Научи меня любить - Бэкли Вайолетт - Страница 1

• 1/35
• Следующая

— Ты спишь, моя маленькая птичка? — прошептал он ей прямо в ухо.

— Не знаю. Нет, наверное. Просто задумалась, — прошептала она в ответ.

Чувство глубокого удивления заняло место ее былых тревог — она вдруг поразилась тому, что лежит так с человеком, который еще вчера был ей совсем чужим. Разве это возможно? Происходящее сейчас между ними — это и есть то, что делают люди после брачного обряда? О таком ли завершении помолвки говорила ей жена брата? Осмелится ли она спросить у него? В темноте…

— Послушай…

— Что, моя птичка?

— Это было то, что… что… — Она не смогла договорить до конца. Наверное, ей вообще не стоило спрашивать.

— Ты о чем? — Он поднял голову и посмотрел ей в глаза, прекрасно понимая ее вопрос.

— Ты знаешь. Мы это будем делать, когда поженимся?

Его лицо, склонившееся над ней, расплылось в широкой улыбке, и он поцеловал ее в кончик носа. Боже, как невинна и до чего прелестна!

— Нет, это только очень малая часть того, что нам предстоит.

— Значит, еще что-то будет? — нахмурилась она.

— Еще очень и очень многое! — Он ласково усмехнулся и снова поцеловал ее в нос.

Хорошо, что темно и нельзя увидеть ее лица. Она ни за что не смогла бы спрашивать его при свете. Но сейчас…

— А что…

— Я буду счастлив объяснить тебе это.

Он поднялся с постели и подошел к огню. Положил на угли оставшееся полено, и сноп искр осветил его прекрасное, мужественное лицо. Повернувшись к ней спиной, он снял с себя всю одежду, оставив только короткие белые льняные шорты, а потом повернулся к ней.

— Теперь твоя очередь, птичка. Давай!..

Клочья овечьей шерсти летали в воздухе. Поднятые порывами ветра, они пробивались сквозь плетеную загородку загона для овец и роскошными мягкими сугробами падали на босые ноги Оливии. Застрявшая на кольях загородки шерсть беззвучно трепетала на ветру, словно перья на шлеме рыцаря. Тишину нарушали только вой ветра, который разносил печальное блеяние овец вниз по долине, да ритмичное пощелкивание ножниц стригалей.

Она уже давно стояла здесь, все глядела и ждала. Солнце незаметно скатывалось к дальнему холму, но Гарри едва ли пару раз взглянул на нее за все это время. Его могучие руки ловко управлялись с огромными остроконечными ножницами, которые блестели в лучах послеполуденного солнца. Ножницы то погружались в толстую зимнюю шубу овцы, то выныривали из нее, оставляя за собой аккуратные белые и розовые полоски.

Оливия следила взглядом за тем, как толстый пласт белой шерсти сползал на землю, образуя роскошную, пушистую белую кипу настрига. Она понимала, что у стригалей мало времени — овец нельзя продержать так всю ночь, и они не уйдут, не закончив своей работы.

Гарри ногой отодвинул белую кипу в сторону и поднял на ноги обстриженную, брыкающуюся овцу. Он выпрямился во весь рост и наконец обратил внимание на Оливию.

— Все еще тут? — удивился он. — Тебе не попадет?

Она смотрела на него, не скрывая своего восхищения, одним взглядом выразив все обожание семнадцатилетней девушки.

— Я тут просто собирала травы и случайно увидела тебя… — начала она, но Гарри уже потянулся к следующей овце. Он ловко уложил ее на бок и начал стричь шею.

— Ступай лучше. Я буду тут, пока мы не кончим с этим. — Он кивнул головой в сторону соседнего загона. — Эй, Джек, сколько еще осталось?

Больше говорить было не о чем. Оставаться не было смысла. Оливия поняла, что ее прогнали и ждать больше нечего. Она повернула голову к закату и посмотрела на солнце, которое стояло уже совсем низко. Подхватив свои сандалии и не оглядываясь назад, девушка поспешила вниз по холму. Острые стебли папоротника-орляка кололи босые ноги. Оливия шагала все быстрее и быстрее и потом побежала, зарыдав от досады и унижения.

Вот, говорила она себе, наказание за то, что ты пошла туда, куда ходить не следовало. За то, что ты разговаривала с мирянином. За то, что хотела отвлечь его от работы. За то, что позволила себе кое-какие мысли и — о Господи, прости! — за многое другое! Но Он не простит. Это— наказание, и все ее страдания ниспосланы ей как кара за ее греховные помыслы.

Почувствовав под ногами прохладную и мягкую траву, которая росла у ручья, отделявшего холм от монастырского поля, Оливия перешла на шаг и наконец остановилась. У ручья она опустилась на колени, и постепенно душевная боль стала ослабевать. Она позволила себе в последний раз подумать о Гарри, и эти мысли уплыли вместе с темной, розовато-серебристой водой ручья.

— Пресвятая Богородица, — громко прошептала девушка. — Пресвятая Богородица, что мне делать? Скажи! Помоги мне!

Плеск воды на камнях, положенных для перехода через ручей, крик чибиса да гудение припозднившейся пчелы вернули ее мысли на землю. Она взглянула на массивные строения Монастыря, а потом перевела взгляд на камни, пунктиром пересекавшие ручей. Может быть, это символ поворотного момента в ее жизни? Означает ли это препятствие? Или это знак двигаться вперед?

Здания монастыря казались темно-розовыми в свете вечернего солнца, словно очарованный замок посреди озера золотистой травы. Его своды и башни, трубы и скаты островерхих крыш — все было объединено в одно целое, прочное, мощное, прекрасное и надежное — как друг, подумала она, чудесный, верный и желанный друг.

Она нахмурилась, осознав направление своих мыслей. О нет, это не может быть ответом на ее вопросы, что угодно, только не это! Пресвятая Богородица, я не могу стать монахиней. Оливия покачала головой и встала с колен. Нет, это невозможно. Мать-настоятельница Антония слишком хорошо знает, что это не для нее. Двенадцать лет, которые ушли на ее воспитание и обучение, сблизили их. Теперь Оливия была одной из лучших вышивальщиц и сама обучала младших девочек. Да, в монастыре прошла вся ее сознательная жизнь, но это не значит, что надо остаться здесь навсегда. Ведь за это время ей в голову не пришло стать хотя бы послушницей. Впрочем, она часто, особенно в последнее время, задумывалась о том, что ей уготовила жизнь. Господи, все, что угодно, только не возвращаться домой в качестве домохозяйки у брата Генриха — без надежд, без будущего.

И словно для того, чтобы навсегда прогнать эту мысль, она схватила свои сандалии и ступила сначала в ледяную воду, а затем на камень. При переходе через поток надо быть очень внимательной— ведь камни положены мужчинами, чьи шаги намного длиннее, чем у нее. Прыгая с камня на камень, Оливия думала уже только об одном — что она страшно опаздывает.

Оливия работала в гербариуме [1], ухаживая за своими любимыми травами, когда к ней подошла сестра Эмилия и попросила набрать в ручье кресссалата и дудника, и еще пижмы, которая росла на склонах холма. Оливия обрадовалась возможности хоть ненадолго ускользнуть из монастыря. Ей пришлось повозиться с дудником, чьи длинные, деревянистые стебли, увенчанные похожими на пену соцветиями, было трудно отломить. Бросив несколько стеблей в корзину, из которой капала вода от кресс-салата, она направилась к холму. И тут ветер донес до нее знакомый звон колокольчиков и блеяние овец.

Позабыв и про время, и про свои обязанности, Оливия помчалась вверх по холму к загонам для овец, зная, что Гарри будет там. Она немного сдерживала себя, так как ей не хотелось предстать перед Гарри задохнувшейся и покрасневшей от бега. Но тот даже не заметил девушку, как если бы она была еще одной овцой. Оливия ждала, что он хоть как-то даст ей понять, что увидел и узнал ее, но не дождалась ни приветственного жеста, ни улыбки — в его мире для нее не было места.

Вечерний звон поплыл над полем, подогревая ее страхи. Она заторопилась к калитке гербариума, надеясь, что никто не заметит ее запоздалого появления и заплаканного лица. С растрепанным пучком дудника в одной руке и сандалиями и корзиной — в другой, она спиной толкнула калитку и чуть не столкнулась с матерью-настоятельницей. Рядом с ней стоял высокий, хорошо одетый человек.

• 1/35
• Следующая