Обличия любви - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 2

красиво изукрашенные наряды так неброски. Праздник тайный и долгожданный, как первое касание руки любимого. Ты здесь, любовь моя, – рядом со мной. На тебе черная рубашка, сплошь расшитая черной же нитью тонким сложным

узором… Вчера ты целовал меня, когда я положила последние стежки, – а сегодня уже надел ее… и как же она тебе к лицу! Засмотреться на тебя не могу, Дилан, и не смогу никогда. И никогда не привыкну к тому, что мы вместе, – всякий раз, каждую минуту это отзывается в моей душе, как чудо, каждая минута остра и свежа, как самая первая… А ведь останься я храмовой жрицей – и мы бы никогда не встретились!

– Далле… – Твоя ладонь ложится на мою. – О чем ты думаешь?

– О том, как же нам повезло, что мы встретились…

– Нам? Это мне повезло, – улыбаешься ты, и в твоей улыбке столько безоглядного счастья, что у меня сердце щемит от ответной нежности. – Невозможно просто повезло. Могли ведь и в самом деле не встретиться. Мне-то на Границу прямая дорога лежала. Но ведь у тебя было состояние, почет, уважение. А ты все бросила и ушла в Пограничный отряд…

– Замуж хотела, – безмятежно сообщаю я и с удовольствием смотрю, какое удивление отображается на твоем лице.

– Далле! Да ты шутишь!

– Нисколечко. Вот что хочешь, то и думай, а я просто хотела выйти замуж. И не за кого попало, а по любви.

– И тебе храмовое пророчество открыло, что ты встретишь здесь меня? – улыбаешься ты. – Быть не может! Пророчества – они впрямую никогда ничего не говорят. Их еще попробуй пойми: то ли тебе сулят безвременную смерть, то ли удачу на охоте, то ли сердечную любовь, то ли и вовсе кружку горячего вина…

– Вот потому я никаких пророчеств и не испрашивала, – киваю я. – Просто я знала, что судьба моя здесь. А иначе мне так всю жизнь одной и вековать? Охотников за мной поухаживать и то не найдется – что уж о любви говорить… а чтобы меня кто замуж за себя взял, так и вовсе…

– Далле! – перебиваешь ты. – Ну что ты говоришь такое! Разве тебя можно не полюбить?

– Кому как, – задумчиво говорю я. – Дилан, сердце мое… неужели ты и правда не понимаешь, кто я такая? Не понимаешь, кем я была в Храме?

– Ликом Смерти, – недоуменно отзываешься ты. – Ну и что?

– Балда ты все-таки, – улыбаюсь я. – Ты и в самом деле не понимаешь… и все вы здесь не понимаете… это ведь мой дар – помогать душе умершего найти дорогу! Ну кому нужна девушка, которая каждый день имеет дело со смертью!

– А что, у тебя от этого нос кривой, глаза косые, голова глупая или сердце злое? – парируешь ты. – Хотя голова у тебя точно глупая, раз ты думаешь, что тебя полюбить нельзя…

И ведь ты веришь в то, что говоришь. Когда ты полюбил меня, ты даже не задумался ни разу, что я…

Ты сумасшедший, Дилан. Наверное, именно это и заставляет мое сердце таять от счастья всякий раз, когда я смотрю в твое бесшабашное лицо.

Ты сумасшедший, и я тебя люблю.

– Дилан, командир Эттин хоть раз тебе рассказывал, как он к Лиссе присватался?

– Нет, – недоуменно отвечаешь ты. – Я ведь в этих местах человек новый, приезжий. А поженились они еще до того, как я сюда приехал. Ну, я и не выспрашивал как-то.

Ты и в самом деле приехал, когда я как раз вернулась после первого месяца в форте. Приехал – и сразу записался в отряд. Я помню этот день так явственно, словно это было вчера. Я зашла к командиру, чтобы отдать ему талисман, который я сделала для Лиссы, – ну не успевала я к ней никак! – а ты отложил перо, поставив свою подпись на листе пергамента и обернулся, услышав мои шаги… Дилан – я помню, какая улыбка засветилась в ту минуту в твоих глазах!

Ты и в самом деле не был на свадьбе Эттина и Лиссы – ведь она случилась в один день со сватовством, когда я и решила – бесповоротно…

– А зря не выспрашивал. – На моем лице появляется озорное выражение. – История была просто замечательная. Лисса ведь красавица – глаз не отвести. И сердце у нее золотое – да я добрее Лиссы человека не знаю! И умница она. И приданое при ней было немалое. А замуж выйти не могла никак. То есть ухаживать за ней ухаживали, честь по чести, и влюблялись даже… а как узнает парень, чем она себе на жизнь зарабатывает, – и все, как отрезало, и любовь вдребезги, и никакого тебе венчального обруча…

– А почему? – недоумеваешь ты. – Что она такого делала?

– Поросят холостила… Дилан, перестань смеяться немедленно!!!

– Да я и не думаю смеяться, – возражаешь ты, но уголки твоего рта предательски дрожат.

– Вот и не думай. Ну сирота она, чем-то же надо было на хлеб зарабатывать… выучилась на подмастерье коновала, рука у нее легкая… так и повелось. И ничего тут смешного!

– Да в этом и правда ничего смешного, – говоришь ты. – Смешно то, что из-за этого от нее отказывались. Ты точно ничего не путаешь?

– Не путаю я ничего! Мы же с ней с детства дружны были. Это уже потом у меня дар открылся и меня в храм определили – так ведь дружбе это не помеха. Она мне и рассказывала. Сколько парней за ней увивалось – а любой, как узнает, сразу как-то весь потускнеет, полиняет… а через пару дней и нет его – мол, подумал я, дорогая, и решил, что мы с тобой не пара. Она это дело скрывала всячески – ну так городок невелик, долго ли скрывать получится!

– Да что им за беда? – недоумеваешь ты.

– Ох, Дилан… ну страшно им как бы становилось… мне такого толком не понять, я ж не мужчина…

– Ты не мужчина, это точно… – киваешь ты, и снова у тебя в глазах искрится смех, а уголки губ подрагивают.

– По мне, так и они тоже! – взрываюсь я. – Как узнают, что Лисса поросят холостит, так мигом за свою мужскую гордость опасаются…

– А по-моему, мужская гордость расположена в каком-то другом месте, – посмеиваешься ты.

– Ну а им так не казалось! Один раз уже вроде совсем дело к свадьбе шло, да не сладилось. Уж очень парень на приданое ее нацелился… а все-таки себя превозмочь не сумел. Испугался в последний момент, чуть не из-под венца удрал. Ну, а жаба-то душу давит… вот он приметил, как к Лиссе кавалер заезжий мостится, так и света невзвидел – да неужто это приданое, на которое у него духу не хватило, другому достанется? Подлетел, за рукав схватил да как гаркнет на всю площадь: «А ты знаешь, откуда у нее приданое? Знаешь, чем она занимается? Поросят холостит!» Кавалер от Лиссы аж шарахнулся.

– Подонок. – Твое лицо темнеет. – Оба – подонки.

Дилан… Дилан, как же я люблю тебя!

– Подонки – а Лиссе от этого не легче. А только тут на площади Эттин как раз и оказался. Подошел к Лиссе и присватался. Тоже во весь голос – чтобы всем вокруг слышно было! Так и сказал – «поскольку я себя считаю мужчиной, а не поросенком…». Дилан, прекрати хохотать!

Бесполезно. Проще заставить воду прекратить быть мокрой. Ты хохочешь, запрокинув голову, хохочешь до слез – и я невольно начинаю хохотать вместе с тобой.

– Вот только скажи, что ты и в этом не видишь ничего смешного! – стонешь ты. – Ой… не могу… наш командир в качестве поросенка… такого розовенького… с хвостиком… и арбалет пятачком взводит! А как представлю себе рожи тех, кто это слышал… вот где пятачки-то!

– Ох, да! Дилан, ты бы их видел! Как их Эттин вот этими своими словами наотмашь прямо! И ничего ведь не скажешь, не возразишь – сами себя в поросят записали и зачислили!

Ты уже не смеешься.

– Молодец Эттин, – серьезно говоришь ты. – И что, свадьбу скоро сыграли?

– В тот же день, – отвечаю я. – Он Лиссу сразу с площади в храм увел, в чем была. Венчальные обручи по дороге купил, даже опомниться ей не дал. А свадебный наряд пошел ей покупать уже после венчания. Вечером весь отряд так на свадьбе гулял – город вверх тормашками перевернули!

– И правильно, – неожиданно жестко говоришь ты.

– Вот тогда я и поняла, – говорю я. – Я ведь даже не поросят холостила, а по дороге мертвых ходила… вот тогда я и поняла, что если я хочу любить и быть любимой… если я хочу, чтобы в мои глаза смотрели без страха… то искать мне надо среди тех, кому даже такой страх не в страх. Бросила все и в пограничники ушла. Это ведь редко когда случается, чтобы пограничник на ком со стороны женился. Лиссе, считай, повезло безмерно…