Таинственный мистер Кин - Кристи Агата - Страница 47

• Предыдущая
• 47/71
• Следующая

— Я не имею привычки бояться чего бы то ни было!

— Возможно, но ведь в данном случае положение было безвыходное.

— Я вас не понимаю.

— Вашего сына могли арестовать. За убийство.

— Убийство?!

Она смертельно побледнела. Мистер Саттертуэйт торопливо продолжал:

— Вы слышали, как вчера вечером миссис Эннсли зашла в комнату вашего сына. Он говорил ей раньше о своей помолвке? Насколько я понимаю, нет. Значит, сказал вчера! Они поссорились, и тогда…

— Это ложь!

Оба они так увлеклись словесной перепалкой, что не заметили и не услышали, как сзади подошел Роджер Грэм.

— Мама, все в порядке. Не беспокойся. Мистер Саттертуэйт, зайдите, пожалуйста, ко мне.

И мистер Саттертуэйт, вслед за молодым человеком, шагнул к нему в комнату. Миссис Грэм, даже не делая попыток последовать за ними, ушла к себе. Роджер Грэм закрыл дверь.

— Послушайте, мистер Саттертуэйт, насколько я понимаю, вы думаете, что я убил Мэйбл — что я задушил ее здесь, в моей комнате, а потом, когда все спали, тихонько отнес тело наверх и инсценировал самоубийство?

Мистер Саттертуэйт долго не сводил с него взгляда и ответил несколько неожиданно:

— Нет, я так не думаю.

— Что ж, спасибо и на этом. Я… я не мог бы ее убить. Я любил ее. А может, и нет — не знаю. Все так запутано, что я и сам не могу разобраться. Мейдж… Мейдж мне очень дорога.., давно люблю ее. Она такая славная! Мы очень друг к другу подходим. С Мэйбл все было иначе… Она была для меня… как наваждение. По-моему, я даже ее боялся.

Мистер Саттертуэйт кивнул.

— Это было как экстаз, как какое-то безумие… Все равно из этого ничего бы не вышло. Такие порывы — они быстро проходят. Теперь я понимаю, что значит быть в плену у наваждения…

— Да, — задумчиво сказал мистер Саттертуэйт. — Вероятно, так оно и было.

— Я хотел наконец от всего этого избавиться… И вчера вечером собирался сказать об этом Мэйбл.

— Но не сказали?

— Нет, не сказал, — помедлив, ответил Грэм. — Клянусь, мистер Саттертуэйт, что после того, как все мы разошлись из гостиной, я больше ее не видел.

— Я верю, — сказал мистер Саттертуэйт. Он встал. Роджер Грэм не убивал Мэйбл Эннсли. Он мог предать ее, но не убить. Он ее боялся, боялся этого призрачного, загадочного наваждения. Он познал неутолимую страсть — и отвернулся от нее. Неясной мечте, способной завести его бог весть куда, он предпочел надежную, благоразумную Мейдж, с которой, он был уверен, у него все «выйдет».

Он был благоразумный молодой человек и как таковой мало интересовал мистера Саттертуэйта — ибо сей джентльмен воспринимал жизнь как художник и тонкий ценитель.

Оставив Роджера Грэма в его комнате, он спустился вниз. В гостиной никого не было. Гитара Мэйбл лежала на табурете возле окна. Мистер Саттертуэйт взял ее в руки и рассеянно провел по струнам. Он был почти не знаком с гавайской гитарой, но по звуку догадался, что инструмент безбожно расстроен. Он попробовал подкрутить колки.

В этот самый момент в гостиную вошла Дорис Коулз. Она поглядела на мистера Саттертуэйта с нескрываемым осуждением.

— Бедная гитара! — сказала она.

Уловив упрек, пожилой джентльмен почувствовал, как в нем взыграло упрямство.

— Настройте ее, пожалуйста, — попросил он и добавил: — Если, конечно, вы умеете.

— Разумеется, умею! — сказала Дорис, возмущенная предположением, что она чего-то не умеет.

Взяв у него гитару, она проворно провела рукой по струнам, но только повернула колок, как струна с жалобным звуком лопнула!

— Ой, как же так!.. Ах… Странно, это не та струна! Это «ля» — она должна быть следующей. Почему она здесь? Она же не должна стоять здесь! Кто мог поставить ее сюда?! Ну и ну!.. Кто же мог сделать такую глупость?

— Наверное, тот, — сказал мистер Саттертуэйт, — кто считает себя самым умным.

Он произнес это таким тоном, что Дорис недоуменно уставилась на него. Мистер Саттертуэйт забрал у девушки гитару, снял лопнувшую струну и, зажав ее в кулаке, вышел из гостиной.

Дэвида Кили он нашел в библиотеке.

— Вот, — сказал мистер Саттертуэйт и протянул ему струну.

Кили взял ее в руку.

— Что это?

— Струна. — Он помолчал немного, затем спросил: — А что вы сделали с той, другой?

— С какой — другой?

— С той, которой ее задушили! Ловко придумано, ничего не скажешь. Все произошло очень быстро — пока мы все разговаривали у дверей, Мэйбл вернулась в гостиную за своей гитарой. Струну вы сняли еще раньше — пока вертели гитару в руках. Вы набросили петлю ей на шею и задушили. Потом вышли, заперли дверь и догнали нас в коридоре. Позже, ночью, вы еще раз спустились вниз и избавились от трупа, инсценировав самоубийство. Тогда же вы натянули новую струну — да только струна оказалась не той! Вот в чем ваша ошибка.

Кили молчал.

— Почему вы это сделали? — спросил мистер Саттертуэйт. — Ради Бога, скажите мне, почему?!

Мистер Кили рассмеялся, и от его мерзкого хихиканья мистеру Саттертуэйту сделалось не по себе.

— Потому, — сказал он, — что это же было так просто! И еще потому, что на меня никто никогда не обращает внимания. Им нет до меня дела — вот я и решил над ними посмеяться!..

Он опять тихонько захихикал и посмотрел на мистера Саттертуэйта безумным взором.

Мистер Саттертуэйт почувствовал огромное облегчение от того, что в этот момент в комнату вошел инспектор Уинкфилд.

Спустя двадцать четыре часа мистер Саттертуэйт уже сонно покачивался в вагоне лондонского поезда. Очнувшись от дремоты, он обнаружил, что напротив сидит высокий темноволосый человек, но почти не удивился неожиданной встрече.

— Мистер Кин, дорогой, это вы?!

— Да, я.

— Мне стыдно смотреть вам в глаза, — сказал мистер Саттертуэйт. — Я потерпел фиаско.

— Вы думаете?

— Я не смог ее спасти.

— Но вы же разгадали загадку?

— Да, это верно. Конечно, не будь меня, кого-то из этих молодых людей могли бы заподозрить в убийстве или даже осудить… Во всяком случае, возможно, я кого-то спас. Но ее — это странное, волшебное существо… — Голос его дрогнул.

Мистер Кин взглянул на него в упор.

— По-вашему, смерть есть величайшее зло, которое грозит человеку?

— Величайшее зло?.. Нет, не…

Мистеру Саттертуэйту припомнились Мейдж и Роджер Грэм… Лицо Мэйбл в лунном свете, безоблачное, неземное счастье…

— Нет, — согласился он. — Наверное, смерть не есть самое большое зло.

Он снова вспомнил смятые складки синего шифона, похожие на перья.

Птица со сломанным крылом.

Когда он поднял глаза, напротив уже никого не было. Мистер Кин исчез.

Однако кое-что от него осталось.

На сиденье лежала грубо выточенная фигурка птицы из непрозрачного синего камня. Пожалуй, она не представляла большой художественной ценности, и все же…

В ней было что-то магическое.

Так сказал мистер Саттертуэйт — а он кое-что понимает.

Мистер Саттертуэйт чувствовал, что стареет. И не мудрено, ибо в глазах многих он уже давно был стар. Юноши при его упоминании небрежно переспрашивали: «Кто, Саттертуэйт? Да ему уже должно быть, лет сто. Во всяком случае, никак не меньше восьмидесяти». Даже добрейшая из девушек могла снисходительно обронить: «Бедный мистер Саттертуэйт! Он такой старенький… Думаю, ему уже под шестьдесят!» А обиднее всего, что на самом-то деле ему было шестьдесят девять.

Сам он, впрочем, стариком себя не считал. Шестьдесят девять лет — не старость, а, напротив, прекрасная пора, когда перед человеком еще открыты широчайшие возможности и только-только начинает сказываться приобретенный за годы жизни опыт… Однако ощущение старости — это совсем иное. Это усталость, которая постепенно овладевает сердцем, так что хочется с тоскою спросить себя: да кто же я, в конце концов? Ссохшийся старичок, не наживший за свой век ни жены, ни детей — ничего, кроме коллекции, которая в этот момент кажется почему-то не такой уж и ценной? И никому нет дела, жив я или умер…

• Предыдущая
• 47/71
• Следующая