Поверженный Рим - Шведов Сергей Владимирович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/20
• Следующая

Готы, получив обещанную плату от императора Грациана, отступили в Нижнюю Мезию, и теперь их дальнейшая судьба зависела от императора Феодосия. Именно с Феодосием Оттону Балту и другим вождям готов предстояло заключить союз. Для этого, собственно, император и звал их в Константинополь устами красноречивого нотария Пордаки. Рекс Придияр был единственным среди готских вождей, кто открыто высказался против сближения с ромеями.

– Возможно, древингам еще не надоело воевать, – окрысился на Придияра рекс Гайана, – но мы, готы, хотим мира. Империю нам все равно не одолеть, старейшины, так зачем же лить кровь понапрасну? У Феодосия под рукой уже более ста легионов. А готов становится все меньше и меньше.

– Три года назад я звал вас в поход на Фессалонику, вожди, дабы не дать новому императору укрепиться, но вы предпочли поход на богатый Рим войне в разоренной Македонии, – зло бросил старейшинам Придияр.

– Мы получили от Рима хлеб и золото, – пожал плечами рассудительный Варлав. – Чего ты хочешь от нас, Придияр? Или ты метишь в римские императоры?

Старейшины сдержанно засмеялись. Придияр, отличавшийся горячим нравом, потянулся было к мечу, но его руку остановил сидевший рядом Оттон Балт:

– Рекс Варлав пошутил. Никто из нас не грезит об императорской власти, готы хотят свободы. Я прав, старейшины?

Оттона поддержали, но не слишком дружно. Среди готских старейшин и вождей преобладали те, кто готов был поселиться в империи на правах федератов. И только авторитет верховного вождя Оттона Балта удерживал их от принятия постыдного, по мнению Придияра, решения. Сам рекс Оттон выступал за союз равных. Здесь, на землях Мезии, готы должны создать государство, свободное от опеки как Рима, так и Константинополя. Многим показалось странным, что за предложение Оттона высказался не только древинг Придияр Гаст, но и остготские вожди – юный Винитар Амал и старый, поседевший Сафрак. Причем Винитар Амал уступал первенство Оттону Балту, безоговорочно признавая его заслуги. Борьба за первенство в Новой Готии могла вспыхнуть после смерти верховного правителя Оттона, но поскольку сорокалетний Балт о смерти пока что даже не задумывался, подобными сомнениями можно было пренебречь.

– А что мы будем делать, если гунны Баламбера вновь двинутся к Дунаю? – спросил с кривой усмешкой рекс Правита. – И не постигнет ли в этом случае Новую Готию судьба Старой Готии? Гунны сейчас сильны как никогда. Многие племена на севере и на юге перешли под руку гуннского кагана. А вы, старейшины, собираетесь бросить вызов Баламберу, не заручившись поддержкой императора Феодосия. Что это, как не безумие?

Споры на совете вспыхнули с новой силой, но к единому мнению готы все-таки пришли. И пусть их решение далеко не во всем устраивало императора Феодосия, нотарий Пордака рад был уже и тому, что упрямые готы согласились на переговоры.

– Радуешься, нотарий? – насмешливо спросил у старого знакомца рекс Придияр, выходя из шатра верховного правителя готов.

– Мир всегда лучше войны, рекс, – пожал плечами Пордака. – А на каких условиях будет заключен этот мир, зависит не от меня, а от Оттона Балта и императора Феодосия.

– Думаешь, император согласится признать свободную Готию у себя под боком? – пристально глянул на Пордаку рекс Придияр.

– Сильный император не признал бы, – отчасти согласился с древингом Пордака, – но Феодосий пока что слаб. Он слишком зависим от префектов преториев и викариев, которые за время безвластия совсем отбились от рук. Поверь мне на слово, высокородный Придияр, Готия – это не самая большая проблема божественного Феодосия.

Придияр не верил никому – ни императору, ни Пордаке, ни готским вождям. Готов развратило золото. Рексы думали не о чести и славе, а о подарках, получаемых от щедрых ромеев. Каждый норовил ухватить за хвост птицу удачи, нимало не думая о том, что это удача может обернуться поражением и гибелью всего племени. Придияр не постеснялся высказать вслух свои мысли Оттону Балту. Верховный вождь выслушал его молча, не перебивая. Лицо его выглядело спокойным и даже умиротворенным.

– Я не хуже тебя знаю, Придияр, чем может закончиться для нас союз с империей, – сказал он наконец, – но я понимаю и тех, кто боится потерять все во время нового гуннского нашествия. Римская империя еще очень сильна, и вряд ли она падет в ближайшие годы. Готам с ней просто не совладать. Я должен позаботиться о будущем людей, избравших меня своим вождем.

– Но мы дали клятву, Оттон, бороться с империей до последнего вздоха! – нахмурился Придияр. – Боги не прощают отступников.

– Не все готы верят Одину, многие поклоняются Христу. Я не отрекаюсь от своей клятвы, Придияр, но я обязан думать обо всех. В том числе и о тех, кому новая война не принесет ничего, кроме горя. Я должен позаботиться о детях, женщинах и стариках. Феодосий протягивает мне руку дружбы, и я готов ее пожать.

– Смотри, чтобы тебе не подсыпали яд в кубок, – криво усмехнулся Придияр. – Твоя смерть обернется для готов усобицами и раздорами. Феодосий слишком умный человек, чтобы этого не понимать. Да и среди готских вождей немало таких людей, которые не будут оплакивать твою смерть.

– Среди готов нет предателей, – нахмурился Оттон. – Я не знаю старейшин, у которых поднялась бы рука на своего верховного вождя.

– Я мог бы назвать тебе, Балт, имена твоих будущих убийц, но не стану этого делать, ибо ты знаешь их и без меня. Но запомни, рекс, Придияр Гаст никогда не станет рабом римлян. Если ты вернешься из Константинополя федератом империи, наши пути разойдутся навсегда.

Нотарий Пордака, с честью выполнивший поручение императора, благодарности от своего непосредственного начальника квестора Саллюстия так и не дождался. Саллюстий был человеком далеко не глупым, но уж очень подозрительным. Квестору лишь совсем недавно перевалило за тридцать, однако выглядел он едва ли не старше пятидесятилетнего Пордаки. Он был практически лыс и, несмотря на худобу, поразительно медлителен в движениях. По слухам, Саллюстий был фанатиком христианской веры и буквально истязал себя постами и молитвами. Светлейшего Пордаку он считал закоренелым грешником, возможно, даже язычником, а потому взял за правило наставлять его на путь истины едва ли не при каждой встрече. Поначалу Пордака только посмеивался над проповедями набожного квестора, потом они стали его раздражать. Тем более что Саллюстий отнюдь не был единственным постником в свите императора. Феодосий сильно изменился после болезни. Бывший язычник настолько рьяно принялся за насаждение истинной веры, что за очень короткий срок разрушил языческие храмы не только в Константинополе, но по всей подвластной ему части империи. И квестор Саллюстий выказал себя одним из самых рьяных помощников набожного Феодосия. По слухам, Саллюстий был вхож в ближний круг епископа Нектария, непримиримого врага не только язычества, но и ересей. Это Нектарий был душой Вселенского собора, осудившего арианство. А еще раньше тот же Нектарий с помощью новообращенного императора изгнал из Константинополя патриарха Демосфила и всех епископов-ариан. Гонения обрушились не только на священников – еретиков, но и на мирян, упорствующих в своих заблуждениях. Многие достойные люди были удалены со своих постов и лишены имущества только за то, что осмеливались открыто или тайно придерживаться веры отцов и дедов. Говорят, что в западной части империи обстановка складывалась не лучшим образом, там свирепствовал еще один фанатик веры – епископ Амвросий Медиоланский. По слухам, фламин Юпитера Паулин, еще недавно почитавшийся наравне с императором, ныне вынужден был скрываться от ищеек божественного Грациана. Если так пойдет и дальше, то мятежа в империи не избежать.

– Ты полагаешь, светлейший Пордака, что нам следует заключить договор с готскими вождями? – спросил Саллюстий, глядя на подчиненного бесцветными студенистыми глазами.

– Я слишком мелкая сошка, квестор, чтобы давать советы императору Феодосию, – криво усмехнулся нотарий.

• Предыдущая
• 13/20
• Следующая