Ступени - Косински Ежи - Страница 18

Он снова терпеливо погладил ее. Напрягшиеся было жилы на шее девушки расслабились, она разжала кулаки, но не изменила позы. Мой друг встал, поднял с пола свой халат и вышел из комнаты. Я услышал, как он включил телевизор у себя в библиотеке.

Постоянно напоминая себе, что я должен молчать, я стоял и рассматривал растрепанные волосы девушки, прелестный изгиб ее бедер, ее красиво округленные плечи. Я понимал, что для нее я не больше чем каприз любимого человека, простое продолжение его тела, его прикосновений, его любви, его презрения. Стоя над ней, я чувствовал, как разгорается во мне страсть, но сознание отведенной мне роли подавляло всякое желание обладать этой женщиной. Чтобы преодолеть это препятствие, я стал вызывать у себя в памяти соблазнительные образы, которые так часто возбуждали меня в середине рабочего дня: подмышка, случайно увиденная в вырезе блузки без рукавов, колыхание бедер под тканью юбки.

Я прижался к ней; она напряглась, но не оттолкнула меня. Я трогал ее губы, волосы, груди, живот, лаская ее, пока она не застонала и не протянула руки в жесте, который можно было понять и как протест и как призыв. Я закрыл глаза, чтобы не видеть ее наготы, и лег на нее. Лицо мое терлось о шершавую ткань повязки.

Я резко вошел в нее: она не сопротивлялась. Сначала робко, а затем почти страстно она обняла меня и прижала мое лицо к своей груди. Ее распущенные волосы разметались вокруг головы, тело выгнулось дугой, губы приоткрылись в безмолвном восторге. Наши тела пронзила судорога. Я сполз с ее тела и откатился в сторону.

Она лежала неподвижно, руки были благочестиво сложены на груди, как у средневековой святой. Холодная, неподвижная и спокойная, она не шевелилась, и только ее лицо еще хранило следы недавней страсти. Черная повязка была мокрой от пота.

Я отправился в ванную, дав по пути знать моему другу, что все закончилось. Затем я оделся и вышел из квартиры. Дома я лег на кровать и тут же понял, что в моем сознании независимо существуют два ее образа: женщина в конторе — одетая, индифферентная, передвигающаяся по комнате — и обнаженная девушка с черной повязкой на глазах, отдающаяся по приказу своего мужчины. Каждый из этих образов в отдельности я мог представить четко и ясно, но они упрямо отказывались сливаться в один.

Ночью я просыпался несколько раз, оттого что не мог вспомнить, как выглядит ее тело, но при этом отчетливо помнил каждую деталь ее одежды. Я словно был обречен на то, чтобы вечно раздевать ее, вечно снимать с нее груды блузок, юбок, поясов, чулок, плащей и туфель.

Помню, сразу после войны я повадился ловить бабочек. Один из районов города разбомбили до основания, и его покинули все жители. В зловонных воронках, заполненных бесформенными предметами, некогда бывшими домашней утварью, стаи одичавших кошек вели войну не на жизнь, а на смерть с ордами голодных крыс. То там то сям посреди куч старых досок и камней, посреди усыпанных золой и пеплом пожарищ выбивался пучок зеленой травки или даже полевой цветок, которому удалось пробиться сквозь глину и битый кирпич. Бабочки порхали в воздухе стаями. На фоне почерневших стен они казались непокорными осколками радуги. Мы с друзьями ловили их десятками при помощи самодельных сачков. Ловить их было легче, чем бездомных кошек, птичек, не говоря уже о злобных, голодных крысах.

Как-то раз мы наловили бабочек в большую стеклянную банку, а затем перевернули банку и поставили ее кверху дном на шаткий деревянный столик. Щель между досками и горловиной банки пропускала воздух, но была слишком узкой для бабочек. Мы тщательно протерли стекло и стали смотреть. Сперва бабочки не поняли, что попали в неволю, и пытались вылететь наружу прямо сквозь стекло банки. Сталкиваясь, они трепетали, как ожившие цветы, по мановению волшебной палочки покинувшие свои стебли и начавшие жить собственной жизнью. Но невидимая преграда, похожая на отвердевший воздух, не позволяла им выбраться на свободу.

Когда бабочек в банке набралось достаточно, мы стали подкладывать под край горловины горящие спички. Голубой дымок медленно окутывал порхающие живые цветы. Сначала казалось, что с каждой новой спичкой эта масса живых лепестков возбуждалась все больше, поскольку полет насекомых все убыстрялся и убыстрялся. Они сталкивались друг с другом и сбивали цветную пыльцу с пестрых крылышек. С каждой новой струей дыма бабочки вновь пускались в сумасшедший хоровод. Мы делали ставки, пытаясь угадать, какая продержится дольше всех, а какая умрет после очередной спички. Живые соцветия в банке тускнели у нас на глазах. Когда последняя летунья свалилась на кучку безжизненных трупиков, мы подняли банку и стали рассматривать мертвых мотыльков. Дым развеяло ветерком; некоторые из мертвых насекомых дрожали под его дуновением, словно снова собирались взлететь.

На окраине города находилась старая заброшенная фабрика. Она не работала уже долгие годы, и в окнах не было ни единого целого стекла. Оборудование тоже было растащено; даже электропроводку и ту всю срезали. Я ночевал на фабрике, и никто меня не тревожил. Ночью фабрику охранял старый сторож, который не подозревал о моем существовании. Он по привычке ходил всю ночь по фабричному двору и никогда не заходил в корпуса. Несмотря на то что сторожу не было ни до чего дела, его присутствие все же меня раздражало.

Отдыхал сторож обычно на крыльце, где он подремывал, развалившись в кресле-качалке. Я видел, что о фабрике он даже и не вспоминает. Вполне возможно, он приходил на работу просто потому, что ему нечего было больше делать.

Однажды ночью, мучаясь бессонницей, я наблюдал, как старик вышагивает по двору, время от времени останавливаясь, чтобы разжечь трубку. Я задумался, приходило ли ему хоть раз в голову, что он может быть здесь не один.

На полу и лестничной площадке валялось много пустых пивных бутылок. Я взял несколько бутылок и выстроил их в ряд под окном, продолжая наблюдать за сторожем.

Первая бутылка разбилась в нескольких шагах слева от него; сторож подпрыгнул и с криком скрылся под козырьком подъезда. Перепуганные кошки повыскакивали из-под груды пустых бочек.

Что он предпримет дальше? Останется ли в подъезде до утра, скрытый от меня козырьком и готовый отражать дальнейшие атаки? Или покинет фабрику сломя голову? Но сторож появился снова и стал пересекать двор перебежками, чтобы помешать мне вести прицельный огонь. Он добрался до разбитой бутылки и наклонился, изучая осколки. Затем стал всматриваться в темноту вокруг себя, возможно все еще слегка испуганный, все еще в ожидании нового нападения. Он так и не смог сообразить, откуда прилетела бутылка. Затем к старику вернулось самообладание. Он разжег трубку и снова принялся ходить по двору кругами.

Я тщательно прицелился и запустил вторую бутылку прямо под ноги сторожу. На этот раз он был так перепуган, что даже не закричал. Он опять спрятался под козырьком подъезда, но на этот раз ненадолго. Спустя совсем немного времени он высунул голову и стал нервно вертеть ею по сторонам.

Видимо, на этот раз сторож решил не прятаться, хотя и понимал, что, стоя посреди двора, представляет собой идеальную мишень. Когда еще одна бутылка разбилась в нескольких метрах от него, он отпрыгнул в сторону, но я изловчился и попал следующей прямо ему под ноги. Старик метнулся в спасительную тень подъезда. Там, надежно спрятавшись, он стал ожидать, что я предприму дальше. Видна была только мерцавшая в темноте трубка.

Что знал старик о своем враге? Он, конечно, понимал, что жизнь его в опасности и что его мучитель следит за ним откуда-то из высокого окна, чернеющего в стене фабричного корпуса. Он знал, что бутылка, пущенная оттуда, может и убить.

Долгое время ничего не было видно, затем вспыхнула спичка. Медленно, крадучись, старик стал пробираться вдоль стены к центру замусоренного двора.

Я прицелился и запустил сразу три бутылки подряд. Одна из них, должно быть, попала сторожу в спину, потому что старик громко выругался и отступил в арку, которая находилась вне моей досягаемости. Я слышал, как он ходил там, сердито постукивая по земле тростью. Неожиданно он снова оказался у меня на виду. Я не спешил. Старик раскидал осколки бутылки своей тростью и беззаботно стал их пинать, насвистывая старый кавалерийский марш.