Вчера - Коновалов Григорий Иванович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/35
• Следующая

- Кончай! - сказала она, светя лучиной на кошку.

Я выбил из ее рук лучину и в темноте прикончил кошку...

5

По весне, взявшись за силу, пошли мы втроем на кладбище, нашли братскую могилу.

- Отца пришел проведать? - заговорил со мной могильщик. - Хочешь, расскажу кончину? Только выйдем отсюда, уж очень тут тяжко.

Мы сели на зеленеющем холме с наветренной стороны от могил, и я слушал рассказ о своем отце.

- Пришел тогда зимой Иван Еремеич в Совет, а там кулак на кулаке. Приказал им добровольно сесть в каталажку. Тогда, говорит, забудем выходку бандитскую.

И что ж, хоть и был он тень тенью, двое послухались, другие разошлись. Может, и сразбойничали бы, да ведь народушка заявился. Приковыляли голодные, все же сила.

Поехали в волость за хлебом, привезли. Тут бы Ивану Еремеичу жить, а он, сердешный, сел этак вот за стол в Совете, зажмурился. Дай, говорит, Тихон, воды. Принес ковш, а Иван-то навеки заснул...

Со временем поутихла боль по отцу, и все чаще вспоминался он мне не таким опухшим, каким был в последние дни, а молодым, статным, ловким и смелым. Чаще всего вспоминался он мне в самые тяжелые моменты моей жизни, и это укрепляло мою веру в человека и в то, что стоит жить. Чувствовалась тогда радостная полнота жизни...

Тревожил меня Алдоня. Люди, радуясь солнцу, строились, копали и пахали поля и огороды, обильные дожди пробудили к жизни буйные травы и цветы. А старик все еще говорил, что он виноват перед людьми и что ему нужно искупить свои грехи.

Когда мы втроем пошли на новое житье в только что созданный в помещичьем имении совхоз, старик вдруг попросил зайти вместе с ним к Кронпду Титычу. Если бы мы с Настей догадались, чем кончится этот заход к Крониду, мы уж как-нибудь отговорплп бы Алдокпма заходить.

У степной в ветловом наряде рекп прочно осели на черноземе крепкие хозяйства, еще при Столыпине выделившиеся из общины. Около десятка изб поселенцев - уже после революции. Земли - раздолье. На ветлах грачи, на реке гагакают гуси. Цветут яблони за плетнями.

Мы пересекли затравевшую дорогу, постучали в дубовую калитку деревянного дома под железной зеленой крышей. Калитку открыл рослый парень, зло глядели на нас круглые глаза. Он поморгал и молча впустил нас.

Наш старик так и прилип к нему. Удерживая пария за подол холщовой рубахп, оп выпытывал у него что-то. Я услыхал, как прошипел парень:

- Спалю... - погрозил застекленной веранде: там спдела хозяйка желтолицая женщина.

К вечеру приехали с поля на телеге два подростка моих лет, снесли плуг в ригу. Потом пришли с бахчей с тяпками на плечах три девочки ростом такие же, как Настя. Немой мужик пригнал из степи десятка два коров.

полуторников, сотню овец. Ревя и блея, скотина разбиралась по просторным хлевам. Двор наполнился запахом шерсти, травы и молока. Дружно шумело сдаиваемое в ведра молоко.

Хозяин Кронпд Титыч приехал верхом на том самом красивом рыжем коне, на котором увидел я его впервые прошлым летом на мельнице. Располнело и подобрело жесткое лицо.

- А-а, Андрей Ручьев, - сказал он несколько смущент?о и ласково погладил меня по голове. - Спасибо, что пришел. Оставайся жить, место есть, работы хватит.

Парень, грозивший спалить кого-то, зло засмеялся:

- Была бы шея, ярмо найдется.

А желтолицая сухопарая хозяйка подошла ко мне, уставилась в мое лицо хворыми глазами:

- Так вот ты какой, Андрюшка Ручьев! На мать похож, на Аниску!

Она увела меня в горницу.

- Ну, если в мать удался лицом, значит, счастливый ты. А я-то думала, почему Кронид все время толкует о тебе, усыновить норовит. Ты вот что, ыастыра: останешься у нас - я тебя сбелосветю. Так и знай, ехидна. Через твою мать я разнесчастная. Истолок, пзбил, измотал он меня! - Женщина смахнула ладонью желтую слезу с худых лимонных щек. - Я тебя одену, обую, на дорогу деньги дам, только уходи подальше от греха. Матерь твою проклинаю и тебя жпзнп лишу.

- Эх, тетка, потому, видно, ты худющая, как надорванная лошадь, что очень злая, - сказал я. - Да меня на аркане не удержишь около вас.

Ужинали во дворе под слабо светящимся вечерппм небом. Человек пятнадцать сидели за огромным столом, елп пшенную кашу. Не ужинал только злой рослый парень.

С сундучком в руках он подошел к хозяину и низко поклонился:

- Спаспбо тебе, Кровопивушка, за пршот, за хлебсоль. Век буду помнить твою коммунию - вот она где у меня, на хребте. Измотал ты меня в работе, теперь гонишь ко всем чертям.

- Ты, Петра, взбесился, - спокойно сказал Кронид. - Взял я тебя сиротой, в люди вывел. Живи, кто тебя гонит?

Парень заскрипел зубами.

- Дурачь вон тех молюток желторотых, а я ученый!

Сгори со своим хозяйством.

У ворот парень остановился, позвал Алдокима. Старик встал, но вдруг оторопел и, подумав, подошел к парню.

Тот что-то горячо и раздраженно говорил, потом со словами: "Вот тебе, смутьян!" - ударил Алдоню по лицу.

- Еще побед! - крикнул старик вдогонку парню.

Кронид кинулся к калитке, но старик преградил ему дорогу:

- Не твое дело! Мало он воздал мне... псаломщику лжи.

...Ночь темпа в Кронпдовой риге. Пахнет ремнями, прелым зерном, мышами. Старт-; приподнялся на локоть, тихо окликнул меня, но я не ответил, хотя и не спал. Тяжелые шаги у дверей риги, скрипнула дверь, и свежий ночной воздух донес вместе с запахом огородной зелени дымок махорки.

- Ну? - сказал голос Кронида.

- Дуги гну! - зло проскрипел Алдоня. - Так-то ты слово держишь, а? Я тебе сирот-горемык собирал счастия и праведной жизни для, а ты жилы из них мотаешь.

- Тише...

- Спит мой хромой Тамерлан, - нежно сказал старик и прикрыл мое лицо какой-то кошмой, терпко пахнувшей лошадиным потом.

- При таком разговоре свидетель лишний, - сказал Кронид, - убирают свидетелей-то. Слушай, дед, что я тебе скажу. Ты знаешь меня давно, вместе заработали ломоту в костях на холодных землях. Ты искал справедливого бога, а я - мужицкой сильной власти. Не знаю, нашел ли ты своего бога, а я не получил свое. Но я получу! Получу!

Засветила заря - нэп появился! Земли - ого! Рабочих рук не счесть. Всех горемык по округе соберу, свою деревню выстрою, в каждом доме - - мой воспитанник. Для них я - отец, учитель жизни. Научу их работать зверски, любить землю, слушаться моих советов. Коммунпя! Только не болыпевпцкая, а мужицкая. Мужик дремуч, рабочий яснее его, но и голее и беднее душой. Все от дремучего ыужина - цари, вожди, попы, богохульники, святые. Все!

- А от кого атаман черных? - с ехидцей проскрипел голос Алдони.

- Если не хочешь погубить его, не болтай при нем.

Поговори и уходи с глаз долой, а Андрняша оставь. Он закален, примет со временем дело из моих рук. Не козявка он - характер!

Они ушли. Я не долго думал над удивительными словами Кронида: вернулся Алдоня. Мимо риги потекли тяжело ступающие шаги. Старик не ложился. По полуночи под звездное небо ушли мы с ним со двора Кронида через огороды в степь. Сдерживая зябкую дрожь, я сказал, что забыл в риге сумку с бельем.

- Белье? Не замай! Лишь бы душа при тебе была.

Ноги в сыромятных опорках взмокли от майской росы, заревая холодинка выжимала из глаз слезы.

- А Настя-то как же? - спросил я и сам удивился, что вспомнил о пей, когда ушли с добрую версту.

- Настя пусть там. Она для такой жизни сделана:

детей рожать, коров доить. Не головой думает твоя Настя. Поладят с хозяином, он еще крепкий.

На востоке разгоралось зарево. Я оглянулся и увидел второе зарево на западе, над хутором.

- Это, милый, пожар, - испуганно сказал Алдоня и с тоской добавил: Эко горе, горит Кронид. Надо вертаться, а то подумают, мы запалили.

Старик шел неверным шагом, при свете разгорающегося утра лицо его казалось землисто-серым. Такого выражения убитости, обреченности я никогда прежде не видал в лице его. Тревога защемила мое сердце. Сначала я подумал, что поджег Алдоня, поэтому и ушли мы с ним ночью. И я даже гордился его смелостью. Но когда он сам потянул на пожар и несколько раз спросил меня, не курил ли я случайно в риге, мне стало ясно, что старик тут ни при чем...

• Предыдущая
• 28/35
• Следующая