Как я стал кинозвездой - Оливер Хаим - Страница 33
- Предыдущая
- 33/51
- Следующая
Бобби Гитарист шепнул мне на ухо:
— Знаешь, какой это Гренчаров? Большая Шишка, отец ковбоя Жоржа. Видно, еще не пронюхал, кто ему квартиру разгромил.
Придя в себя от пережитого волнения, мама вновь обрела свой розовый цвет и громогласно оповестила гостей:
— Друзья! Счастливая новость уже известна руководителям города. Завтра о ней узнают во всей стране, а в недалеком будущем и во всех уголках нашей мирной планеты.
— Ура! — крикнул Маэстро.
— Ураааа! — подхватили остальные гости.
Один лишь папа молчал. Почесывал в затылке и печально качая головой.
Тут пришел почтальон, принес телеграмму. Мама, вне себя от переполнявшего ее счастья, пригласила его в комнату, угостила кексом, пересказала вкратце содержание фильма, а когда он ушел, раскрыла телеграмму. И улыбка застыла у нее на лице.
— Что случилось? — встревожился папа.
— Ничего, ничего, — пробормотала мама. — Это из деревни, от твоего отца…
— Когда же новость успела до него долететь? — удивленно закудахтали куры и стали расходиться, причем каждая норовила погладить меня по головке и чмокнуть в губы: «Боже, какая душка!»
Павлин я, а не душка! Глупый, расфуфыренный павлин!
Когда последние гости ушли, я лег спать. Но, конечно, слышал, как шепчутся мама с папой в соседней комнате.
Мама.Твой старик совсем из ума выжил!
Папа.Почему? Что в телеграмме?
Мама.Что?! Слушай! «Бросьте свои глупости зпт искалечите мне внука тчк Не смейте менять имя иначе пеняйте себя тчк Энчо Маринов». Он угрожает!.. Мне, которая отдала вам свою молодость и готова отдать жизнь ради его внука! О боже-е-е!
Она расплакалась, и я мысленно увидел, как стекают по щекам черные ручейки.
Вскоре после этого папа на цыпочках, в одних носках, вошел ко мне, принес огромный бутерброд с маслом и ветчиной. Полумертвый от усталости и голода, я проглотил бутерброд за двадцать две секунды — мировой рекорд по съеданию бутербродов. Папа молча смотрел, как я жадно ем, и печально покачивал головой.
— Ты счастлив, сынок? — спросил он.
— Не знаю, папа, — ответил я. — Но только неохота мне быть павлином.
Он вздохнул, как автомобильная шина, когда откручиваешь вентиль.
— Мне тоже не хочется, чтобы ты был павлином, сынок… И дедушка Энчо тоже не хочет этого… — Помолчал и добавил: — Ничего, сынок, ничего… Любая буря рано или поздно кончается, и наступает ясная погода. Надо лишь набраться терпения.
Он ушел. На цыпочках и в одних носках.
Уже засыпая, я подумал о том, что, хотя столько людей поздравили меня, даже сам товарищ Гренчаров позвонил по телефону, мои друзья обо мне и не вспомнили. Ни Кики, ни Милена с третьей парты, ни Черный Компьютер не дали знать о себе.
Черный Компьютер!.. Что он поделывает в эту минуту? Как себя чувствует? Жив ли? А Машина?.. И тут я вдруг вспомнил о законе сохранения энергии… Черт возьми, надо же наконец понять его до тонкости! Не поленился, встал, вынул из шкафа толстенную энциклопедию — из тех, какие таскал на голове, чтобы выработать изящную походку, и раскрыл на букве «Э» — Энергия. Нашел там про этот закон, по-настоящему он называется закон сохранения и превращения энергии и занимает четыре страницы. Сон мигом улетучился, и я углубился в чтение. Там полно формул, имен, исторических фактов, я почти ничего не понимал, — настоящая паутина, и я запутался в ней, как муха…
Но одну важную вещь все-таки понял:
энергия не возникает из ничего и не исчезает бесследно, поэтому Вечный двигатель не будет работать вечно, он не может двигаться, не получая откуда-либо энергию и не тратя ее.
Усвоив эту истину, я понял также, что этот закон нельзя изменить — в отличие от осы, которой удается разорвать паутину… Разве только я в один прекрасный день не стану вторым Эйнштейном.
Додумавшись до этого, я сел и написал письмо дедушке Энчо. Вот оно:
Дорогой дедушка!
Не волнуйся за меня, я жив-здоров, хотя скоро сделаюсь киноартистом. Играть я буду не Георгия Димитрова, а весельчака Тоби, но это ничего. Имя я менять не буду, хоть мама и зовет меня Рэнчом Марине ром с ударением на Ма.
А теперь о законе сохранения энергии. Имей в виду, что нарушить его невозможно, потому что это закон природы. Можешь ты нарушить чередование дня и ночи? Или помешать ребенку вырасти в мужчину или женщину? Не можешь. Это не то что человеческие законы, про которые говорится: «Нужда и закон ломит». Конечно, у нас сейчас дома закон — это мама» я подчиняюсь ей и поэтому действительно похож на муху в паутине. Но если подопрет, я этот закон сломаю. Обещаю тебе!
Если б ты знал, дедушка, как мне хочется погостить у тебя, помочь тебе с мини-трактором, поливать вместе с тобой огород и бахчу, поиграть с Груйчо и Пройчо, которые, ты пишешь, стали ростом с буйвола, полазать по Зеленому утесу. Но ничего не поделаешь, я теперь вроде графа Монте-Кристо, которого заточили в подземную тюрьму, — ты читал роман Александра Дюма? И в кино тоже показывали.
Потрясная картина! Поцелуй бабушку и знай, что я все время вспоминаю тебя!
Твой любящий внук Энчо Маринов.
Дописав письмо, я от волнения еще долго не мог заснуть, не давала покоя одна мысль: вот я пообещал дедушке, что если подопрет, то я отменю мамин закон. А если я не выполню своего обещания?
7. Затишье после бури
На следующее утро я проспал допоздна. Разбудила меня Лорелея, говорившая в соседней комнате по телефону:
— Поймите меня, доктор, эти семь-восемь дней для нас решающие. Посылать его сейчас в школу — значит погубить ребенка. Как что с ним? Меня беспокоит его голос. Он похрипывает, а голос ему сейчас нужен, как никогда! Умоляю вас, доктор, загляните к нам! Пожалуйста! — Положила трубку и проворчала: — Ох эти доктора! Болтают о врачебной этике, а даже близким людям не хотят протянуть руку помощи.
Потом вошла ко мне и сдернула с меня одеяло:
— Вставай, вставай! Нам лениться некогда. В десять у тебя урок с Бобби Гитаристом, затем приезжает Фальстаф.
Заставила меня принять ванну и, конечно, не забыла напялить мне на голову резиновую шапочку, чтоб не попортилась завивка.
Одеваясь, я посмотрел на себя в зеркало. Ни волосинки на щеках! Когда же я, наконец, стану по-настоящему взрослым? Наверно, я потому такой безвольный павлин и всем позволяю собой вертеть, что у меня еще не растет борода, хотя пушок под носом все-таки наметился…
На завтрак мне дали немного творога и чашку чая — естественно, я остался голодным. Почтальон принес семь поздравительных телеграмм, мама опять угостила его кексом, а я тайком передал ему свое письмо к дедушке и попросил опустить на почте. Телеграммы были от разных родичей, которым Лорелея накануне звонила, они желали мне дальнейших творческих успехов на поприще кино, театра, телевидения и радио. А вот от моих друзей по-прежнему ни слова…
Мама была очень довольна:
— Видишь, Рэнч? Наша слава растет и ширится.
Пришел Бобби, галантно поцеловал маме руку и сказал:
— Счастлив вам сообщить, мадам, что весть о вашей победе уже распространилась по всему городу. Культурная общественность в восторге: наконец-то и мы кое-что подарим миру! Наша любимая газета «Зов» решила поместить о вас большой очерк. Редактор приедет сегодня взять интервью.
— Ну зачем же, это уж лишнее… — Мама скромно потупилась. — Интересно, а знают ли об этом в Софии? Ведь при электронных средствах массовой информации…
— Безусловно, мадам, безусловно! — заверил ее Бобби, и урок начался.
Не урок, а сплошной кайф: ни оперных арий, ни вокализов! За десять минут мы отработали серенаду Эвридике, потом перешли на рок, поп и диско, мы даже слегка потанцевали, и когда мама заглянула проверить, как продвигается обучение, мы оба были взмокшие, и она запретила мне потеть — у меня и так, мол, что-то с голосом, надо поберечься. Бобби успокоил ее, сказав, что современные джазовые певцы почти все хриплые — взять, к примеру, Луи Армстронга.
- Предыдущая
- 33/51
- Следующая
