Люди золота - Могилевцев Дмитрий - Страница 6

• Предыдущая
• 6/17
• Следующая

Дядька обнял Инги на прощанье и, сняв с руки золотое запястье – тяжёлое, узорчатое, – нацепил на руку парню. А потом, прижав к себе, заплакал:

– Ты, паря, береги-то себя. Один ты у меня родной по крови остался. Мы ещё всем им покажем!

Инги кивал. Ему было противно и неловко. Наконец Хрольф отплакался и, утеревшись рукавом, рявкнул:

– Всё, поехали!

Икогал с Иголаем послушно прыгнули в сани.

Отъезжая, Инги не оборачивался. Больше в земной жизни он Хрольфа не видел.

Инги ненавидел зиму. Ненавидел монотонную, цепенящую белизну, мёртвый простор, предательскую, хлипкую гладь, готовую разверзнуться под ногами. А вот тело его слепо и упрямо радовалось холоду, готово было барахтаться в снегу, и хохотать, и с воем кидаться в прорубь после раскалённой бани. Тело жило само по себе, ведомое животным, всплывшим откуда-то из прошлого разумом, памятью крови, и тянуло рассудок за собой. Инги думал, что сойдёт с ума уже в первой поездке, когда равнодушные и неутомимые Икогал с Иголаем всё гнали шерстистых низкорослых коников по глади озерного льда, по редколесью, по замёрзшим рекам – дальше и дальше в зиму. Инги, скорчившийся под медвежьей шкурой, стискивал зубы, чтобы не заплакать. А потом, неожиданно для себя, соскочил с саней, побежал рядом, держась за них, и сразу стало тепло и весело, будто влили бражки в кровь. Икогал с Иголаем переглянулись и дружно захохотали.

Они были родные братья и понимали друг друга с полуслова. А ещё они были троюродными братьями Инги, сыновьями двоюродного брата его матери, и без них Инги не прожил бы и года на земле зимы.

Привезли его на дальний север, к землям кочевого народа лопь, где не росла пшеница и даже овёс родился неохотно. Суровое было там житьё, блёклое: в сырых избёнках, срубленных из тонких, мхом переложенных бревнышек, полувкопанных в землю, чадных и тесных, среди глухого леса, испещрённого россыпью озер, речек и проток. И люди жили там крепкие, лютые. Власти над ними почти не было. Местный валит только в поход водил. Да и то вожаком частенько выбирали самого сильного и смелого, а не родовитого. Брали ещё старика в советчики ему и отправлялись за добычей. Сильные хозяйничали. Кто сильнее, тот и главный. Смог соседа одолеть – бери его добро. Последних пожитков, впрочем, не забирали.

Инги пришлось драться в первый же день. Из саней вывалился полумёртвым от усталости. Передохнув малость в чадной избушке, вышел по малой нужде. Не успел отойти от двери, озираясь, как увидел рядом коренастого, неимоверно широкоплечего парня, лохматого, широкоскулого, рябого, с драным нечистым шрамом на щеке. Парень ухмыльнулся и показал пальцем на запястье Инги, на золотое обручье. А потом схватил и потянул на себя – да с такой силой, что чуть запястье из сустава не выдернул. Инги от усталости и не сообразил толком, что делает. Видя, что противник назад тянет, сам подался к нему, чтоб тот отшатнулся назад и потерял равновесие. А потом, повернувшись, ударил сапогом под колено! Парень шлёпнулся наземь, зарычал от боли. Инги отскочил и вытянул нож.

– Не надо нож, не надо! – закричал Иголай, выскочивший из избы. – Он к тебе голыми руками, не надо нож!

Парень встал – и тут же, охнув, осел на колено. И вдруг, глянув на Инги, захохотал.

Звали парня Леинуй, и в свои пятнадцать лет он был сильнее большинства мужчин деревни. Потом он стал закадычным приятелем Инги и первым из его воинов. Но это потом. А тогда он засмеялся, чтобы скрыть позор, и подумал, что чужак победил его обманом, нечестно и неправильно, и решил отомстить. Он на самом деле был намного сильнее Инги и с годами делался всё сильнее, хоть Инги и вытягивался вверх не по дням, а по часам, так что через год никто из деревенских ему и до плеча достать не мог. Но Инги по-прежнему легко побеждал его, да и пару прочих, решивших попытать счастья с чужаком, одолевал и голыми руками, и с палкой, а однажды – с настоящим копьём. Бороться здешний народ умел, а вот драться по-настоящему – никто. Никто не мог отбивать, нырять под удар, не знал, когда можно замахиваться в полную силу, а когда нет. Со щитом ещё могли прикрыться, а без щита – никак.

Но побеждаемые упорно твердили, что чужак дерётся нечестно, и говорили про то не таясь. Инги всё чаще встречал косые взгляды, и на приветствия его не отвечали. Если б не считался он роднёй Икогалу с Иголаем, людям старшего рода и зажиточным, вовсе не смог бы ужиться. А так – шептались за спиной, но терпели. Вдобавок открылось, что, кроме как драться, ни единого полезного умения у него нет. Охотник из него в сравнении со здешними оказался никудышный, даром что Инги гордился своим умением читать следы и знал окрестный лес лучше всех мальчишек в Альдейгьюборге. Здешние по следам узнавали, здоровый зверь или больной, молодой или старый, умели определить, куда идёт, где спрячется и где его лучше подстеречь. И выносливы были невероятно. По их меркам, взрослый мужчина должен дикого оленя загонять пешком. И рыболов из Инги оказался скверный, а к земле он и не притрагивался – не дело это для воина. Даже торговать у Инги не выходило – не знал даже, как к делу подступиться. Пробовал заговаривать с охотниками – благо язык ему давался легко, – но те переглядывались и шкурки норовили подсунуть старые, а то и вовсе никчемные, облезлые да тронутые паршой. К тому же летом, когда самая рыбалка и добыча, Инги предпочитал сидеть в избе. Когда скудное летнее солнце прогрело землю, из неё полезли тучи мелкого, поедом жрущего гнуса, стада комаров, жалящих незаметно и проворно, и разномастные стаи оводов и слепней. Местные, не мытые месяцами, прокопченные насквозь, только отмахивались веточкой, а Инги никак не мог привыкнуть к жужжащему, жалящему облаку вокруг, беспрерывно чесался и скрёбся. Когда окунался в озеро, от холодной чистой воды становилось легче телу – но гнус набрасывался на чистую кожу с новой силой. Только и оставалось, что прятаться в продымленный сумрак.

Икогал с Иголаем не бранили его, не заставляли ничего делать и не требовали платы. Предлагали как бы между прочим: может, на охоту сходишь, вон, собираются далеко идти. А может, на торжище поедешь? Когда ничего у Инги в очередной раз не получалось, не упрекали, только переглядывались. В конце концов с первыми морозами Икогал с Иголаем отправились на юг и через неделю вернулись вместе с местным валитом – обрюзгшим бородачом лет сорока в чересчур длинном плаще и свейских сапогах, со свитой из полудюжины пропахших брагой вояк и с патьвашкой – колдуном-кузнецом, измождённым, согнутым стариком с угольно-чёрными глазами. Валит остановился перед домом, велел Икогалу позвать родича, но Инги сам вышел навстречу.

– Дерзкий юнец, – буркнул валит, глядя исподлобья. – А долговязый, как свей. Не, а глаза не те. Лопь чёрная, ну. В мать, говоришь, пошёл?

– Вылитый, – тут же подтвердил Иголай. – Волосы только отцовы.

– Руны, говоришь, режет? И словенскую грамоту знает? Эй ты, знаешь грамоту словенскую?

– Знаю, – ответил Инги.

– Ты не дерзи, щенок, – посоветовал валитский вояка, костистый и бледный до синевы, – говори: господин валит, а то мы тебя живо научим уму-разуму.

– Учили уже, о ничтожный слуга высокого господина валита, – ответил Инги, усмехнувшись.

Валит хохотнул:

– Ты, говорят, ещё и дерёшься хитро? Вот и повод проверить. Давай, Мунданахт, поучи.

– Да он за печь забьётся, как только сталь увидит, – пообещал Мунданахт, спрыгивая с коня.

– С чего мне бояться стали? – спросил Инги. – Она у меня за поясом. А может, тот стали боится, кто деревяшкой от неё закрывается? У меня-то щита нет!

Мунданахт выругался под нос, но щит повесил обратно, прицепил к седлу.

– Ну, сопляк, поскакать захотелось? Так я тебе ходули длинные укорочу.

– А я тебе – язык.

– Вы оба, слушайте! – рявкнул валит. – Чтоб без убийства! До первой крови. Когда скажу: «Хватит», чтоб стали как мёртвые, понятно? Ну, начали!

Вокруг уже собралось полдеревни. Перешёптывались, кто-то тихо охнул, когда вылезли мечи из ножен и противники, сгибая колени, пошли друг близ дружки – ни дать ни взять два кота по весне. Инги глядел, как плавно, сторожко движется валитов боец, и подумалось вдруг: «Может, подставиться? Сделать вид, что споткнулся, или открыться? Пусть царапнет». И тут же укорил себя за глупость. И позор, и царапиной можно не отделаться. Никто тут за него виры не даст, а Хрольф далеко.

• Предыдущая
• 6/17
• Следующая