Мифологемы - Холлис Джеймс - Страница 21

«Поводырь» – это душа, боги, настоятельные требования индивидуации, которые этот древний завоеватель признает смиренно и с достоинством.

Нам нужно помнить, что все, что мы узнали от природы, из нашей встречи с миром или психикой, может не доставить радости Эго. И вместе с тем такие знания всегда расширяют наш кругозор, а следовательно, дают нам больше свободы. Многое из того, что мы должны узнать о себе, встречи с нашей Тенью создадут беспокойство в фантазиях нашего Эго. Многое из того, что мы узнаем о мире и его лживости, подорвет наш идеализм. Многое из того, что мы поднимем на поверхность, заставит нас в жизни больше страдать, но это будет более честным по отношению к самим себе.

Героиня романа Милана Кундеры [138]служит прекрасной иллюстрацией этого горестно-сладостного познания мира в тот момент, когда она, пережившая великую скорбь по ребенку, которого она потеряла, поднимается на ноги, чтобы снова встретиться с этим миром – таким, какой он есть. Стоя перед могилой своего ребенка, она говорит внутри себя:

Восхождение и выход из глубокого колодца депрессии заставили ее почувствовать печальную враждебность к миру – такому, какой он есть. Только сентиментальный человек стал бы настаивать на счастливом конце для этой героини. Она заслужила свое знание, свое освобождение, и оно превратилось в свободу, она откинула щупальца мира, которые иначе связывали бы ее надеждой на то, что является безнадежным.

Она, как и все мы, по выражению Марка Аврелия, процитировавшего стоика Эпиктета, представляет собой «душонку, на себе труп таскающую» [140].

Одному мужчине, исполнительному директору компании, приснилось, что он забрался на вершину горы лишь для того, чтобы увидеть, что он оказался у подножия другой горы, на которую нужно взбираться. Он спросил себя, хватит ли у него сил, чтобы взобраться на следующую гору, и в ответ услышал: «Нет, я этого не хочу». Когда мы размышляли над этим сном, он пришел к выводу, что вся его жизнь была запрограммирована на то, чтобы быть честолюбивым и всегда ставить перед собой новые цели. Его матери не давала покоя мысль, что она – «никто», а его отцу не удалось удовлетворить ее невознагражденные социальные амбиции. Односторонность его мышления принесла ему впечатляющий послужной список, но не давала передышки. В результате он прошел через огонь трех браков, переходил с одной корпоративной вакансии на другую, успел пожить практически во всех больших городах США и в двух за границей.

«Все эти годы я никогда не знал покоя, не чувствовал признания и не имел ощущения настоящего успеха», – жаловался он. Он пришел к выводу, что его фаустианское странствие, предпринятое с самыми лучшими намерениями, заключалось в том, чтобы жить жизнью, которую запланировали ему родители и которая подкреплялась существующей культурой. Ему было очень трудно себе представить, как он на полном скаку спрыгнет с жеребца, которым он всегда управлял или, быть может, который управлял им самим. Его возвышение отдалило его от жизни, а не завоевало ее, как ему представлялось. При всей его успешности, при всех покоренных им вершинах он ощущал свою жизнь пустой и даже бессмысленной. Окончание его анализа совпало с его решением оставить корпоративную жизнь, пораньше уйти в отставку, восстановить отношения со своей рассеянной семьей и, быть может, впервые в своей жизни решить, что он для себя хочет. По иронии судьбы, самая сложная вершина среди всех, которые ему когда-то пришлось покорять, оказалась та, которую он оставил позади.

Этому джентльмену нужно было выкарабкаться из Трясины Успеха прежде, чем он мог достичь некоего пика в своем неудачном предприятии, и посредством этого странствия исправить свою жизнь. Его погружение происходило через сознательное возвышение, и его погружение в потусторонний мир сновидений привело его к спасительному восхождению.

Если подумать о том, что должно быть найдено в конце странствия, во время апофеоза мудрости, то неплохо поразмышлять над зрелыми рассуждениями Йейтса о сущности нашего странствия, о великой скорби и сердечной печали, которые являются нашими постоянными спутниками, и вместе с тем – над возможностью сказать жизни «да» во время того, что он называл «трагическим весельем». За месяц до своей смерти Йейтс увидел привезенный из Японии камень – лазурит, а затем описал сцену, как древние мудрецы, находясь на горной вершине, взирают на человеческую суету, царящую на равнине у подножия горы. Он исповедуется в своей радости:

Чтобы подняться на горную вершину, чтобы завершить странствие, нужно в конце концов осознать, что мы взбираемся именно на ту гору. Свидетельства сторонних наблюдателей не в счет. Удовлетворительным будет только подтверждение нашей индивидуальной, собственной психики. Когда человек достигает такого апофеоза ясности, он может смотреть на мир проницательным и, быть может, отстраненным взглядом древних.

Что такое бог? С точки зрения семиотики слово «бог» – это символ, который мы используем для описания того, что является подлинно трансцендентным (или Абсолютно Другим – по определению швейцарского теолога Карла Барта) и по существу непознаваемым. Как два века тому назад Иммануил Кант утверждал, что мы никогда не познаем Ding-in-Sich – вещь в себе в мире природы; и еще меньше мы можем познать сферу трансцендентного. Все, что в представлении конечного разума являет собой бесконечное, больше говорит о человеческом воображении, чем о самом бесконечном. С «теологической точки зрения», по существу, имеет место противоречие, и вместе с тем нам приходится использовать оксюморон, чтобы понять, что представляет собой Абсолютно Другой, трансцендентный по отношению к нашим ограниченным средствам познания.

Тем не менее могут существовать какие-то путеводные нити к этому Другому. Несомненно, такие мировые религии, как иудаизм, находили эти нити в красно-желтых песках горы Синай и на самой ее вершине в Десяти заповедях; христианство видело эти знаки в Личности и учении Иисуса из Назарета; ислам находит их в свидетельствах Мохаммеда. Но каждое из таких внешних выражений Другого претерпело трансформацию, пройдя через «дистиллятор» племенной восприимчивости и мировоззрения Эго, которые существовали там и тогда.