Убийство в доме викария - Кристи Агата - Страница 32

• Предыдущая
• 32/52
• Следующая

– Я ничего не подслушивала, сэр, ей-богу, не подслушивала! Как можно?

– Значит, кто-то другой подслушал, – не давал ей опомниться Лоуренс.

– Прямо не знаю, сэр...

– Прошу, скажи мне, Роза.

– Не знаю, что скажет Глэдди, прямо не знаю.

– Она разрешила бы сказать мне. А кто это – Глэдди?

– Наша судомойка, сэр. Понимаете, она только вышла поговорить с приятелем, и ей надо было пройти как раз под окном – под окном кабинета, – где был хозяин и эта дама. А он, конечно, говорил во весь голос – наш хозяин всегда говорил очень громко. И, само собой, ей это показалось любопытным, то есть...

– Само собой, естественно, – подхватил Лоуренс. – Тут уж ничего не поделаешь – любой стал бы слушать.

– Но, конечно, она никому не сказала, только мне. И мы с ней обе решили, что это странное дело. Но Глэдди ничего сказать не могла, потому что знали, что она вышла поговорить с дружком, а уж тут... тут ей влетело бы от миссис Пратт – это повариха, сэр. Но я уверена, что вам она бы все рассказала с охотой, сэр.

– А что? Может, мне пойти на кухню, поговорить с ней?

При одной мысли об этом Роза пришла в ужас.

– О! Нет, сэр, никак нельзя! Глэдди у нас и без того пугливая.

Наконец дело было улажено – после долгого обсуждения особо щекотливых моментов. Было назначено подпольное свидание в саду, где кусты погуще.

Здесь Лоуренс и повстречался с пугливой Глэдди, которая, по его словам, смахивала скорее на трясущегося кролика, чем на человеческое существо. Минут десять он потратил на то, чтобы слегка ее успокоить, – Глэдис же дрожала и уверяла, что она ни за что на свете, что как же можно, и что она не ожидала, что Роза ее выдаст, что она никому не желала зла, ей-богу, не желала, и что ей несдобровать, если дойдет до самой миссис Пратт.

Лоуренс ее успокаивал, умасливал, уговаривал; наконец Глэдис решилась говорить:

– Если вы обещаете, что дальше не пойдет, сэр.

– Само собой, я никому не скажу.

– И меня за это не притянут к ответу в суде?

– Ну что ты!

– А хозяйке не скажете?

– Ни под каким видом.

– А если дойдет до миссис Пратт...

– Ни в коем случае. Ну, говори же, Глэдис.

– А вы уверены, что можно?

– Можно, уверен. Когда-нибудь ты сама будешь рада, что спасла меня от петли.

Глэдис негромко взвизгнула.

– Ой! Да что вы, сэр, боже упаси! Да ведь я слышала совсем мало и по чистой случайности, вы понимаете...

– Понимаю.

– Хозяин-то, он сердился, ясное дело. «Через столько лет, – так и говорит, – вы осмелились сюда прийти – это неслыханное оскорбление». Что леди говорила, мне было не слыхать, но он на это сказал: «Я отказываюсь наотрез, категорически». Все я не запомнила, но они так уж ругались, она у него что-то просит, а он – ни в какую. «Позор, что вы сюда явились», вот что он еще говорил, и: «Вы не смеете с ней видеться, я вам запрещаю». Тут я и навострила уши. Похоже, что леди собиралась кое-что порассказать миссис Протеро, а он боялся, как бы чего не вышло. Я себе и говорю: «Подумать только! Вот тебе и хозяин. Такой придира. А сам-то, может, коли во всем разобраться, сам-то он не больно хорош. Подумать только», – говорю. «Все мужчины одинаковы», – так я и сказала своему дружку после того. Он не соглашался ни за что. Спорил, да еще как. Но он тоже сказал, что удивляется полковнику Протеро – он у нас и церковный староста, и с кружки глаз не спускает, и в воскресной школе уроки дает. «Это самое плохое и есть», – я ему говорю. Сколько раз мне матушка говаривала, что в тихом омуте черти водятся.

Глэдди умолкла, запыхавшись, и Лоуренс попытался тактично вернуть ее к началу разговора.

– А еще что ты слышала?

– Да всего ведь и не упомнишь, сэр. Все одно и то же. Раз или два он сказал: «Не верю». Вот так: «Мало ли что Хэйдок говорит, а я не верю».

– Так он и сказал: «Мало ли что Хэйдок говорит»?

– Да, так и сказал. И еще сказал, что все это – сговор.

– А ты совсем не слышала, что говорила леди?

– Только в самом конце. Наверное, она встала и подошла поближе к окну. И я слышала, что она сказала. У меня вся кровь застыла, ей-богу. Никогда этого не забуду. «Может быть, в этот час завтра вечером вас уже не будет в живых» – вот что она сказала. С такой злобой. Я как только услышала про убийство, так и сказала Розе: «Вот! Что я тебе говорила?»

Лоуренс задумался. Он пытался сообразить, насколько можно верить рассказу Глэдис. Она не врала, но он подозревал, что рассказ был сильно приукрашен и отшлифован после убийства. Особенно он сомневался в том, что она точно передала последнюю фразу. Он опасался, что своим появлением на свет эта фраза обязана совершившемуся убийству.

Он поблагодарил Глэдис, поблагодарил ее как положено, уверил, что никто не расскажет о ее проступках миссис Пратт, и покинул Старую Усадьбу. Ему было над чем поразмыслить.

Ясно было одно: беседа полковника Протеро с миссис Лестрэндж носила отнюдь не мирный характер, и он боялся, что об этом узнает его жена.

Я вспомнил о церковном старосте, про которого рассказывала мисс Марпл, о его двойной жизни. Неужели и тут нечто подобное?

Мне очень хотелось знать: при чем тут Хэйдок? Он избавил миссис Лестрэндж от необходимости давать показания на следствии. Он сделал все от него зависящее, чтобы защитить ее от полиции.

Насколько далеко мог он зайти в своем стремлении ее выгородить?

Предположим, он подозревал в ней убийцу. Стал бы он, несмотря на это, защищать ее до конца?

Эта необыкновенная женщина обладала поразительным, неотразимым обаянием. Я сам всеми силами противился даже мысли о том, что она могла совершить преступление.

Сердце говорило мне: «Она на это не способна!»

А бесенок в моем мозгу возражал: «Ну да, и только потому, что она на редкость красивая и привлекательная женщина!»

Как сказала бы мисс Марпл, такова уж человеческая натура.

Возвратившись домой, я угодил в эпицентр домашней трагедии.

Гризельда выбежала в холл со слезами на глазах, увлекла меня в гостиную и сказала:

– Она уходит.

– Кто уходит?

– Мэри. Она уже предупредила.

Честно говоря, я не видел в этом сообщении ничего ужасного.

– Что ж, – сказал я, – придется нанять другую прислугу.

По-моему, это был совершенно естественный ход мыслей. Когда одна прислуга уходит, вы нанимаете другую. Я не понимал, почему Гризельда смотрит на меня так укоризненно.

– Лен, ты – бессердечное существо. Тебе все равно.

Вот этого я бы не сказал. Напротив, я чувствовал, что сердце мое встрепенулось от радости при мысли о том, что кончится эра подгорелых пудингов и недоваренных овощей.

– Мне придется искать девушку, пока ее еще найдешь, а потом надо будет ее еще вышколить, – сказала Гризельда, и в ее голосе слышалась острая жалость к своей горькой участи.

– А разве Мэри вышколена? – спросил я.

– Ну конечно!

– Тогда, наверное, – предположил я, – кто-нибудь услышал, как она все время вежливо говорит «сэр» или «мадам», и тут же решил похитить у нас сей образец для всех служанок. Мне только остается сказать, что их ждет разочарование.

– Да не в том дело, – сказала Гризельда. – Никому она пока не нужна. И никто ее у нас никогда не переманит, не беспокойся. Дело в ее оскорбленных чувствах. Она очень близко приняла к сердцу, когда Летиция Протеро сказала, что она плохо вытирает пыль.

Гризельда часто поражает меня неожиданными заявлениями, но это оказалось настолько неожиданным, что я даже усомнился в его истинности. Никто на свете не заставит меня поверить, что Летиция Протеро снизошла до того, чтобы входить в наши домашние дела и попрекать нашу служанку за неряшливость. Это было совершенно не в духе Летиции, так я и сказал Гризельде.

– Не усматриваю ни малейшей связи между Летицией Протеро и нашей пылью, – сказал я.

– И я тоже, – сказала моя жена. – Это вопиющая нелепость. Пожалуйста, поговори с Мэри сам. Она на кухне.

• Предыдущая
• 32/52
• Следующая