. Она оставалась неподвижной неделями, гораздо дольше, чем Кай, и ее выздоровление займет больше времени. Восстание до сих пор не может найти ее отчет о посадочных культурах в базе данных Общества, и мы отчаянно нуждаемся в ее помощи.

Между тем, Лоцман сформировал бригады, которые прочесывают поля и луга вблизи Камаса с четким приказом не вырывать все подряд, чтобы цветы могли вырасти на следующий год, на случай, если они снова понадобятся нам.

Я спрашиваю себя, смогут ли они устоять от искушения, ведь сохранить что-то на будущее не так-то легко, если ты не уверен в настоящем.

— Ты говоришь так, будто уверен, что это сработает, — говорит один из врачей. Их униформа давно не знала стирки, и все они выглядят крайне уставшими. Некоторых я помню еще с того времени, когда работал здесь раньше. Кажется, что прошли годы, а не недели.

— Я не знаю, сколько еще смог бы заниматься этим делом, — говорит другой врач. — А сейчас у нас хотя бы есть причина, чтобы продолжать.

Мне хотелось бы остаться и помочь, но нужно заглянуть в лабораторию и присмотреть за фармацевтами Восстания, которые готовят лекарство. — Я вернусь позже и проконтролирую пациентов, — обещаю я.

Медики начинают обходить ряды больных, распределяя лекарство. На сегодня я здесь закончил и думаю, что у меня есть пара минут, чтобы заглянуть в свое старое крыло.

***

Глаза Лей кажутся стеклянными, и она пропахла заразой. Но ее недавно переворачивали, а черные волосы заплели в косу, чтобы не мешались. И рисунки все еще висят над каждым пациентом. Врачи сделали все, что было в их силах.

Это не всегда выглядит для меня само собой разумеющимся, хочу я сказать ей, пока вливаю лекарство в капельницу. Не в данный момент. Пожалуйста, вернись. Если бы ты была здесь, это бы очень помогло.

• Предыдущая
• 70/81
• Следующая