Извращение желаний - Круковер Владимир Исаевич - Страница 49
- Предыдущая
- 49/67
- Следующая
– Ну и почему не выписал. Трудно, что ли?
– Спать хотел.
– Да… – Верт мрачно посмотрел на отрядного. – Займусь лично, все будет «вери гуд».
– Можете идти, – царственно махнул рукой Козырь. Он был очень горд собой, тем, как без угроз, в форме воспитательной беседы, решил такой сложный школьный вопрос. Школа была вечным камнем преткновения великовозрастных, уматывающихся на работе зэков. Где-то, в глубине души, Козырь и сам не понимал, зачем обучение в лагерях обязательное и контролируется режимной частью. Но старший лейтенант гнал эти крамольные мысли. Он служил не так еще давно и рассчитывал получить звание капитана.
Пока ушлый Верт объясняет подавленному профессору, что такое суффикс и как его отличить от других морфем, позволю себе рассказать про тюремные школы. Не стану размусоливать эту пикантную тему, а сразу предложу вам зарисовку с натуры.
– Отряд, стой. Раз – два.
Это завхоз, он в отряде вроде армейского старшины, привел к школе учеников. Прошли они, уже без своего, отрядного, завхоза, но под строгим надзором завхоза школьного, которому активно помогают два дневальных, вдоль коридора, заглядывая в окна. (Двери в тюремной школе снабжены большими смотровыми окнами, дабы охрана и школьное начальство могли наблюдать за учебным процессом в каждом классе). Ввалились в свой класс. Первый урок – история России. А история России – это упрощенная история КПСС, так как новых учебников в зону до сих пор не завезли. Предмет, несомненно, важный, уголовникам просто необходимый. Ведет этот предмет девушка второй свежести (в отличие от осетрины девушки могут быть всех стадий свежести). Она, правда, по образованию биолог, но вакансия в школе колонии была только для историка. А учитель в этой школе получает почти в два раза больше, чем учителя школ обычных. Им за опасность платят и еще разные там надбавки. Да еще, что очень важно, предоставляют ведомственную квартиру.
Сидят зэки, слушают про штурм Зимнего, завидуют лихим революционным массам, представляя, сколько всего в суматохе можно было слямзить в царском дворце. Кто шибко на лесопилке наломался, – те спят, стараясь не храпеть. Те, у кого работа не слишком утомительная, сеансы ловят: пристраивают под партой самодельные зеркала и наблюдают тощие ноги учителки. Кто-то самодельными «стирами» – картами – в рамса режется на сигареты. Кто-то «мастюжничает» – мастерит некую безделушку для продажи или натурального обмена. Вон, Карлик-куркуль, вечный пятиклассник, заканчивает изготовление суперкипятильника. Ни одна капиталистическая держава со своей «знаменитой» промышленностью подобного не сделает. Берутся два бритвенных безопасных лезвия, прокладываются с обоих концов спичками, обматываются суровой ниткой, к каждому лезвию присоединяется провод. Включайте в сеть и пользуйтесь. Вода для чифира в литровой кружке вскипает через 30 секунд.
– Иванов, – вдруг кричит учительница, – ты чем занимаешься?
Иванов – человек честный.
– Драчу, – откровенно сообщает он.
– А о чем я сейчас объясняла? – старается не услышать ответа Иванова учительница.
– Об Авроре, – уверенно сообщает нерадивый пятиклассник, почесывая седеющую щетину. – О том, как коммуняги из нее бабахнули по дворцу и сразу все временные слезли с кресел и грабли подняли – сдаемся мол, не мочите, явку с повинной напишем.
Иванов увлекается, забавная мозаика из художественных фильмов и плакатных лозунгов преобразуется в его мозговом аппарате в совершенно оригинальную трактовку революционных событий.
– Тут Ленин на броневике во двор заезжает и начинает прикалывать за фартовую жизнь. Каждому, говорит, шпалер бесплатно с приблудой, каждому ксиву с печатью ревкома, всем кожаный френч и штаны милюстиновые. А бабки – бери от пуза в любом магазине или сберкассе, и ничего за это не будет, потому как вся власть – советам. И на кичу только фраеров сажать будем, а деловых с мандатом пошлем на Украину за хлебом.
Учительница поднимает растерянные руки к вискам, думая про себя:
«Уж лучше бы ты дрочил, бандюга немытая, И зачем я, дура такая, его вызвала?!»
Я мог бы рассказать о зоновской школе много интересного. О том, как погас свет и в темноте класса учитель химии, вредный фискал и придира, заблеял:
– Хлопчики, ну что вы делаете, я же старенький, ну не надо.
О вечерних оргиях, устраиваемых в школе школьным завхозом с дневальными, поварами и библиотекарем. Все это делается при молчаливом попустительстве охраны, им тоже перепадает от щедрот зажравшихся «козлов» – ментовских подручных из числа осужденных, самых ярых и опасных врагов каторжной братии.
О взятках за право пропускать уроки. О сексуальных связях между вольняшками и зэками. О множестве контрольных, курсовых и дипломных работах, созданных грамотными осужденными для офицеров-заочников.
Вот, как раз сейчас Верт пишет начальнику колонии контрольную по криминалистике. Пишет прямо на пишущей машинке, хотя осужденным к множительной технике даже подходить запрещается, пишет, почти не заглядывая в заботливо принесенные учебники, строчит наизусть, без черновиков, про родамин, пасту «К», про работу с ферромагнитным железом при снятии дактилоскопических следов на месте происшествия…
Козлячее это дело – ментам помогать. Но Верту можно, согласовано на сходняке с ворами. Верт, он вообще не такой, как все. Странный он. Недаром его Зверем зовут, да еще Мертвым.
Работает он в кабинете начальника отряда, наплевав на распорядок дня, отбой там, подъем и т. д. Рядом сидит профессор, старательно выписывая суффиксы «еньк» и ворча себе под нос.
– Видели бы меня сейчас мои коллеги… Или, не дай Бог – студенты…
Верт явно забавляется ситуацией.
– Бармалей, уверяю – никто из твоих студиозов не разбирается в грамматике, а уж в морфемах – тем более. Вот скажи, какой корень у слова псих?
– Ну, – блеет профессор, – я, в некотором роде, тоже подзабыл эти детские правила. Но, полагаю, – все слово является одним корнем.
– Полагай, полагай, – добродушно говорит адвокат. А лучше сходи, завари чайку. Вот тебе «слоник».
Чая у Адвоката много. Начальник колонии щедро оплачивает интеллектуальный труд. Особенно, когда этот труд направлен на повышение его личного благополучия. Он еще не знает, что курсовую по диалектическому материализму шкодливый Верт усыпал цитатами из книги Адольфа Гитлера «Моя борьба», приписывая их В. Ленину и К. Марксу. Но и Верт не знает, что его чудесная память и лукавый ум не будут по достоинству оценены преподавателями юрфака. Курсовая будет зачтена и похоронена среди многочисленных образцов студенческой компиляции. А сам «хозяин» никогда свои курсовые не читает, а если, вдруг, и прочтет – не отличит Гитлера от Маркса.
Но Верт сейчас уже не думает о «хозяине», а курсовая по криминалистике почти закончена. Верт сейчас обращен мыслями к странному поведению Гоши. Сомнение в его сумасшествии часто закрадывалось в чуткую душу афериста.
– Профессор, – обращается он к входящему с дымящейся кружкой Брикману, – какой язык сдавал на кандидатском минимуме?
– Инглиш, – со свободной естественностью отвечает гибрид бандита с ученым.
– Переведи, to bе or not to bе?
– Быть или не быть, – переводит профессор и разражается длинной английской фразой, продолжающей монолог Гамлета.
Верт чешет в затылке. Его смутные подозрения об иной сути Гошиного сознания подтверждаются фантастически. Но напрягаться Адвокат не желает. От заинтересованности в человеке один шаг до привязанности к нему. Верт не желает быть привязанным ни к кому.
– Гут, – говорит он резко. – Чай попил, суффиксы выписал – дуй спать, мешаешь работать.
Вспыхнувшая надежда профессора на понимание гаснет, как перегоревшая лампочка. Он грустно выводит свое долговязое тело из кабинета, вздыхая, укладывает его на жесткую «шконку» и пытается заснуть.
А Верт сидит в кабинете и старательно отгоняет мысли об удивительном. Он не имеет права расслабляться – до побега остается два дня, так как именно через два дня должны вывозить детсадовский заказ вместе с заветной песочницей. И ему нужен не интеллигентный профессор, а примитивный Гоша, чтобы пустить эту гору мяса прокладывать гончим псам ментовки ложный след, отвлекая легавую свору от драгоценной особы Верта.
- Предыдущая
- 49/67
- Следующая
