Завихрение - Аальская Валерия Юрьевна - Страница 12

Барсик зашевелился, снова выпуская когти, но Вик не замечал этого.

— И вторая связь, с землей. Тонкая паутинка — воспоминания. Привычки. Моя нежелание поверить, что это действительно конец, все, стоп, снято… Тонкая, неверная ниточка. Чем больше я верю в свою "жизнь", тем она прочнее… А я трус, понимаешь?.. И всегда им был. А трусы боятся смерти. Даже если давно уже умерли… Ты ухмыляешься, не веришь. Думаешь, что я весь такой, достойный и мудрый, великий бард… Ха! Легко быть смельчаком, если знаешь, что всегда успеешь увидеть, почувствовать, заметить… остановить. Люди Сэфэс почти неуязвимы. Нет, нас никто не окунал в реку Стикс, нас никто не обряжал в женские платья, чтобы не пустить на войну, и наши матери уж точно не Фетиды… по крайней мере, не все. В нас может попасть шальная пуля, и мы умрем тогда, как все. Но мы эту пулю почувствуем. И успеем отреагировать… Смеешься?.. Не смейся, это правда. Так что человек Сэфэс может быть каким угодно трусом, хоть самым трусливым из всех. А смельчак — это тот, кто знает, чем для него все это может закончиться, но все равно идет вперед. Он не боится выбора — никакого. И из двух зол выбирает оба… Так вот, я трус. И я боюсь этого шага. Привязываю себя к земле, потому что этот мир уже изведан и понят, и мне, призраку, здесь грозит разве что одиночество… ну или мультиэнергетический разрыватель, но его у вас еще не изобрели. А там… что знает, что будет там, за порогом?.. Я боюсь неизвестности. И привязываю себя к этому миру. Спросишь, как можно привязаться?.. О, существует множество способов… — он громко, истерично захохотал. — Множество… Можно найти себе здесь какое-нибудь дело, которое никак нельзя бросить. Я нашел — прославить эту квартиру обителью привидений. Признаю, странная и нелепая цель, но пока я верю, что это нужно и важно, и пока верю, что только я могу это сделать, нить становится толще и прочнее. А я — Сэфэс. Мы можем управлять чужими эмоциями и чужой верой… что уж говорить о своих?..

Он снова истерично засмеялся. Я заподозрил, что он просто пьян и поискал глазами бутылку. Он заметил это, неловко улыбнулся.

— Призраки не пьют. Никогда. Мы вообще не существуем, забыл?.. Просто привязываем себя к земле… Да, привязываем. Есть еще такой способ — поверить, что все после смерти становятся призраками, и другого пути попросту нет. У меня не очень получилось, потому что я проходил в школе теорию жизни и теоретически знаю, чем эта самая жизнь должна закончиться… Да и никаких других призраков я здесь до сих пор не видел… Говорят, что смерть — это вроде как дорога с узким и шатким, но бесконечным мостком над пропастью. Можно попробовать пройтись по этому мостку, но с каждым шагом он становится все шатче и невернее… А можно один раз шагнуть в пропасть, в другую жизнь. Трусы выбирают мосток, и все равно потом попадают в пропасть. Мост — это лестница для тех, кто рожден только ползать и боится взлететь… Они придумывают себе опоры, на ходу укрепляя этот мост… хотя на его месте давно уже пора строить канатную дорогу. В конце концов все набираются смелости и уходят, обязательно. Иначе миры давно уже были бы запружены призраками… Надо просто набраться смелости и шагнуть вперед. И то, чем обманываю себя я — дескать, уйти можно только из своего мира… это все неправда. Все зависит только от желания. Но мне было очень легко убедить себя в этом…

Он замолчал и неожиданно произнес:

— А еще можно влюбиться. В живого человека. Связать себя с ним. Пока жив этот человек, существуешь и ты… и узкий мосток кажется настоящим проспектом, по которому ты смело идешь вперед, потому что думаешь — проспект не проломится. И нет под ним нет никакой пропасти… Но она есть… Я уже так делал. Я влюбился в Настину бабушку. Она отвечала мне взаимностью, мы встречались. Она к тому времени уже была замужем, причем вряд ли по любви, но ее это не останавливало. С ней я был счастлив. А потом… что такое человеческая жизнь по сравнению с вечностью, отведенной призраку?.. И она умерла. Тогда я едва не ушел вслед за ней. Меня удержала Настина мама… Если так подумать, то получается, что Настя — моя внучка… Впрочем, я не вполне в этом уверен, да и вообще не уверен, что это возможно. Но я убедил себя в этом — и остался здесь. Но нить вновь становится все тоньше… И я снова влюбился. Не специально, поверь. Просто так получилось… Я слабак и трус, я знаю. А сейчас я чувствую себя еще и ублюдком. Потому что для меня ее жизнь — мгновение. И я ей эту жизнь испорчу. Не дам прожить ее так, как стоило бы. И так сломаю еще не одну такую жизнь просто потому, что мне тоже хочется жить…

Он отстраненно погладил Барсика. Глаза были совершенно пустыми.

— Она не понимает, что на самом деле меня — не существует. Она верит в меня. Для нее я живой. Просто немного… ладно, очень странный жилец, способный ходить сквозь стены. Она относится ко мне, как к живому. Наверное, из-за этого она мне так дорога…Из-за того, что с ней я забываю, что меня на самом деле нет. Я должен уйти, но… не могу. Я не могу… и боюсь. И не хочу тоже. Я хочу снова быть живым, снова быть таким же, как и все. А на самом деле я давно уже разложился в бедной могилке, и сама могилка давно уже поросла мхом. А то, что ты видишь перед собой — это так, обрывок, завихрение… Ты не представляешь, как это больно — быть всего лишь завихрением.

Он говорил, говорил, говорил, вкладывая в невыразительные слова свою боль и свою, призрачную тоску.

А я просто слушал и молчал — потому что сказать-то было нечего.

— Знаешь что, — медленно сказал я, — пойду-ка я сварю кофе.

Вик безразлично кивнул.

Я ушел на кухню. Сварил настоящий кофе, в турке, тот самый, приличный — кофе нашего знакомства. Нарочито медленно включил огонь, нарочито медленно вытащил пачку кофе.

Мне не хотелось возвращаться в комнату. Просто потому, что Вик действительно был прав.

Во всем, кроме одного.

Он не просто завихрение, нет. Он гораздо больше. Точно так же как человек — не просто животное класса млекопитающие, отряда приматов.

Что бы он там ни говорил про смерть, про труса и про Сэфэс прежде всего он все равно остается человеком, личностью. Просто сейчас он немного… запутался, что свойственно всем людям.

Наверное, для него действительно будет правильным сделать один длинный шаг вперед… и он уже очень скоро его сделает.

Но мне… да, мне будет очень его не хватать.

Я поставил на поднос две чашки с кофе, глубоко вздохнул и вернулся в комнату.

Вик, против моего ожидания, не хандрил и не спал, он сидел на диване, придерживая одной рукой гитару, а второй спешно набрасывая что-то на листе. Меня он даже не заметил. Я поставил на край столика поднос, подхватил на руки Барсика (кот, против обыкновения, даже не зашипел на меня, а спокойно обвис в руках), забрал одну чашку и убрался на кухню.

Барсик вырвался из рук, запрыгнул на подоконник. Я усмехнулся, сел рядышком, уперевшись лбом в стекло. Глотнул кофе, поморщился, добавил сахара. Невольно прислушался к тихому перебиранию струн.

Реальный мир совсем не так хорош. Он некрасив, жесток и бессердечен. И жизнь не ценится здесь даже в медный грош — Но мне таким он более привычен.

Здесь жизнь не прячется за призрачные стены, И предстает такой, какая есть. Старушка обнищавшая, в морщинах, Что безошибочно узреет в словах лесть.

Жизнь не идет, а гордо выступает, Хоть опирается на тоненькую жердь. Ей не нужны вуали; преклоняет Пред ней главу ее сестрица — Смерть.

Тропа, мосты, проспекты и дороги — И все бегут туда, за горизонт. По ним идут и пеший, и подводы… По ним идут сестрицы, бок и бок.

И вот, когда одна из них, на счастье, С собою заберет одну из душ, Не будет крика, слез или ненастья, А будет только смелым людям туш.

Громыхнуло; из низких свинцовых туч наконец полилась вода. Толстые, тяжелые капли достигали земли и взрывались на ее поверхности. По окну полились потоки; окно мигом стало холодным, но я не шевелился, все так же сидел и смотрел на ровные потоки воды, падающие с неба.