Так кто же развалил Союз? - Мороз Олег Павлович - Страница 26

Ландсбергис:

«Мы уезжали с четким пониманием того, что СССР, хоть и на условиях моратория, согласен на переговоры. Еще так недавно Москва заявляла, что и речи не может быть о переговорах между Литвой и СССР, а теперь мы возвращались в Вильнюс с ощущением пусть частичной, но победы... Горбачев требовал моратория.. сулил нам какие–то послабления, согласился снять блокаду (в случае объявления моратория. – О.М.) Теперь был наш ход. Он должен был открыть официальные переговоры».

Поскольку Горбачев стоял на требовании моратория как на последнем рубеже, в Вильнюсе все же решили каким-то образом пойти навстречу этому требованию, чтобы добиться официальных переговоров – переговоров двух государств. Тем паче, что к тому моменту литовское общество все же раскололось – на тех, кто, по словам Ландсбергиса, «ни за что не желал сдаваться, и на тех, кто требовал уступок, компромиссов или даже скрытой капитуляции».

В литовском руководстве обсуждались разные варианты какого-то постановления, в котором «совмещались бы и этот несчастный мораторий, и – одновременно – утверждение независимости». В конце концов решили выступить не с постановлением, а с заявлением, ибо юридически это меньше обязывало. В заявлении говорилось, что Верховный Совет Литовской Республики, «…выражая готовность к МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫМ переговорам между Литовской Республикой и Союзом ССР, объявляет стодневный мораторий, исчисляемый со дня начала таких переговоров…» Причем приостанавливался не сам Акт о независимости, а только «осуществление вытекающих из него правовых действий».

Заявление было опубликовано 29 июня, то есть спустя два дня после встречи с Горбачевым. Оно удовлетворило Горбачева. 2 июля он снял блокаду Литвы.

«Не знаю, – пишет Ландсбергис, – всё ли понял руководитель СССР, вник ли он в суть нашего заявления. Вряд ли. Знаю: ему требовалось само слово «мораторий», при помощи которого он  смог бы на партийном съезде продемонстрировать, что Литва уступила, что победил он и его «линия», позволившая сломить Литву без кровопролития. Не думаю, будто Горбачев сразу понял, что Литва не сломлена. Разве что гораздо позже.

Зарубежная пресса тем более ничего не поняла, интерпретировала наше заявление как существенную уступку или даже капитуляцию со стороны Литвы. Советская пропаганда пользовалась этим вволю, а мы не могли всем и каждому объяснять, что по сути обманули Горбачева».

Впрочем, кое-кому все же пришлось растолковывать, что это вовсе не капитуляция, не отказ от независимости.

Ландсбергис:

«…Мы вполголоса объясняли, что на самом деле произошло, и нас начали понимать. На Западе все заметили, что Горбачев снял блокаду, но не заметили самого главного – Советский Союз в конце концов согласился начать переговоры (переговоры между двумя равноправными, независимыми государствами. – О.М.)! Таков был наш главный дипломатический выигрыш».

Что касается Латвии и Эстонии, в отношении их такая масштабная экономическая блокада, как в отношении Литвы, не вводилась: в общем-то, как уже говорилось, они так резко не заявляли о выходе из Союза. Однако экономическое давление, которому они все же подверглись, также было ослаблено.

В общем-то можно сказать, что Латвия и Эстония должны быть благодарны Литве. Она приняла на себя первый, главный удар со стороны союзного Центра во время движения к независимости. Она же, договорившись с Центром, тем самым облегчила и участь двух других прибалтийских республик.

Эту тяжелую авангардную роль Литва сохранит и в дальнейшем.

Одной из линий противостояния Ельцина и Горбачева была именно Прибалтика. Еще не занимая высокого поста в России, а только будучи народным депутатом СССР, сопредседателем Межрегиональной депутатской группы, Ельцин взял курс на поддержку прибалтийских республик.

13 мая, в разгар экономической блокады Литвы, всемерного нажима Центра на две другие балтийские республики. Ельцин приехал в Таллин и встретился с эстонским премьером Сависааром. Естественно, в ту пору он еще ничем существенным не мог помочь балтийским «мятежникам», однако как символический жест эта поездка и эта встреча не остались незамеченными.

Когда же Ельцин возглавил российскую законодательную власть, он обрел возможность не только для символических жестов, но и для реальной, практической помощи первым советским республикам, сделавшим решительные шаги к независимости. Уже 30 мая, на следующий день после своего избрания председателем Верховного Совета РСФСР, он заявил, что первый договор об экономическом сотрудничестве суверенная Россия «заключит именно с балтийскими республиками».

Это, конечно, был прямой вызов Горбачеву. Экономическое сотрудничество в разгар блокады Литвы и всемерного нажима на Эстонию и Латвию – как иначе как не попытку ослабления и срыва этой блокады и этого нажима можно назвать такое демонстративное заявление о сотрудничестве?

В мае же, в разгар антилитовской блокады, по пути в Прагу, куда его пригласил президент Вацлав Гавел, Ландсбергис, по его словам, «вполне конспиративно» встретился в Москве с Ельциным и имел с ним «исчерпывающий разговор». По-видимому, на этой встрече Ельцин вновь пообещал оказать поддержку прибалтийским странам в их борьбе за независимость. Условились также двигаться к заключению договора между Россией и Литвой.

В конце июля в Юрмале под Ригой состоялась уже официальная встреча руководителей трех государств Прибалтики и России, на которой было решено приступить к подготовке «двусторонних государственных договоров» между Россией и балтийскими республиками. «Это был наш ответный нажим на Горбачева», – пишет Ландсбергис.

Против чего и против кого тут выступал Ельцин – против Центра или конктерно против Горбачева? Не думаю, что для него тут было большое различие. Давняя – с 1987 года – вражда с Горбачевым соединилась тут со стремлением максимально ослабить Центр, вместе с другими республиками выйти из-под его безграничной удушающей власти.

Да и не только во власти самой по себе было дело. Все чувствовали приближение экономической катастрофы, грозные подземные нарастающие ее толчки и раскаты. У всех росло ощущение, что Горбачев не в силах будет с ней справиться. Вот он объявил экономическую блокаду Литве, а ведь несопоставимые экономические проблемы грозят всей стране…

Между тем вроде бы началась подготовка к намеченным переговорам Литвы с Центром. Не думаю, что Горбачев и его окружение относились к этому слишком серьезно. Рыжков, возглавивший «советскую» делегацию, долго не соглашался на приезд в Москву литовских партнеров. Наконец согласился. Для встречи «выделил» высокопоставленных московских чиновников Маслюкова и Ревенко. По словам Ландсбергиса, «они важничали, глядели свысока, говорили, что наша делегация для них слишком низкого ранга и поэтому встреча не может считаться официальной; проект протокола они тоже приняли как некую неофициальную бумагу».

2 октября в Москве состоялась первая официальная встреча делегаций. Вроде бы начались эти самые переговоры, но Рыжков и Ко именовали их «консультациями». Впрочем, в принятом коммюнике, в котором сообщалось о «будущих двусторонних переговорах», было ясно сказано, что их участниками будут две стороны – Советский Союз и Литва. Литовцы посчитали это «большой дипломатической победой»: как же, впервые в официальном документе Литва признавалась равноправной стороной на переговорах с советской империей. Кроме того, литовское слово «šalys», использованное в коммюнике, в литовском варианте имеет два значения – и «стороны», и «страны», так что соответствующую фразу вполне можно было прочитать и так: участниками переговоров «будут две страны – Советский Союз и Литва» (московские мидовские переводчики тут «лопухнулись», не настояли на использовании другого слова, переводимого более однозначно). Впрочем, и «двух сторон» было достаточно, чтобы доставить радость вильнюсской делегации.