Другой ветер - Крусанов Павел Васильевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/46
• Следующая

За оградой попыхивали выхлопные трубы. Лица прохожих казались стыдливыми. Вяло артикулируя и невнятно слогоразделяя речь - целая канитель, - Гвоздюков сказал своему наперснику:

- Знаешь, я домой пойду.

Того, казалось, он и ждал. С шипением, разбрызгивая за собой бело-зеленые искры, Тукуранохул взлетел над Пантелеймоновской и ослепительной шутихой, по тугой траектории, как огненная собака, погнавшаяся за хвостом, унесся в черное небо. Осветились на миг мертвенным сиянием нависшие стены, лепные драконы, тяжелая рельефная надпись "Основано въ 1893 г.", крашеная штукатурка, на которой влага вздула разнообразной формы пузыри, и все пропало. Как не было.

Гвоздюков стоял у дверей своей квартиры и искал в карманах ключи. Щелкнул сухо галльский замок. Из комнаты в коридор вышла жена с черной пешкой в руке.

- Я шахматы расставила, - сказала беспечно. - Сыграем в поддавки?

Гвоздюков протянул ей полосатый леденец.

- Вот тебе, заяц, палочка-выручалочка. Только черта с два она заработает!

Ночью учителю снились попугаи. Птицы веерами распускали крылья и вдумчиво пели: "Милая моя, взял бы я тебя..." В восемь часов, по призывной трели будильника, учитель сел в постели и, не поймав тапок, утвердил пятки на холодных половицах. Он не помнил своих снов - пытался поймать ускользающий образ, но находил в голове только вязкую хмарь. За окном, на самых крышах, лежало стылое цинковое небо. Учителя окатило ознобом.

- Труб-ба дело! - дремотно ежась, сказал он словами Андрея Горлоедова и, поняв это, зло, без слюны, плюнул под ноги.

Учитель оделся, закинул на шею полотенце и вышел в утренний коридор. Кругом было тихо и пусто; в кухне на сковороде шкворчал маргарин.

Пока он мочился, от аммиачного духа глазам сделалось жарко. Теперь сквозь головную муть проступало: больше не звонить и не ходить - я никогда не привыкну ею делиться...

По пути из ванной, окуная в полотенце сырое лицо, учитель столкнулся с Романом Ильичом. Тот шел на кухню с джезвой и миской холодных макарон по-флотски.

- Эх-хе-хе! - вздохнул уныло Роман Ильич. - Жил хорь сто зорь, сдох на сто первой, провонял стервой!

- Кто? - Учитель застыл с устремленной к пожатию ладонью.

- У меня под ларьком сдохла крыса. Ее не вытащить. - Показывая, что он не может ответить на приветствие, Роман Ильич приподнял занятые посудой руки. - Она уже смердит.

- Скоро приморозит, - успокоил учитель.

- Прежде я задохнусь до смерти.

Учитель уже стоял перед дверью своей комнаты, когда из кухни, одновременно с жадным чавканьем маргарина, набросившегося на макароны, его догнал голос соседа:

- На этой неделе тебе Ленинград не снился. Верно, Коля?

Учитель толкнул дверь. Завтракал бутербродами с сыром и ревеневым соком. Без четверти девять, уже выбритый, с капюшоном на голове, учитель ступил на улицу, под октябрьский дождь.

В воздухе плавал запах прелого листа и мокрого железа. За квартал до площади, где ветшала древняя соборная церковь, тишину проткнул острый детский крик: "З-задастая!" Пронзительное "з" дрожало в воздухе, как стрела в мишени. Толстая женщина, шлепавшая по лужам в пяти шагах перед учителем, приподняла пестрый зонт и растерянно оглянулась по сторонам - она походила на несколько булочек, плотно спекшихся на противне. Водяная пыль забивала пространство, голос плутал в ней, дробился, звучал отовсюду. Убедившись, что поблизости больше никого нет, толстуха осторожно покосилась на учителя. В это время голос звонко уточнил: "Эй, з-задастая под з-зонтом!" "З" оставляло на теле тишины глубокие шрамы. Женщина еще раз метнула взгляд вдоль улицы, втянула шею в сдобные плечи и поплелась к площади. Голос показался учителю знакомым. Он закинул голову и увидел балкон, забранный синим волнистым пластиком. В щели между двумя разошедшимися листами блестел озорной глаз.

- Зубарев! - позвал учитель и удивился, как звякнул в тишине коленчатый звук. Глаз моргнул и убрался.

- Зубарев, - сказал он уверенней, - я тебя видел.

Над синей оградой поднялось смущенное лицо Алеши Зубарева одиннадцатилетнего сына начальника вокзала.

- Почему не в школе?

- Я заболел, - сказал мальчик, - у меня в животе жидко.

- У тебя в голове жидко, - определил учитель.

Алеша застенчиво посмотрел в сторону.

- Вас, Николай Василич, под капюшоном не видно.

На площади блестели мелкие широкие лужи. У колокольни, под облупившейся вывеской "ТИР", учитель закурил. Чтобы скрыть от дождя папиросу, он тянул дым из кулака. Сквозь морось собор выглядел рыхлым, размякшим, оседающим в землю. Учитель обходил лужи и в светлеющей голове творил заклинание: ты слаб перед ней, потому что любишь ее, будь сильным забудь, что она есть.

Надя, не открывая глаз, широко потянулась в растерзанной постели. Тугие, тяжелые груди поднялись в глубоком вздохе и снова опустились накатилась и ушла медленная волна прибоя. Простыня закрывала ей только ноги и половину живота - батареи пылали, как чугун в литейке. Надя распахнула веки: в комнате было совсем светло. Рядом, повернувшись к ней свалявшимся затылком, посапывал Андрей Горлоедов. Минуту Надя лениво рассматривала его плотные лопатки, потом улыбнулась и едва сдержала смех, вспомнив, как ночью они запутались во взмокшей простыне, скатились на пол и повалили торшер. С улыбкой на припухлых губах она встала и накинула фланелевый халат.

На кухне шелестело радио. Надя вывернула ручку почти до упора - в пространство квартиры, заполняя его прямоугольную геометрию, хлынул бодрый утренний вздор.

Когда в кухню зашел Андрей, на плите уже бормотал чайник, и на сковороду перламутровой струйкой стекало третье яйцо.

- А-а-африка, - сказал Горлоедов, пряча зевок в ладонь.

- Так бы в декабре топили. - Надя нацедила из крана воду в игрушечную металлическую кастрюльку, какие бывают в детских кухонных наборах, и протянула Андрею. - Угости Гошу.

Тот принял посудину двумя жесткими пальцами и скрылся за дверью. Надя отнесла следом тарелки и сковороду. Большой попугай с алой грудью и зелеными фалдами крыльев при виде хозяйки расцепил клюв, коротко свистнул и закусил прут клетки. Андрей вернулся в комнату из ванной, когда Надя уже заварила чай и раскладывала по тарелкам яичницу с помидорами.

- Труба дело, - довольно сказал Горлоедов. - Живем! - Он взял вилку и подцепил горячий скользкий ломтик.

- Жаль, что у меня нет подруг, - задумчиво отозвалась Надя.

Горлоедов, не поднимая лица от тарелки, взметнул бровь.

- Ты тот мужчина, о котором хочется рассказывать.

- Расскажи своему педагогу. - Андрей как будто продолжал недавний разговор. - Тогда он наверняка заберет тебя к себе в Питер.

Попугай вдруг отчетливо изрек: "Тр-руб-ба дело".

- Если он будет у меня ночевать, - сказала Надя, - тебе доложит об этом Гоша. - И напомнила: - Сейчас мне бьет торшеры другой дурак.

Снова вспомнив ночь, Надя прыснула в яичницу.

- Хорошо, что не вдребезги! - всхлипнула она. - У тебя мягкая спина.

Горлоедов ел внимательно, рот его карамельно блестел. Проглотив последний ломтик помидора, он заметил:

- С новым дураком поосторожней - костлявый.

- Идиот, - сказала Надя и задумчиво посмотрела в потолок. - Он влюблен в меня, он нежный.

- От любви есть верное средство - законный брак.

- Боже мой! - сказала Надя. - Кому бы я зла желала!..

Управившись с чаем, Горлоедов вышел в прихожую и потянулся к вешалке за потертой кожаной курткой. Вжикнув молнией, он провел ладонью по колючему подбородку.

- Куплю вторую бритву, - сообщил он. - Пусть лежит у тебя.

- У меня бывают гости. То-то удивятся.

Андрей притянул Надю к себе и стиснул руками так, что вся она растеклась на его груди, как теплый воск.

- Скажешь, что, кроме них, у тебя иногда бывает нормальный мужчина.

• Предыдущая
• 23/46
• Следующая