Мистер Ми - Круми Эндрю - Страница 31
- Предыдущая
- 31/69
- Следующая
— Иными словами, все эти «странички Интернета» приходят ко мне по телефону? — спросил я после того, как она дважды или трижды объяснила мне, почему механик из сервисного обслуживания поставил мне нечто, известное людям ее поколения как «телефонный двойник», и почему у меня за последние три дня не было ни одного телефонного звонка.
— И все это отразится на счете телефонной компании? — спросил я, вспоминая, сколько часов возможных разговоров и потенциального примирения с миссис Б. пропало впустую, вместо чего ко мне шел поток голых женщин.
Катриона кивнула.
— Однако у Диксонза мне об этом ничего не говорили, — сказал я. В ответ Катриона только улыбнулась. Но я еще раз напомнил ей, что считаю этот магазин очень надежным, несмотря на то что в нем работает никудышный Али.
Катриона ушла вниз, заверив меня, что обед скоро будет готов, а я позвонил в университет и после нескольких переключений попал в деканат факультета французского языка и литературы, где какая-то женщина кратко и нелюбезно сообщила мне, что доктор Петри болен. Я сказал, что позвоню на следующей неделе, но секретарша ответила, что через неделю его еще не будет; тогда я сказал, что позвоню через две недели, и она ответила, что вряд ли он выйдет и через две недели. Я накинул еще неделю, получил тот же отрицательный ответ и сделал последнюю попытку, спросив, ждут ли они его через два месяца. В конце концов я спросил ее, когда, по их предположениям, доктор Петри вернется в мир французской литературы, наверняка страдающий от его длительного отсутствия. Секретарша, которая, по-видимому, обучалась обращению с клиентами в той же школе, что и «Сандра у телефона», надолго замолчала; так надолго, что я даже подумал, не включил ли я опять модем и не слушаю ли, как он загружается из Интернета. Наконец она сказала:
— Боюсь, что мистер Петри очень серьезно болен. По правде говоря, мы почти не надеемся, что он к нам вернется.
— Как прискорбно, — сказал я. — А можно узнать, что с ним?
Опять последовала долгая пауза. Судя по всему, искусством растягивать паузы секретарша овладела в совершенстве, поскольку ей, наверное, очень часто приходилось отвечать на подобные вопросы (я знаю, что на специалистов по французской литературе в университетах большой спрос).
— Боюсь, что этого я вам сказать не могу, — наконец проговорила она.
Когда я обсудил этот разговор с Катрионой, намыливая ей губкой спину (об этом ниже), она сказала, что, похоже, секретарша с удовольствием рассказала бы мне о болезни мистера Петри, но ей запретили распространяться на эту тему.
— Передайте мистеру Петри мои пожелания скорейшего выздоровления, — сказал я в заключение разговора и перед тем, как повесить трубку, добавил: — Если вы его увидите, будьте добры, спросите, знает ли он что-нибудь об «Энциклопедии» Жана-Бернара Розье.
Как удивительно и прекрасно, подумал я, когда некоторое время спустя стал спускаться по лестнице, привлеченный соблазнительным запахом обеда, что такие случайные происшествия, как спустившее колесо, проливной дождь и, разумеется, техническая революция, которую, как говорят, по значению можно сравнить с изобретением колеса (кстати, именно мое невнимание к запасному колесу и повлекло за собой все эти события), положили начало моей новой жизни, в которой девушка чинит все мои электрические приборы при помощи перочинного ножа и в которой я оказался в состоянии помочь больному человеку, прежде не подозревавшему о моем существовании, родстве наших интересов и даже, может быть, о женщине, читающей его книгу, лежа нагишом в постели.
Войдя в кухню, я остолбенел.
— Это спагетти? — воскликнул я, увидев красное извивающееся существо, лежавшее, свернувшись клубком, в кастрюле. За последние тридцать лет миссис Б. никогда не подавала мне на обед ничего, кроме супов и тушеных овощей, о которых можно прочитать в «Ночах у Амброза» или в «Анналах клуба Клейкума». Катриона только улыбнулась своей веселой улыбкой и назвала сие устрашающее видение словом, которого определенно нет в итальянском языке — по крайней мере насколько я знаю итальянский язык.
— Замечательно, — вежливо произнес я, садясь за стол и чувствуя, как мой желудок требует говяжьей похлебки или овощной болтушки — того, что я и предполагал увидеть на столе. Катриона стала накладывать спагетти — я не отрицаю, что для некоторых это вполне достойная еда, — на тарелки, которые я не узнавал, поскольку при режиме миссис Б. ел только из фаянсовых мисок и всегда одной и той же любимой ложкой. А теперь передо мной вдруг возникла, испуская пар, масса, которая сильно и вполне приятно пахла, тогда как мне было бы вполне достаточно мисочки супа и кусочка черствого хлеба.
— Ну как? — спросила Катриона, когда розовые змеи исчезли у меня в сведенном страданием рту. — Нравится?
— Восхитительно! — сказал я и напомнил себе, что воображению человека нет границ и что, хотя оно не может выйти за рамки ограниченного запаса представлений, созданных его внутренними и внешними органами чувств, оно вольно безгранично соединять, смешивать, распределять и разделять эти представления, создавая бесконечное разнообразие вымысла и восприятия; утешившись этим мудрым высказыванием Дэвида Юма, я попытался в уме преобразить вид и вкус предложенного мне блюда — червеобразную геометрию спагетти, куски размякших помидоров, маленькие комочки сыра (с этими было проще всего) — в заложенный в моем подсознании идеал, преобразовать и изменить полученные моими органами чувств сигналы от «спагетти троватторе» (по-моему, Катриона назвала их именно так) в картину густой булькающей смеси, состоявшей из представлений, привычных моему разуму и телу, ожидаемых ими и возникающих так же невольно, как у человека с ампутированной ногой возникают боли в несуществующей конечности. В конце концов я почти убедил себя, что предложенная мне Катрионой еда имела тот же вкус, что и супы миссис Б.
Так прошел обед.
— Еще положить? — спросила Катриона, как только я доел свою слишком маленькую, по ее представлениям, порцию. Я напомнил ей, что такие старые перечницы, как я, нуждаются для поддержания жизни в гораздо меньшем количестве макарон, чем требуется стройным и энергичным студенткам. Тогда Катриона заявила, что мы сейчас отправимся в книжный магазин Уотерстоуна, при упоминании которого мой желудок издал последний жалобный вопль.
Как ты знаешь, я уже говорил Катрионе, что очень давно не был в этом магазине, да и то забрел туда по ошибке. Когда мы сошли с автобуса и вошли в магазин, я с удивлением отметил, что он гораздо просторнее, чем я помнил, и что в нем гораздо больше книг, чем журналов, газет и сладостей, которые мне запомнились с прошлого раза. Однако я по-прежнему не представлял себе, где искать нужную книгу.
— Мне надо сначала кое-что найти, — сказала Катри-она, держа меня под руку. — Вы не возражаете?
Хорошо ориентируясь в магазине, она уверенно направилась вверх по лестнице, потом мимо столов, на которых в беспорядке валялось множество книг, пока не остановилась перед шкафом, на котором была надпись: «Наука вообще».
— Сколько же существует вариантов науки! — воскликнул я. — Сначала наука жизни, теперь «Наука вообще». Что они еще придумают?
Однако у Катрионы был уже не такой уверенный вид — она как будто не знала, что же ей все-таки нужно. Склонив голову, она пробегала глазами названия на корешках книг. Разумеется, Маргарет быстро объяснила бы бедняжке Катрионе, что найти книгу, просто оглядывая полки, — дело совершенно безнадежное, и посоветовала бы ей ознакомиться с индексами — по заглавиям, по именам авторов и по содержанию — маленькими карточками, уложенными в длинные ящички, которые я так часто перебирал, когда не был уверен, какая книга мне нужна. Я оставил Катриону продолжать бессмысленные поиски, а сам пошел узнать, нет ли в Уотерстоуне — раз уж этот магазин больше не ограничивается продажей газет и журналов — подобного же индекса, где я мог бы поискать книгу, озаглавленную «Ферран и Минар».
- Предыдущая
- 31/69
- Следующая
