Любовь в тени платанов - Фенн Хелена - Страница 5

— Может, я лучше сам попробую?

Энни смущенно застыла, внезапно осознав, куда попал разлитый суп, и впервые встретилась с ним взглядом. Блеск озорных, самоуверенных синих глаз лишил ее последних остатков самообладания. Она почувствовала, как краска заливает ей лицо и шею.

— Простите, пожалуйста, — жалобно проговорила она.

Его улыбка стала шире. Он лениво протянул ей руку.

— Гейл Стикс. А вы Энни, сестра Луизы. Вы меня не помните, не так ли?

— Гейл Стикс? — Но тут же она все отчетливо вспомнила и покраснела еще сильнее.

В джинсах и обычной хлопковой рубашке он выглядел совсем иначе, чем в смокинге, каким она впервые увидела его семь лет назад на свадьбе у сестры. Конечно, Энни узнала его. Гордость, однако, мешала ей признать это.

Она сразу припомнила теплую июньскую субботу в Уотфорде, компанию нарядно одетых гостей, беззаботно болтающих за шампанским, неприятное ощущение скованности в платье подружки невесты из тафты цвета персика и неловкости из-за корректирующей пластинки на зубах, из-за непослушных, торчащих в разные стороны каштановых волос и совершенного отсутствия грудей, которые почему-то не хотели расти. Словом, это было чувство своей полнейшей ничтожности и незаметности…

— Свидетель со стороны жениха, — доброжелательно напомнил молодой человек, — а вы были подружкой невесты. Ну, вспомнили?

Энни действительно была старшей подружкой невесты, но совершенно не прочувствовала тогда важности своего титула. Отец Герберта был женат второй раз, и с его стороны на свадебной церемонии присутствовала целая стайка крохотных, кудрявых сестер, племянниц и кузин жениха в точно таких же платьях из персиковой тафты. Она припомнила, как девочки носились вокруг высокого темноволосого красавца, который развлекал их своими забавными шутками.

— Да… кажется, припоминаю. Но семь лет — это большой срок! А у вас, должно быть, хорошая память на лица!

— Я видел ваше фото в «Санди Ньюспейпер» всего две недели назад.

— Вот как? — Энни уже успела почувствовать магнетизм его обаяния. Когда он пожал ей руку, она вся напряглась, а ладонь, казалось, загорелась огнем.

— Наверное, вы рекламируете великолепные бюстгальтеры, которых не видно, как бы их ни разглядывали, — шутливо проговорил он. И Энни, как будто оттаяв, звонко рассмеялась, несмотря на то, что на щеках все еще горел румянец смущения. Она, конечно, понимала, что он не собирается ее обижать.

— Я предпочитаю быть моделью, а не официанткой…

— С этим трудно спорить…

Двое черноглазых греков, пришедших с ним, поглядывали на нее с нескрываемым интересом, но ее внимание было приковано только к Гейлу, девушка будто утонула в его синих глазах и обаятельной улыбке.

Дерзкое восхищение, которое можно было прочесть в его взгляде, заставляло ее кровь быстрее бежать по жилам. Ноги у нее подкашивались, дыхание участилось, а сердце бешено колотилось в груди. Даже жадный, оценивающий мужской взгляд, скользивший по ее телу, не вернул ее на землю…

После этой встречи Гейл еще несколько дней находился в Гермуполисе, а его греческие компаньоны отплыли на материк. Сняв роскошный номер в отеле на набережной, он взял напрокат открытый джип и как-то сразу вовлек Энни в свою компанию.

В течение трех дней они ездили в уединенные бухточки, устраивали там пикники в живописных местах под соснами, плавали в прозрачных водах Эгейского моря, прохладными вечерами без устали обходили крохотные часовни и таинственные маленькие усыпальницы святых, ели сырные омлеты или греческие салаты с хлебом местной выпечки в небольших тавернах, затерянных среди холмов.

Луиза как-то с кислой улыбкой дала сестре прочитать колонку светских сплетен, в которой сообщалось о головокружительной карьере Стикса и его многочисленных романах. Сестра по-дружески советовала быть с Гейлом поосторожнее. В свои двадцать восемь лет он уже стал финансовым директором крупной международной банковской группы, обойдя многих конкурентов, и приобрел стойкую репутацию изощренного сердцееда.

Но те три дня Энни интересно провела в его компании, болтая на самые разнообразные темы — от университетской жизни до оперы, от плавания под парусом до рок-музыки. И ей с трудом удавалось сдерживать трепетную потребность в его поцелуях и прикосновениях.

Робость и неопытность мучили ее, особенно в те моменты, когда Гейл дотрагивался до руки или когда его горячее бедро касалось ее ноги. Она была в смятении и чувствовала, что в душе все страшно перепуталось.

На четвертый вечер Гейл привез Энни обратно к дому Луизы и Герберта в Гермуполисе и, расставаясь с ней, вместо того чтобы спокойно попрощаться, откинулся на водительском сиденье и, казалось, целую вечность разглядывал ее, а потом медленно погладил по руке выше локтя.

Энни будто лишилась способности дышать: ее легкие выдохнули весь запас воздуха, а вдохнуть она уже не могла. Словно окаменев, но чувствуя пылающий огонь внутри, она сидела, не в силах пошевелиться, пока Гейл нежно ласкал ее, передвигая свои пальцы все выше, касаясь плеча, шеи, подбородка, маленькой пухлой мочки уха…

В какой-то момент ей показалось, что его рука чуть-чуть дрогнула. Но, наверное, она ошибалась: ведь это ее била дрожь от нахлынувших доселе незнакомых ей чувств.

Он опустил руку, как бы невзначай коснувшись выпуклости груди, и взял ее ладонь, переплетая ее пальцы со своими, согревая их теплом своей ладони и глядя на Энни светящимися от восторга глазами.

— Спокойной ночи, Энни, — его красивый густой голос прозвучал глуше обычного.

Ее затрясло от нахлынувшего желания. Никогда в жизни Энни не испытывала ничего подобного, она целиком оказалась во власти этого мужчины, который мог подарить ей наслаждение.

— Гейл, не уходи, — с мольбой, неожиданно для себя выдохнула она, не понимая, зачем она это говорит. Секунду-другую длилось молчание, а потом Гейл, весело рассмеявшись, нежно обнял ее.

— Господи, да ты совсем еще малышка, — пробормотал он. — Луиза удавит меня…

— Это не ее дело, — чуть слышно возразила Энни, прежде чем его губы приблизились к ее губам и он начал жадно целовать ее. Руки Гейла продолжали нежно ласкать ее тело, вызывая пугающий приступ ответного страстного желания. — И вообще… мы что, нарушаем общественную нравственность, когда целуемся, что ли? — выдавив из себя улыбку, договорила она, когда Гейл дал ей возможность, наконец, вдохнуть воздуха.

— Боже мой, как хотелось бы сделать с тобой кое-что прямо сейчас, малышка Энни.

Его голос дрожал от смеха и откровенного желания.

— Я вовсе не малышка! — рассердилась она, смело встречая его прищуренный взгляд своими широко распахнутыми глазами газели, которые мгновенно поведали Гейлу о ее неопытности и особой уязвимости.

— Ну конечно нет! — насмешливо ответил он. Однако через несколько секунд все-таки выпроводил ее домой, а на следующее утро Луиза сообщила, что Гейл уехал.

Все оставшееся время в Гермуполисе теперь было окрашено для нее в серые тона, несмотря на прозрачное голубое небо и ласковое жаркое солнце Греции. И жизнь Энни так и текла бесцветно и сумрачно до тех пор, пока восемь недель спустя Гейл не появился в ее комнате в общежитии в Хемпстеде, немного осунувшийся, слегка выпивший, мрачноватый и невероятно мужественный, и не объявил, что жить больше без нее не может…

Лежа в маленькой уютной спальне дома Луизы, в теплой темноте ночи, Энни содрогнулась, несмотря на жару, вспомнив все это. Ей теперь никогда не забыть той необыкновенной ночи…

Она уткнулась лицом в подушку, стараясь успокоиться и заснуть. Но сделать это было невозможно: из всех уголков комнаты раздавалось комариное пение. Чертыхнувшись, Энни села и включила свет. Ну конечно, она забыла включить электрический репеллер, и теперь в спальне собрались полчища противных нахальных комаров. Только этого ей не хватало, уныло подумала Энни.

Вскочив с постели, она нашла длинную, просторную белую футболку, джинсы и быстро надела их, сунув босые ноги в мягкие кожаные мокасины. Причесавшись на скорую руку и собрав волосы в «конский хвост», чтобы было прохладнее, Энни захотела выйти на воздух. Она включила маленький голубой репеллер, побрызгала репеллентом немного на себя и бросила прощальный взгляд на тучу летучих оккупантов.