Глупые истории - Каспаравичюс Кястутис - Страница 4

• Предыдущая
• 4/6
• Следующая

Мой «паркер» очень рано выучился писать — намного раньше, чем читать и говорить. Он был весь чёрный, с зелёным, под мрамор, колпачком и страшно гордился своим блестящим золотым пером, из-под которого выходили такие красивые буквы. Почерк у него и в самом деле был прекрасный и постепенно становился всё лучше и лучше.

Но «паркеру» быстро надоело выводить обычные буквы. Почерк его делался всё затейливее, слова обрастали завитушками и внушительными росчерками. Лист бумаги теперь представлялся «паркеру» катком, а сам он себя воображал великим фигуристом. Ему грезились восторг и ликование зрителей, слышались гром аплодисментов и крики «браво!».

И вот захотелось мне как-то написать письмо, а «паркер» так разгулялся, такого накрутил, что прочитать было невозможно. Нахлобучил я на него тогда зелёный колпачок, убрал в красивый кожаный футляр, засунул поглубже в ящик письменного стола и решил:

— Напечатаю-ка я лучше письмо на обычной пишущей машинке!

Ночью из окна спальни можно было разглядеть среди бесчисленных звёзд одну странную планету, всё население которой составляли две птички: красная пташечка и зелёный птенчик. Они жили на разных сторонах планеты и встретиться друг с дружкой никак не могли.

Прошло много лет, птенцы выросли, и повзрослевший зелёный птенец вдруг догадался, что умеет летать, взял да и перелетел на другую сторону планеты.

Птицы так друг дружке понравились, что мгновенно подружились, а вскоре и поженились. У них тут же народилась целая толпа детишек, пёстрых и озорных птичек-невеличек.

И теперь по ночам кажется, что планета весело подскакивает: можно подумать, она на радостях пустилась в пляс.

Ясным летним утром морковка впервые выглянула на свет. Вернее сказать, в то утро её выдернули из грядки и бросили в корзину, где уже собрались другие морковки, капуста с лысиной во весь кочан и горстка какой-то мелкоты, которая вся вместе называлась горошком.

Наша морковка с самого начала была настроена воинственно. Она поругалась с капустой, высказала горошинам всё, что о них думает, а потом выскочила из корзины и принялась наводить порядок в огороде. Отчитала свёклу — нечего так глубоко в землю зарываться, сделала выговор помидорам — зачем висят так высоко, как следует выругала лук за то, что пёрышки свои не подровнял и честь ей не отдал. А сильнее всего её раздражала большущая тыква: развалилась тут, заняла весь проход между грядками, не пролезешь никак… Морковка, долго не раздумывая, разбежалась, собралась было через тыкву перескочить, но чья-то рука схватила её за зелёный хвостик, встряхнула и бросила обратно в корзину. Только и успела она, что громко взвизгнуть, — страшен визг разозлившейся рыжей морковки! — да всё равно никто даже и внимания не обратил. — А знаешь новость? — услышала она в корзине от встревоженных сестрёнок-морковок. — Сегодня к обеду овощи тушить собираются!

Мой стол всегда тихо-мирно стоит у окна, а я за ним работаю.

У стола, как у коня, четыре ноги, но стол никогда не лягается и овса не просит. И коню вряд ли понравилось бы, если бы кто-нибудь расположился на нём порисовать, а уж прикрутить к его спине настольную лампу — об этом и думать нечего…

Стол, весь заваленный книгами, альбомами, карандашами, кисточками, красками, а иногда даже и конфетами, спокойно стоит себе день-деньской и ждёт, пока я закончу работу. Он никогда не жалуется на то, что ему тяжело, и его не надо сажать на цепь, чтобы не убежал.

У моей собаки тоже четыре ноги. Когда я не вывожу её погулять, она лежит под столом — там у неё самое любимое место. Я с удовольствием вывел бы погулять в лес и стол, но не думаю, что это понравится моей собаке.

Я люблю свой стол и иногда дарю ему цветы. Тогда он благодарно и застенчиво опускает глаза и становится ещё милее обычного.

В молодости я был настоящим хиппи и носил до того длинные волосы, что выглядел каким-то чудищем болотным. Отрастил я их для того, чтобы встряхивать ими под громкую музыку, и про ножницы, а тем более машинку для стрижки, даже слышать не хотел.

Когда мне надоело хипповать и длинные волосы тоже надоели, я спросил у своей приятельницы газонокосилки, не может ли она помочь.

— Ты что? Я же только короткую травку подравниваю! — обиделась подружка. — Зато моя двоюродная сестра, машинка для стрижки волос, наверное, согласится тебя выручить.

Так и случилось. Машинка явилась ко мне однажды утром, включилась в розетку и начала приятно жужжать — как шмель. А потом принялась меня стричь — быстро и красиво. Волос оставалось всё меньше.

К вечеру волос не осталось совсем: голова теперь напоминала блестящее яйцо.

— Ты и правда отлично стрижёшь, — похвалил я машинку и прибавил: — А может, теперь ещё и живую изгородь вокруг дома подправишь?

Книжная коровка питалась не травой, как все коровы, а буквами. В день она съедала по стихотворению, а иногда даже и по целому рассказу, и была очень образованная, потому что всё прочитывала перед тем, как съесть.

Каждое утро коровку привязывали на новой странице, но пускали почему-то не во все книги: некоторые — видимо, очень ценные — стояли запертыми, чтобы коровка не влезла под переплёт попастись.

Но однажды такую ценную книгу запереть забыли, коровка туда влезла и немедленно принялась за дело. Такой вкусноты ей никогда ещё пробовать не доводилось! Коровка смаковала слово за словом, фразу за фразой, но вдруг так и обмерла. На краю страницы было написано: «Смотри не подавись!»

Книжная коровка призадумалась. А потом решила: ну их, эти книги с буквами, уж лучше она будет жевать листья герани, которая растёт в горшке на подоконнике!

Раньше всех в этой комнате поселился камин — он старше даже покосившегося шкафа с его скрипучим, как у настоящего старичка, голосом.

Камин ужасно прожорлив. Что ему ни сунь в широко раскрытый рот — скоро и следа не останется. Ему по вкусу и сосновые, и еловые, и осиновые дрова, но больше всех других он любит берёзовые. На худой конец сгодятся конфетные фантики и старые газеты, но ими камину не наесться, к тому же читать он не умеет и событиями в мире совершенно не интересуется.

Летом камин дремлет, и мы прекрасно обходимся без него, но с первыми холодами все сразу о нём вспоминают. А едва в нём разгорится огонь, к камину один за другим, словно сговорившись, устремляются все, кто живёт в доме. Первой, конечно, приходит собака (и вместе с ней — несколько блошек, неразлучных собачьих подружек), потом папа, за ним — маленькая мышка, дети, мама, крошечный человечек из «Лего», а следом топают промёрзшие и промокшие папины башмаки…

• Предыдущая
• 4/6
• Следующая