Душа тьмы - Кунц Дин Рей - Страница 21

• Предыдущая
• 21/28
• Следующая

Нет уж, спасибо.

Я предпочитаю море.

И мои сосны.

И даже мой загрязненный воздух.

В квартире Мелинды все было по-прежнему. Вроде бы здесь ничего не искали, – если они на самом деле считали ее связанной с революционерами, это выглядело довольно странно. Я купил продуктов в супермаркете, устроил солидную трапезу и ел, пока мой бедный желудок не растянулся до нормальных размеров.

После этого я включил телевизор и обрадовался тому, что предпринял столько предосторожностей. Я поехал к аэропорту, оставил там мой ховеркар и привез сюда свои вещи на автобусе. Действуй я не так быстро и осторожно, меня бы уже поймали, потому что я стал телезвездой. С экрана на меня смотрело мое собственное лицо.

В новостях показывали полицейских, деловито настраивавших сложную аппаратуру в моем доме. Они обнаружили признаки предательской деятельности, которые сами же там и разместили после моего бегства, в некоей "потайной комнате" фотопринтер и кипу антиальянсовских и антивоенных буклетов, написанных мною в соавторстве – они особо подчеркнули это – с Мелиндой Таусер, которую уже посадили. Там был даже склад оружия и небольшой станок для сборки бомб. Меня разыскивали по обвинению в антиправительственной деятельности. Очень ловко!

Но было и еще одно обвинение.

Убийство.

Они в деталях показали разбитый "ревунок" у подножия утеса, обгорелые тела людей. Даже выудили из моря изуродованную кабину и вытащили ее на берег. По версии ведущего новостей, я сшиб "ревунок" вниз, пошел на таран, и, когда водитель понял, что я в них врежусь, он свернул с дороги, чтобы я не убился. Как любезно с их стороны!

Я ждал, что репортер расскажет, как я проехал мимо еще одной полицейской машины, но он обошел это молчанием.

"Полиция говорит: Келли – киллер!" Классный заголовок, он несомненно украсит завтрашние газеты. Эти парни всегда любили аллитерацию.

Весь вечер я обдумывал план действий. Просто отсиживаться здесь, в то время как Мелинда в женской части Гробницы, среди холодных каменных стен, я не мог.

Часов в девять вечера мои размышления были прерваны воем сирен и стрельбой.

Я прислушался, раздумывая о том, не окружили ли они здание, догадавшись наконец, куда я мог исчезнуть. Но они вряд ли стали бы устраивать пальбу на улицах. И в сиренах не было бы необходимости. Сирены лишь предупредили бы меня, а в таком здании есть где спрятаться.

Я подошел к большому панорамному окну и взглянул на улицу с высоты восьмого этажа. Три "ревунка" развернулись поперек улицы, из них так и сыпались полицейские в форме – словно муравьи из разоренного муравейника. С четвертого этажа открыли огонь из ручного оружия, неэффективного против полицейских в полном обмундировании.

Затем последовала безнадежная, отчаянная и кровавая битва без смысла и цели, насколько я мог видеть. Люди на четвертом этаже явно считались врагами государства, потому что внизу была еще и армейская машина: похоже, операцией руководила какая-то большая шишка. Но почему они использовали не слезоточивый газ, а пули, я понять не мог.

Я смотрел со страхом и удивлением. Наконец эти, с четвертого этажа, сдались, побросав оружие и боеприпасы на улицу. Прожектора осветили комнаты четвертого этажа: за разбитыми окнами стояла группа мужчин и женщин – потерянных, побежденных. Дверь распахнулась, и ворвались полицейские. У них были автоматические пистолеты, и они умело перестреляли три Десятка человек, которые уже сдались. Высокая блондинка согнулась пополам и упала поперек подоконника. Ее пальцы скребли по деревянной раме, губы шевелились, лицо исказило осознание неизбежной смерти. Автоматная очередь бросила ее вперед, через разбитое стекло наружу, и она рухнула вниз с высоты шестидесяти футов. Длинные светлые волосы разметались по мостовой, окружив ее словно бы золотым нимбом…

Я отвернулся.

То, что я видел, было примером "товарищества", о котором твердили рекламные агенты. Соседи этих погибших мужчин и женщин выдали их в праведном негодовании – как же так, революционная ячейка в ИХ доме!

Согласие убило их вернее, чем пули.

Согласие, как мне вскоре предстояло убедиться, было живым яростным зверем, нападавшим на все, что не пришлось ему по вкусу.

А вдохновители этого согласия заперли Мелинду в клетку, где до нее можно было добраться в любой момент…

В четверть третьего утра, наскоро перекусив сыром и крекерами, я оделся и сунул оба заряженных пистолета в карманы куртки. Спустившись по бесконечным эскалаторам и бегущим дорожкам на нижний уровень западной стороны комплекса, я вышел наружу. Минуту наслаждался, вдыхая холодный воздух, потом повернул направо и двинулся к центру города. Я вздернул подбородок и шагал твердо и уверенно, стараясь не походить на беглеца. За десять минут мне повстречалась дюжина пешеходов, и ни один не удостоил меня взглядом, так что, решил я, маскировка работает.

Двадцать пять минут ходьбы от ее комплекса – и вот Гробница. В некоторых окнах административного крыла горел свет. Под зданием было не менее дюжины подземных уровней с камерами и комнатами для допросов. Самая прогрессивная тюрьма, самая современная – по крайней мере такой она была прежде. Но за годы, прошедшие с возобновления "холодной войны", она стала куда менее прогрессивной – при содействии реакционеров, которые рассматривали любое изменение как часть вражеского заговора, а несогласие – как ниспровержение устоев общества. Идеи реабилитации преступников были забыты теми, кто считал, что наказание предпочтительнее исправления. Отчаяние, тоска и гнев становились спутниками тех, кто был заточен в этих стенах.

А теперь там была Мелинда.

На стоянке замерли три "ревунка", пустые и запертые. По краям площади высились сугробы, которые еще не успели убрать. Пустынную улицу пересекали длинные тени фонарей. Более всего это зрелище напоминало фильм, в который я попал при помощи непонятной магии.

Пистолеты лежали у меня в карманах, хотя я молился сумасшедшему Богу, которому ни до чего и ни до кого не было дела, чтобы мне не пришлось ими воспользоваться. Но ощущение рифленой рукоятки на ладони придавало уверенности – так католик хватается на смертном одре за распятие, чтобы не страшно было умирать.

Завернув за угол, я перешел заледеневшую улицу и направился к главному входу.

Двери открылись; двое полицейских прошли к "ревункам" на стоянке, сели в последний и укатили.

Я пошел дальше. Через тротуар, вверх по лестнице, по серым ступеням; сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Я прошел через двойные двери в залитый светом холл, затем по главному коридору к лифту, на котором спустился на уровень камер. За дверью сидел часовой. Вот и первое препятствие.

– Да? – сказал он, отрываясь от журнала с раздетыми девчонками.

Я проник в центр его разума, отыскивая сцены его прошлого и будущего, которое он себе представлял. Я не делал этого с детских лет, когда надо мной проводили эксперименты в ИС. Процедура была неприятной и болезненной не только для моей жертвы, но и для меня самого. Но я отыскал худшие его мысли, крывшиеся в глубинах подсознания, – мечты, которых он боялся и стыдился. Я выбрал одну из них: он и его одиннадцатилетняя сестра, цепи, хлыст и прочие атрибуты сексуального извращения – все это с такой силой хлынуло в его сознание, что видение стало для него реальностью, и он перестал меня замечать. Он откинулся назад и замер.

Я покинул его разум.

Часовой согнулся над столом, ухватившись за его край, и тряс головой. Я вытащил из кармана пистолет и ударил его рукояткой по голове. Он тяжело отвалился в кресле. Я через стол подтянул к себе его обмякшее тело, стащил с него форменную куртку, разрядил оружие, связал руки и ноги и заткнул платком рот.

Затем я взял у солдата ключи и залез в файл со списками, отыскивая номер камеры Мелинды. Она находилась восемью этажами ниже. Я открыл одним из ключей дверь лифта и поехал вниз.

• Предыдущая
• 21/28
• Следующая