Мето. Дом - Греве Ив - Страница 3

• Предыдущая
• 3/32
• Следующая

— Вот тебе одежда. Ты сейчас переоденешься, сложишь все свои старые вещи в тюк, и мы пойдем на хор.

— Мне их отдадут после?

— После чего?

— Ну, когда я буду уходить.

— Нет, я думаю, их сожгут. Тебе выдают новую, теплую одежду. Она лучше, чем твоя старая. Тут не о чем жалеть.

— Я хочу оставить свое пальто.

— Зачем?

— Это все, что у меня есть… и потом… оно очень теплое.

Чего он добивается? Чтобы мы опоздали на хор из-за его пальто, набитого крысиной шерстью? Я не должен нервничать, я знаю, что это все может испортить. Я стараюсь говорить спокойно, но твердо:

— Это невозможно. Ступай и переоденься.

Говоря это, я легонько подталкиваю его к узкой кабинке и закрываю за ним дверь.

Глубоко дыша, смотрю на часы. Что-то не слышно, чтобы он там возился. Считаю про себя до тридцати и открываю дверь. Он сидит на полу и тихо плачет.

— Я боюсь замерзнуть. И вообще, это пальто — мое. Я не хочу, чтобы его сжигали, — стонет он.

— Послушай меня, — говорю я раздраженно, — надень свои новые вещи. Я обещаю тебе, что поговорю с Цезарем о твоем пальто перед ужином. Здесь тебе никогда не будет холодно. Ты вечером увидишь свой шкаф, там, в спальне. Он будет набит свитерами, куртками и пальто. Давай переодевайся быстрее. Я не хочу, чтобы мы опоздали на хор.

Красс встает. Он закрывает дверь и одевается за несколько секунд. Выходит во всем новом. Натянуто улыбается. Я отдаю тюк портному и обращаюсь к нему как можно более любезным голосом:

— Он хотел бы оставить на память свое пальто. Я сегодня вечером поговорю об этом с Цезарем. Поэтому буду вам очень благодарен, если вы не станете сжигать его сию секунду.

— Ну да… ну да… на память. Поговори с Цезарем.

В его взгляде я замечаю нездоровое соучастие, как если бы он думал, что я разыгрываю спектакль и никто об этом не догадывается.

Я догоняю Красса.

— Все будет в порядке. Пойдем петь.

Раз в неделю мы ходим петь в хор. Ритуал требует, чтобы перед началом занятия каждый обвязал вокруг груди ленту из цветной бумаги. Она должна быть плотно пригнана: не слишком свободно, дабы не сползти, но и не слишком туго, чтобы не порваться… Ленты бывают четырех цветов. Крассу я повязываю голубую ленту.

У Рема, Марка, Клавдия и у меня ленты красного цвета, последний размер.

— Красс, когда твоя лента порвется, тебе выдадут другую, темно-синюю, потом фиолетовую и, наконец, красную, как у меня. Самое главное — не трогай ленту. В конце занятия я сам сниму ее с тебя. Иди, присоединяйся к остальным пятнадцати Голубым и не болтай много. Внимательно смотри на учителя, когда он будет говорить.

Не помню, видел ли я когда-нибудь, как рвется лента во время пения. Обычно ее рвут неловким движением, когда снимают из-за спешки, тревоги или волнения. Иногда это происходит просто потому, что пришла пора менять ленту. Часто, словно в разгар эпидемии, повязки рвутся по четыре-пять штук в один день.

Во время пения мы все стоим, замерев, словно статуи. Двигаются только подбородки и животы, служащие мехами.

Как и всегда, когда мы приходим, преподаватель уже на месте. Его ноги скрыты под пледом. Кажется, что он обосновался за пианино навсегда. Хоровое пение — это волшебство. На этих занятиях я чувствую себя могущественным рядом с моими товарищами. Иногда даже ловлю себя на том, что смахиваю с глаз нечаянно навернувшуюся слезу.

— Кто отвечает за новичка? — спрашивает учитель.

— Я.

— Как его зовут?

— Красс.

— Он любит петь?

— Я не знаю.

— Спроси у него.

Я подхожу к Крассу, которого Голубые оттеснили в сторону.

— Ты любишь петь?

— Не знаю. Мне кажется, я ни разу не пробовал.

Я поворачиваюсь к преподавателю:

— Он никогда не пробовал.

Учитель несколько секунд пристально смотрит на нас пустым взглядом.

— Пусть он начинает тихо и осторожно, чтобы не сбивать других. А ты, если узнаешь, что ему нравится петь, сообщишь мне об этом.

— Хорошо, учитель.

Я возвращаюсь на свое место. Красс бросает на меня полные отчаяния взгляды. Ему кажется, что я его покидаю. Я улыбаюсь ему в ответ.

Ближе к вечеру Красс просит меня вернуться в спальню. Он вынимает все свои вещи из шкафа, чтобы сосчитать их. Он прижимает майки к лицу и гладит свитера.

— Все нормально, ты доволен?

— Да, хорошо здесь.

— Ну что, тебе понравилось петь?

— Сегодня я так и не решился попробовать. Я слушал, это было так красиво. Я потренируюсь в одиночестве на неделе. Скажи, ты не знаешь, что случилось с учителем? Почему он инвалид? Это с рождения?

— Нет. Это был несчастный случай. Я даже не знаю, кто мне об этом рассказал. Ты увидишь, это коснулось всех учителей.

— И ты знаешь, что произошло?

— Они взбирались по южной стороне вулкана и сорвались. А так как все они были связаны одной веревкой, то все и упали.

— Вот оно как… Ну и история! Могу я вечером надеть под куртку свитер?

— Если хочешь. Тебе что, холодно?

— Нет. Мне просто нравятся мои свитера. Они так приятно пахнут. Мы сами стираем свои вещи?

— Нет. Каждое утро ты будешь находить их чистыми. Ночью, пока мы спим, всю работу выполняют феи или домовые.

— Ты разговариваешь со мной как с маленьким.

— А ты и есть маленький. Кроме того, у меня нет другого объяснения. На самом деле никто не знает, как это происходит.

Я смотрю на часы и говорю:

— Скоро будет ужин. Пойду попробую поговорить с Цезарем насчет твоего пальто.

Мы выходим из спальни и направляемся в игровую. Я надеюсь встретить там Марка, которому смог бы доверить Красса. Мы входим в зал и видим, что все места заняты. Слышны смех, ругань и даже свист. Я замечаю Марка, который наблюдает за Клавдием и Павлом, играющими в уголки.

Эти двое всегда вместе, с тех пор как один был подопечным другого. В Доме дружба между маленьким и большим случается редко. Как правило, инициация создает определенное напряжение в отношениях. Старший часто несет наказание по вине младшего и думает только о том, как бы побыстрее от него избавиться. Иной раз дело даже доходит до мести.

— Марк, можно, я оставлю тебе моего малыша на пять минут? Мне надо увидеться с Цезарем.

Марк жестом приглашает Красса присесть. Я ухожу не сразу и мгновение смотрю на них.

— Красс — красивое имя, да? — говорит Марк.

— Да.

Мой друг показывает на игровое поле:

— Ты знаешь правила?

— Нет.

— Это интересная игра. Посмотри, если понравится, я тебя научу. Ты можешь идти, Мето. Мы никуда не денемся.

Я едва успеваю выйти из комнаты, как меня громко окликают:

— Мето! Мето! Где твой подопечный?

— Цезарь, я как раз иду к вам. Я доверил Красса Марку.

— За него отвечаешь ты…

— Мне надо поговорить с вами наедине.

— Что-то случилось? Его вырвало? Он что-нибудь сломал? Он…

Я решаю дождаться, когда он даст мне заговорить. Я смотрю на свои ботинки. Цезарь понимает мое молчание:

— Ладно, рассказывай!

— Я по поводу его пальто…

— Ах да. Мне сказали. Наври ему.

— Я не хочу его обманывать.

— Солги. Правды он не узнает. Давай прямо сейчас.

Он оставляет меня. Разговор окончен. Я возвращаюсь.

— Ты уже пришел? — спрашивает Красс.

— Да. Похоже, Цезарь ждал меня у дверей. Твое пальто… его не сожгут. Тебе его вернут, когда будешь уходить, если… если ты их попросишь об этом.

Павел, который собирался бросить кубик, замер с поднятой в воздухе рукой и уставился на меня:

— И ты ему поверил?

— Цезарь ему так сказал, — проговорил Клавдий со значением.

— Ну, если Цезарь сказал… — повторил Павел.

За ужином обстановка крайне напряженная. Цезарь 1 встает с многообещающей улыбкой на лице. Красс спокоен. Я чувствую себя виноватым перед ним. Но Цезарь прав. Когда Красс вырастет, он сможет понять и принять правду. К тому же меня уже не будет рядом и он не сможет меня упрекнуть за то, что было. Я «сломаюсь» задолго до этого.

• Предыдущая
• 3/32
• Следующая