Прислушайтесь к городу… - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 9

— Правильно говоришь, Анатолий, да неточно.

Почувствовал Петр Федорович, что нужно совсем особое слово сказать. Значительное и укоряющее. Чтоб правда была в том слове. Помощники его, Костюк и Коновалов, смотрели на Замятина во все глаза. И уважали его, любили, каждый по-своему, понятно.

— Вот ты говоришь, раньше обозникам было легко, — задумчиво сказал Петр Федорович, — а знаешь, как горел Большой театр в 1853 году? Шесть человек погибло, один остался навсегда нервным хроником, как писали газеты. Через две минуты после начала пожара занялась вся сцена. Сцены вообще горят хорошо — это заготовка для костра, там кулисы, декорации, тряпки. Дерево, фанера, масло. Пожар продолжался целый день, театр внутри выгорел весь, остались только стены. А началось с кладовой машиниста, там у него свечечка, или свечной фонарь, была, видимо, крепко спал машинист, когда веревки, тряпки занялись. Или ушел куда-то по делам.

— А люди? Зрители?! — воскликнул Коновалов.

— Вот интересно, — улыбнулся Замятин, — у всех сразу одинаковая мысль — о людях, о зрителях. Но театры горят и пустыми. Пожар в Большом начался в девять утра, когда там никого не было. Но о другом речь: как гасили пожар? Утро было туманным, морозным, дымка густая в воздухе, поэтому с каланчи не скоро разглядели пожар. А местная команда, что в театре, и вовсе облапошилась. Пожарами тогда почему-то занимались инвалидные команды, может, оттуда пошло небрежение к людям нашего труда? Инвалид в роли пожарного вряд ли вызывал особенное уважение? А? Пока этот инвалид бегал «скликать» товарищей, огонь уже вовсю работал. И пожарный обоз запоздал, люди погибли, а погасить не смогли. Так и выгорел театр дотла. А ты говоришь — легко. Очень нелегко — огонь тот же, а техника слабее. Например, в прошлом веке в Петербурге церковь Иоанна Предтечи на Выборгской стороне сгорела за час, там погибло все — иконы, утварь, убранство. За один час сгорел в Кишиневе цирк нашего знаменитого Дурова, все животные погибли, только люди спаслись. Как тогда писали, владелец стотысячного состояния Анатолий Дуров проснулся нищим: цирк не был застрахован. А почему? Техника ни к черту: лошадки, бочки, паровые трубы, ерунда сплошная. Хотя тоже… помогала.

Петр Федорович замолчал, припоминая исторические примеры…

Здесь, конечно, наш старый пожарный должен развернуться. Путь у них долгий, а значит, и беседа не короткая. Замятин просвещает своих учеников, пользуясь информацией из книги Петра Степановича Савельева «Пожары-катастрофы». Эта замечательная книга по истории крупнейших пожаров прочиталась им (и мною) как увлекательный роман. Вот Замятин и сыплет почерпнутыми из нее сведениями. «Хроника горестных лет» повествует, что древняя Москва горела не однажды. Всего за четыре с половиной века своего начального существования Москва тринадцать раз выгорала дотла и раз сто огнем выжигалась бо́льшая часть города. В те годы этот город напоминал беспрестанно дымящий факел. В огне гибли здания, люди, невосстановимые культурные ценности. Так, в жестоком пожаре 1571 года сгорела знаменитая библиотека (либерия) Ивана Грозного.

Спасаясь из горящей Москвы, едва не погиб Наполеон со свитой из маршалов, королей и адъютантов. По эффекту воздействия на неприятеля пожар Москвы 1812 года сравнивают с битвой под Бородином.

Пожар Зимнего дворца в 1838 году, тушением которого там неудачно руководил сам император, едва не привел к гибели всех шедевров Эрмитажа. Горели театры и цирки, торговые ряды и церкви, жилые дома и целые города — стихия огня из столетия в столетие не покидала человека. Как и Прометею, похитившему огонь, людям приходится платить за этот божественный дар страданием.

Оборона Ленинграда вписала в историю пожарного дела страницы высочайшего героизма. Под градом вражеских бомб пожарные, ослабевшие от голода и холода, выполняли свой воинский долг. К 1 января 1942 года от истощения умерло триста пожарных. При тушении один человек уже не в состоянии был удержать ствол с пожарным рукавом, ему помогали три-четыре человека. Воды в гидрантах не было — пожар гасили снегом. Перенапряжение на работе, голод зачастую приводили к тому, что пожарные умирали на посту, стоя…

Словом, наш почетный пожарный в короткой вагонной беседе постарается просветить умы своих подопечных множеством ярких эпизодов из героической истории пожарного дела, из своей многолетней работы, чтобы чувствовали ребята за своей спиной не пустоту незнания, а вековые традиции мужества. Ведь, общаясь с Сергеем Петровичем, я тоже ощутил, а точнее, как бы увидел внутренним взором долгую вереницу безвестных героев, принадлежащих истории.

Майор Криулько представляет сегодняшний день этой истории, он наш современник и в совершенстве владеет нынешней техникой тушения пожаров, но одновременно он один из них, из тех, кто сегодня своей работой, делом своим продолжает и укрепляет лучшие традиции прошлого. Поэтому штрихи к его портрету должны были найти свое место в очертаниях характеров моих героев.

…Капитан Костюк спал тревожно и проснулся при первом звонке будильника. Привычным движением нажал кнопку, треск прекратился. Сел на постели, ощупал босыми ногами холодный пол, сладко зевнул. Огляделся. Жена крепко спала, прижавшись щекой к подушке. Иришка посапывала в своей кроватке. В спальне было душновато. Знакомые вещи источали успокаивающие теплые волны.

Но Костюку было не по себе. Недоумение жило в его сильном тренированном теле. Беспокойство, непривычное и неприятное для него.

И пока проделывал обычный утренний ритуал — зарядку на балконе, крепкую, быструю, до испарины на лбу, затем прохладный душ, бритье, завтрак, — мысли его вертелись возле событий последних дней. Нельзя сказать, что именно сегодня он стал задумываться об этом, но сегодня тревога переборола привычку и профессиональное спокойствие.

Этот женский голос. Высокий, сильный, торжествующий. Таким голосом не вызывают пожарную команду, таким голосом не зовут на помощь.

Сомнительное везение заключалось в том, что оба раза вызов, сделанный этим голосом, пришелся на дежурство Костюка. Капитан посоветовался с Замятиным. Петр Федорович рассудительно сказал:

— Ты не очень доверяй телефонной трубке. Бывают совпадения по тембру.

На том Костюк и успокоился бы, не случись на прошлом дежурстве вновь вызова тем же голосом:

— Горит! — и адрес.

Пожаришко был несложный — горели абажуры в трех комнатках. Правда, двери пришлось сломать — хозяев не было дома. Их домработница, молодая девушка, пришла в разгар пожара и стояла у парадного с хозяйственной сумкой, широко открытыми глазами наблюдала за суетой пожарных. Она порывалась войти, но ее не пустили.

— Я же только за хлебом отошла, — говорила она, цепляясь бледной рукой за рукав пожарного.

Пожар погасили мгновенно, Костюк стоял и почти не участвовал: вышколенный караул работал четко, как хорошо отлаженный механизм.

Капитан отошел в сторонку покурить. Четыре пожарные машины заполонили небольшой двор-колодец, образованный серыми домами. В глубине этого колодца стоял двухэтажный особнячок. В нем-то и случился пожар. К Костюку подошел эксперт и тоже закурил.

— Сейчас ничего сказать нельзя, — сказал представитель Госпожнадзора, — еще кое-какие анализы следует проделать, но…

Эксперт сплюнул на залитый лужами асфальт, посмотрел на толпу зрителей, охающих старушек, любопытных мальчишек и сумрачных взрослых, процедил:

— Черт его знает! Три замыкания сразу, сомнительно что-то!

Сомнения эксперта мало тронули тогда Костюка. Капитан помнил твердо: его дело гасить пожары, а не разбираться в причинах.

Когда уезжали, домработница подошла к нему.

— Ловко вы это… гасите, — сказала она, облизнув губы, — раз-раз, и нету огонька. Ловко.

Костюк ждал, что она еще скажет. Обычно благодарили. Но девушка ничего не сказала. Посмотрела на него и отошла. Лицо у нее было бледное, незаметное, и глаза ее, как широко они ни раскрывались в восторженном наблюдении за огнем, все равно отливали чем-то линялым, обесцвеченным. Костюк проводил взглядом ее сутулую, покрытую немодным драпом спину. Лопатки торчали, и платок шерстяной, старушечий на голове. Посмотрел и прыгнул на подножку рявкнувшей машины. Из-под рубцов автопокрышек брызнули комья мокрого, грязного снега…