Черный ангел - Гинзбург Мария - Страница 13

– Я не понимаю одного, – с жаром говорила девушка Лоту. – Почему тот же Ришелье не устранил короля, почему не правил сам? Зачем быть вторым, если можно быть первым. И ты, по сути, и являешься первым?

Лот с трудом оторвался от созерцания дразняще скромного выреза ее кофточки. На левой груди у Лены была родинка. Последние несколько секунд Лот думал не о Ришелье и Мазарини, а о том, гладкая или шершавая будет эта коричневая точка, если коснуться ее языком.

Однако Лот слышал, о чем говорила Лена. Тачстоун покровительственно усмехнулся.

– И никогда не поймешь, – сказал он добродушно. – Власть – не для бабских мозгов. А этот Ришелье понимал, что есть традиции, освященные веками. Ему подчинялись. Но никто не признал бы его верховным правителем, даже если бы он этого захотел.

– Да ты сам как будто из средних веков вынырнул, – заметила Лена, зло прищурясь.

Лот расхохотался. Она его забавляла. Существо с такими длинными и мягкими светлыми волосами должно быть начисто лишено интеллекта, чтобы полагать – его смехотворные воззрения и идеи могут что-то значить, что-то изменить.

– Здравствуй, – сказал наконец Лот в телефонную трубку. – А Ирвинг где?

– В душе, – ответила Лена

– А ты, значит, у него в гостях?

– Ну да.

Лот понял и то, о чем Лена не говорила. Ирвинг, как настоящий джентльмен, наверняка пропустил даму вперед. Лена только что вышла из душа. Может быть, она даже еще не успела одеться. Лот представил обнаженную Лену.

Полотенце соскользнуло на пол, когда она взяла телефон. Капли воды на гладкой коже блестят в рассеянном свете ночника. Длинные волосы, мокрые, как у русалки, рассыпались по плечам. Грудь, маленькая, упругая, с торчащими сосками, колышется при дыхании. Родинка кажется черной.

Лот переключил мобильник на громкую связь и положил его на столик перед диваном.

– Как вам там отдыхается? – спросил он, расстегивая штаны.

– Да ничего так, – ответила Лена. – А у вас как дела?

У нее был очень приятный голос – низкий, грудной. В нем всегда слышался сладострастный стон, сдержанный в последнем усилии соблюсти приличия. У Лены был милый дефект дикции, крохотный, почти незаметный – она чуть пришепетывала. А интонации у нее были плавные, с переливами.

– Нормально, – ответил Лот. – Карла что-то третий день не видно. Завтра в гости думаем зайти, проведать.

– А мы в бассейн ходим. По ночам, правда, – сообщила Лена. – Днем-то туда обычные люди ходят, за плату. Не мог же папа ради Ирвинга закрыть бассейн? Сейчас как раз собираемся. А еще… Да тебе это наверное не интересно, Лот.

– Инте…ресно, – задыхаясь, ответил он.

Лена продолжала. Кажется, она рассказывала про кино, в которое они вчера сходили с Ирвингом. Она смеялась, говорила: «представляешь, а он…». Движения рук Лота все убыстрялись. К финалу Лот и Лена подобрались одновременно, что очень редко случается.

– … вот и все. Какая прелесть, правда? – сказала Лена.

Лот откинулся на спинку дивана. Лоб его блестел от выступившей испарины.

– Изумительно, – расслабленно ответил он.

Он отдышался, застегнул брюки.

– А, вот и Ирвинг, – весело сказала Лена. – Все, передаю трубку.

– Давай, – произнес Лот.

Он взял мобильник, снова переключил звук на микрофон и приложил к уху.

– How is it going? – осведомился Лот у брата. – No, I’m not sleepy.

Свободной рукой он достал из кармана брюк носовой платок и тщательно вытер им белое вязкое пятно на столике. Внезапно движения его руки замедлились.

– What? – переспросил он.

С лица Лота сошла расслабленность полностью удовлетворенного человека. Оно снова стало жесткой маской правителя и властелина. Образчики таких масок можно увидеть в любом музее. Такое же выражение навеки застыло на посмертных масках Калигулы, Нерона и других римских императоров.

Власть уродует одинаково.

– Go on, – процедил Лот сквозь зубы.

Потом он уже ничего не говорил. Только слушал и поблагодарил, оканчивая беседу. За это время совсем стемнело. Когда Лот вошел в комнату, одна половина окна была задернута, а во вторую вливался серенький свет. Но когда он нажал кнопку отбоя на мобильнике, обе половины окна были равно черны. Лот не терпел беспорядка. Он хотел задернуть и вторую штору («Вот где эта Брюн? Все витает в каких-то своих эмпиреях, окно толком и то не задернуть»). Но под влиянием полученных новостей Тачстоун позабыл об этом и просто вышел из комнаты.

Что-то негромко зашуршало. Из-за шторы появилась темная фигура.

У Брюн было лицо балерины, которая, выполнив сложный пируэт, приземлилась не на руки своего партнера, а на дощатый пол, пробила его и летит в черной пустоте навстречу распахнутой ржавой пасти нижней сцены. Ее никто в этот момент не видит, и уже можно не сдерживать себя.

Но и Брюн в этот момент никто не видел.

– Хочешь разговаривать с Лотом, звони ему со своего мобильника, – сухо сказал Ирвинг.

Он стоял посредине комнаты, обнаженный, и смотрел на Лену. Его светлые глаза потемнели от сдерживаемого гнева.

– Так ведь это он позвонил, – ответила озадаченная девушка. – Я его заболтала, чтобы он не положил трубку, пока ты в душе.

– Нужно было принести телефон ко мне в ванну! – рявкнул Ирвинг.

Губы Лены задрожали. Из глаз посыпались крупные, как горох, слёзы. Она закрыла лицо руками.

– Прости, – буркнул Ирвинг.

Он присел рядом, обнял ее за плечи.

– Ну перестань, – сказал он, и провел рукой по ее волосам.

Лена всхлипнула, глубоко вдохнула.

– Это был такой важный разговор? – ломаным голосом спросила она.

– Да.

Ирвинг подал ей салфетки, чтобы промакнуть лицо.

– И о чем вы говорили? Может быть, я тоже могу помочь? – успокоившись, сказала Лена.

Ирвинг улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– У мужчин бывают свои дела, – сказал он. – Ну что, ты готова? Пойдем?

Лот знал, что выходные являются самым удачным временем для того, чтобы наносить визиты. По воскресеньям таможенники замка Быка отдыхали. Карл спустился к гостям довольно быстро. Даша даже не успела соскучиться и начать ковырять шелковые обои зала для приемов.

Шмеллинг то ли успел принарядиться, то ли так и расхаживал по дому в черных узких джинсах и белой рубашке с высоким воротником. Она выгодно подчеркивала его сходство с романтическим вампиром. Помимо вечной серебряной пули, которую Карл всегда носил на груди, Брюн заметила на его руке и серебряную печатку с какой-то руной. Это была фамильная драгоценность, которую Карлу удалось пронести через все невзгоды войны. Шмеллинг как-то раз признался, что однажды дела его были так плохи, что он всерьез подумывал продать печатку. Но к Брюн Карл приходил без перстня. Его вычурная форма мешала при ласках.

Выглядел Карл весьма бодро и свежо. Слухи о трехдневном запое, таким образом, не подтвердились.

– Чем обязан? – осведомился Карл у Лота после обмена приветствиями.

– Дай, думаем, заглянем по-соседски, – расплывчато ответил тот.

– Понятно, – хмыкнул Карл.

Шмеллинг сообразил, чего опасался Лот на самом деле, но постеснялся разговаривать об этом при жене и ребенке. Откровение Карла насчет его мазохистских наклонностей, видимо, произвело сильное впечатление на Тачстоуна.

– Чаю? – предложил Шмеллинг.

– Может, лучше все вместе прогуляемся до развалин? – сказала Брюн. – Погода сегодня чудесная. Учитель дал Даше задание на лето – подготовить доклад о каком-нибудь историческом объекте нашего города. Лето скоро кончится, а у нее еще ничего не готово.

– А чаю можно будет попить на обратном пути, – заметил Лот.

– Или так, – кивнул Карл.

Вся компания покинула замок. Лот замедлил шаги у своей машины, что стояла на большой асфальтированной площадке перед мостом. Но Шмеллинг совершенно очевидно собирался дойти до развалин пешком. Это было не так далеко – километра полтора. Но Лот, например, давно уже не гулял пешком без телохранителей. Карл же, как оказалось, был более беспечен или же более смел. Лот осознал, что если будет настаивать на том, чтобы проехать эти злополучные полтора километра на машине, то будет выглядеть нелепо и к тому же трусовато. Он промолчал и последовал за другом, женой и дочкой, чувствуя всей спиной прицел снайпера. Белая рубашка Карла была прекрасной мишенью, да и летняя синяя ветровка Лота – то же. Лоту хотелось сказать Карлу, что эта бравада может очень дорого обойтись им всем. Тачстоун решил подойти к этой щекотливой теме издалека. Когда вся компания спустилась с насыпи и углубилась в лес, он спросил Карла: