Кошачья добыча - Хобб Робин - Страница 5

Хуже того, куда более страшило, что, кроме дома, он пожелает и её сына. Гилльям был всем, что она имела. Он был её, принадлежал ей каждой клеточкой тела. Оттого Розмари и нарекла сынишку так, лишь бы заякорить, закрепить крепко-накрепко, увязав за своим родом, своей кровью, — а не пелловой. Нет и не будет, и не бысть никакому дележу, никакому разделу Гилльяма. Пелл упустил свой шанс. Навеки.

— Ступай внутрь, там и потолкуем, — произнёс он тихо. — Ты выслушаешь всё, от слова до слова, что надо переговорить.

— Мне нечего сказать, — отрезала она коротко.

— Ну, может и так, зато у меня есть кое-что. Холодает, примечаешь? Я иду внутрь. Следуй за мной.

И, развернувшись, он двинулся прочь, к дому, зная, что ей не остаётся ничего другого, как пойти следом. Горькая правда до боли ссаднила кожу. А вместе с нею на память давило напоминание, излишне резкое, излишне жестокое. О том последнем разе, когда Пелл принудил её повиноваться.

Стояла зима, дожди привычно частили промозглой пеленой, сплошным потоком изливаясь на землю вдоль всего побережья Бака, как и всегда в это время года. Они как раз добрались в город, — истратить почти все жалкие монеты, что у них были, на мешок картофеля и три шмата солёной трески. Розмари несла в руках рыбу, завёрнутую в клочок промасленой бумаги, а Пелл волок мешок, закинув на плечо. Шквал дождя, внезапно обрушившийся на головы, захватил их аккурат на окраине городка. Голову гнуло книзу под бешеным ветром, глаза заволокло бьющими по лицу струями, капли стекали и стекали вниз, по лбу и к шее. Когда резкий голос донёсся до неё, она поняла, что он, должно быть, и прежде пытался докричаться.

— Розмари! Кому говорю, забери же этот клятый картофель!

Она обернулась назад, к нему, недоумевая, с чего бы тот решил сгрузить на неё ещё и мешок. Не сказать, что они были так уж сильно нагружены, однако ко всему прочему женщина несла под сердцем дитя, и живот выступал уже порядком, к тому же на изношенные ботинки налип толстый слой грязи и слякоти, отчего ей, донельзя уставшей, хотелось расплакаться.

— Зачем? — воспротивилась она упрямо, стараясь смахнуть с лица холодные капли, капающие и капающие вниз. Тем временем Пелл попросту всучил гружёную сетку прямо в руки.

— Разве не видишь, что мне надо помочь ей? Она вляпалась в ловушку, бедняжка!

У Розмари не было свободной руки, чтобы протереть глаза. Заморгав часто ресницами, она смогла разглядеть ребёнка в какой-то желтеющей одежде, что стоял под деревом на обочине дороги. Вернее, зябко тулился под дождём, сгорбив плечи и обхватив себя руками. Нет, тулил ась. От тонкой кружевной накидки было мало проку против внезапно нагрянувшего проливного дождя.

Пелл пустился бегом к промокшей до нитки девочке, а Розмари ещё раз поморгала глазами. Нет, не ребёнок, не девочка, а девушка. Юная женщина, тоненькая и стройная как малолетний подросток, с гривой чёрных как смоль волос, развеваемых ветром, словно рябь на волнах, по краям нелепого куцего плаща. Из-за дурацкого одеяния этого, она, вероятно, и казалась моложе своих лет. А заодно, и глупее. Право слово, кто в своём уме выйдет на улицу столь легко одетым, да ещё на самом исходе осени? Мотнув головой, Розмари ещё раз стрясла дождинки с ресниц и наконец опознала незнакомку. Меддали Моррани. Дочка торговца, богатого негоцианта, заработавшего свои барыши на море. Она жила на той стороне залива, но порой наезжала с визитами к своим кузинам. Всегда одетая с иголочки, такой уж была она; даже ребёнком красуясь нарядно вышитыми юбками и красивыми ленточками в волосах. Ну, хоть больше девица эта и не была ребёнком, барыши отца по-прежнему кутали её знатным покровом.

— Ей просто надо постоять так, пока шквал не уймётся, — крикнула Розмари вдогонку Пеллу. Мешок отвешивал руки, и она чуть приподняла его, навскидку оценяя вес. Ботинки оовсем отсырели от слякоти и грязи, и пальцы ног, казалось, заледенели от холода.

Пелл уже раскланивался с дрожащей на ветру, как тростинка, девушкой. Они о чём-то переговаривались, та было улыбнулась, но очередной порыв усилившегося ветра отнёс слова в сторону от напрягавшей уши Розмари. Пелл повернулся, окликая её.

— Я пойду помогу ей добраться до города. Забирай картошку и ступай домой. Я обернусь чуть погодя.

Потрясённая, она неподвижно стояла под бушующим водопадом дождя, неверяще наблюдая, как на её глазах Пелл приглашающим жестом распахивает свой плащ, чернеющий на ветру, словно вороново крыло, с улыбкой предлагая Меддали укрыться под ним у него на груди. Что та мигом и проделывает, рассыпавшись звонким смехом.

— А что насчёт неё? — гонимый ветром голос Моррани долетел сквозь свистящие порывы шквала. Всё ещё улыбаясь, та тыкала пальцем в сторону так и стоящей на одном месте Розмари.

— О, да полный порядок. Ей по плечу справиться с любым дождём. Увидимся позже, Рози!

И что, что ей тогда оставалось делать? Ей, промозглой от ветра и замёрзшей до костей от холода и сырости; ей, с руками, обременёнными картофелем и рыбой, — и животом, с нерождённым ещё дитя, — и сердцем, раздавленным под непосильной ношей, что он так невзначай свалил на неё. Ей-то самой он и не вздумал предлагать закутаться в плащ, когда небеса неожиданно грянули бурей. Нет. Он предпочёл преберечь тот для спасения незнакомки. Для милашки в роскошном платье, с осиной талией и россыпью колец на пальцах. А она, Розмари? Что там, подумаешь, какая-то девка, брюхатая его ублюдком. Она беспомощно следила взглядом, как крошечные фигурки удаляются прочь, всё дальше и дальше, и никак не могла придумать, что же ей делать. Но ветер задул с новой силой, словно подпихивая под бок в сторону дома, и она ушла тоже.

А после, кое-как добравшись до коттеджа, на еле держащих ногах, вымокнув до кости, сготовила ужин в их жалкой лачуге и села ждать его. И ждала. Ждала Пелла всю ночь напролёт, и утро, и день, и следующую ночь, и ещё долгие дни, обернувшиеся неделями, а затем и месяцами. Ждала, рыдая и надеясь, не переставая ждать, даже когда малыш уже явился на свет; ждала, что Пелл опомнится, придёт в чувство и вернётся домой, к своей новообретённой семье; ждала, что родичи разлучницы узреют наконец, сколь никчёмного парня пригрели у себя и отвадят его, выгнав взашей; ждала, даже когда у дверей появился дед Пелла, сгорая от стыда, поглядеть на новорождённого правнука.

К тому времени досужие слухи облетели уже всех, кого можно. Тем днём Пелл следовал за Меддали прям до самого бота, что должен был взять девушку на борт и отшвартовать обратно, через залив, к огромному дому отца в Доритауне. Сельские сплетницы старались что есть сил, чтобы так или иначе просветить Розмари во все детали истории. Пелл пришёлся по душе Моррани-старшему. Впрочем, Пелл всегда и у всех пользовался благосклонностью, красавчик Пелл, с его широченной улыбкой, весёлым нравом и умением легко втираться в души. Отец Моррани дал ему работу в одном из своих пакгаузов. Какое-то время, впрочем, весьма короткое, она пыталась было заставить себя поверить, что Пелл пошёл на это ради них обоих. Кривила душой, делая вид, что тот просто воспользовался плывущим в руки шансом нажиться как следует. Ради них. Что вскоре он вернётся домой как ни в чём ни бывало, исправившись и раскаявшись, с карманами, набитыми доверху монетами. Ради них обоих. Всё ради них. Может даже, он позаботится о Розмари с Гилльямом и перевезёт их всех в уютный маленький домик где-нибудь в Доритауне. Или, нет, просто однажды ночью, широко распахнув дверь, шагнёт через порог, с грузом игрушек и тёплой одёжки для своего сына. Вот и пускай тогда селяне заткнут-таки рты, враз подавившись насмешками! Пускай как есть убедятся, что Пелл любит её и любил все время, не забывая ни на минуту.

Но Пелл так и не шёл. Дни всё тянулись и тянулись унылой чередой; Розмари что есть духу боролась за их существование, выбиваясь день ото дня из сил, а её малыш рос и рос, прибавляя час от часу. Глупые, нелепые мечтания оборотились горечью и ожесточением. Она то плакала, то оплакивала себя и свои дурацкие надежды, то проклинала злой рок, нависший над ней. Она возненавидела Пелла всем сердцем и жаждала отмщения. Она то винила Пелла, следом за ним — Меддали, потом корила себя, затем опять же — Меддали, и наконец, вновь обращалась к Пеллу, и так по бесконечному, бессмысленному кругу снова и снова. Права была Хилия, сказав резко и начистоту: она, казалось, слегка повредилась рассудком. Но её было уже не образумить. Немыслимо было взывать к разуму и остановиться, прекратить нескончаемый поток ненависти и вины. А потом, о прошлом году или около того, она вдруг перестала вообще что-либо чувствовать к Пеллу, за вычетом робкой надежды, что тот никогда уже не вернётся обратно и не нарушит тот мир и порядок, что Розмари наконец нашла силы обрести, сама с собой.