Афоризмы старого Китая - Автор неизвестен - Страница 36

Взгляни на одинокое облако, вырастающее из горы: что ни предпринимай, невозможно преградить ему путь.

Взгляни на светлое зеркало, висящее в небе [202]: как ни старайся, с места его не сдвинуть.

Непреходящий вкус таится не в душистых винах, а в горохе и воде. Печальные думы рождаются не в мертвой тишине, а среди звуков свирели и струн.

Надобно знать: густой аромат не продержится долго. Благоухание того, что лишено аромата, — единственно подлинное.

Чаньские наставники учили: «Если тебе хочется есть— ешь. Если тебе хочется спать — спи» [203]. О высшем смысле поэзии говорят: «Описывая то, что видишь перед собой, говори обычными словами».

Поистине, самое возвышенное пребывает в самом обыденном, а самое сложное кроется в самом простом. Тот, кто одержим идеями, далек от истины, а тот, кто не умствует, близок к ней.

Воды реки бегут, не останавливаясь ни на миг, а на берегу не слышно ни звука. Так постигаешь безмолвие среди шума.

Горы высоки, а облака минуют их, не встречая преград. Так открываешь тайну [204]погружения в беспредельное.

Горные леса — место возвышенного уединения, но стоит принести туда страсти, и оно уподобится базарной площади или царскому двору. Каллиграфия и живопись — изысканные занятия, но стоит заразиться алчностью, и они уподобятся рыночному товару.

Когда сердце не запачкано, мир желаний — царство блаженных. Когда сердце опутано страстями, обитель радости превратится в океан страданий.

Когда живешь в шуме и суете, забываешь даже о том, о чем нетрудно помнить. Когда погружаешься в тишину и покой, вспоминаешь даже то, что забыто за давностью лет.

Нельзя не видеть: покой и суетность далеко отстоят друг от друга; помраченность и ясность ума ни в чем друг с другом не сходятся.

Завернувшись в рогожу, спать в горной хижине среди облаков и снегов: так можно сберечь бодрость духа.

Осушая чашу вина с листочком бамбука, слушать шум ветра и любоваться луной: так можно отряхнуть с себя прах этого мира.

Знатного вельможу встреча со старцем, живущим в горах, сделает возвышеннее. Рыбаков или дровосеков встреча с именитым царедворцем сделает суетнее.

Надобно знать: пышное не одолеет скромное; низменное не поднимется до возвышенного.

Мудрость отрешенности от мира заключена в умении жить в гуще этого мира. Чтобы уйти от света, не нужно рвать с людьми.

Правда сердца в том, чтобы предоставить ему свободу. Не нужно «устранять желания» и делать сердце подобным «мертвому пеплу».

Это тело всегда находит отдохновение в праздности. Кто может обременить нас почетом или позором, приобретениями или утратами?

Это сердце всегда находит удовольствие в покое. Кто может смутить нас истиной или ложью, выгодой или ущербом?

Когда слышишь за бамбуковым пологом лай собак и крики петухов, чувствуешь себя в заоблачной стране [205].

Когда слышишь за окном кабинета стрекот цикад и карканье ворон, познаешь мир безмолвия.

Если я не хочу славы, зачем мне отказываться от высоких чинов и наград?

Если я не думаю о карьере, для чего мне страшиться превратностей службы?

Когда созерцаешь горные леса и бегущие по камням ручьи, сердце, замутненное мирской грязью, постепенно очищается.

Когда вчитываешься в древние каноны и разглядываешь картины старинных мастеров, дух мирской пошлости мало-помалу рассеивается.

Поэтому благородный муж, хотя и не предается легкомысленному любованию вещами, смотрится в мир, как в зеркало, и так приводит к согласию свое сердце.

Весеннее цветение природы слишком волнует душу. Лучше внимать прохладному ветру и белым облакам осеннего дня, когда в воздухе носится аромат орхидей, а вода прозрачна и светла, как небосвод. В такую пору и душа, и тело становятся чище.

Тот, кто, не зная ни одного иероглифа, изведал поэтическое настроение, постиг истинный смысл поэзии.

Тот, кто не выучил ни одной гатхи [206], но проникся духом чань, познал суть чаньского учения.

Когда сознание деятельно, оно может принять тень от лука за змею, а камень в траве за лежащего тифа [207]. Все, воспринятое таким образом, не несет в себе жизни.

Когда сознание покойно, каменный тигр может преобразиться в морскую чайку [208], а кваканье лягушек — в прекрасную музыку. Вот здесь и заключен подлинный исток всех явлений мира.

Пусть тело будет подобным отпущенной с привязи лодке, которая то плывет по течению, то застревает в затонах.

Пусть сердце будет подобным засохшему дереву, которому не грозят ни острый нож резчика, ни пахучий лак.

Услышав пение соловья, люди улыбаются, а, услышав кваканье лягушки, морщатся. Когда они видят цветок, им хочется ухаживать за ним, а когда видят чертополох, им хочется его вырвать.

Так получается потому, что людям свойственно судить о вещах по их видимому облику.

Но если смотреть на все в свете Небесной природы, какое существо не будет возвещать своим голосом о правде жизни в себе и не будет являть своим обликом красоту жизни?

Горевать о том, что выпадают волосы и редеют зубы, — значит верить умиранию обманчивой видимости.

Слышать, как поют птицы, и видеть, как распускаются цветы, значит постичь истинную природу всего сущего.

Если ты захвачен страстями, будешь видеть волны даже на поверхности замерзшего пруда и не обретешь покоя даже в тишине горного леса.

Если ты взрастил в себе пустоту, удушливая жара будет веять тебе прохладой, и ты не будешь слышать шума, даже стоя посреди оживленного рынка.

Тот, кто много накопил, многого лишится. Поэтому умудренность богача не сравнится с неведением бедняка.

Тому, кто взобрался высоко, будет больно падать. Поэтому опытность знатного человека не сравнится с невозмутимостью простолюдина.

Когда вчитываешься в «Книгу Перемен» [209]у окна в рассветный час, видишь, как роса на соснах вспыхивает каплями киновари [210].

Когда беседуешь о канонах за столиком в полдень, слышишь, как звуки каменных пластин [211]откликаются шороху ветра в зарослях бамбука.

Цветок, поставленный в вазу, уже не будет жить. Птица, посаженная в клетку, уже не насладится волей. А вот в горах цветы, как попало растущие на лугу, пленяют своей красотой, и птицы, привольно кружа в небесах, находят в этом неизбывную радость.

Люди в мире не сомневаются в том, что их «я» — это и есть они сами, а потому одержимы страстями и заботами.