Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович - Страница 38

— А кто же этот цыганенок? — стараясь быть спокойным, спросил Петр Петрович.

— Говорят, партизан.

Полицай протянул стакан, Калачников налил почти до краев: пусть в такой момент охранник будет лучше пьяным, чем трезвым!

Известие, неожиданно принесенное полицаем, резко меняло положение. Еще несколько минут назад казалось, что все складывается как нельзя лучше. Теперь рушились все планы: и спасение населения, и доставка медикаментов. Возможен теперь провал и самого Калачникова. Если черноглазый паренек-«цыганенок» сдаст, смертной казни не миновать.

Первой мыслью Калачникова было бежать, бежать куда глаза глядят, лишь бы быстрее выбраться из Шелонска. С трудом взял себя в руки: а куда бежать? Местонахождения партизанского отряда он не знал. Если попадет в деревню, крестьяне могут уничтожить его, как предателя. Да и как вырваться из города: Калачникова знал и стар и мал, и хорошие и плохие люди, знали и все полицаи. Сутулого, сгорбленного, сухощавого, с хохолком редких волос на голове, его легко можно отыскать даже в многотысячной толпе.

Вопрос о бегстве из города, таким образом, был решен отрицательно. Да и не хотелось быть трусом.

Но что делать? Ждать, когда придут полицаи или немцы и схватят в собственной квартире? Пойти к соседям и пересидеть облаву?

Он медленно бродил по комнате и думал о том, как найти выход из этого трудного положения. План возник неожиданно — рискованный, дерзкий, но, пожалуй, единственно правильный при сложившейся ситуации.

Калачников забрался на чердак и стал отбирать лучшие яблоки, которые хранились в ржаной соломе. Набрав кошелку доверху, он прикрыл ее плотной синей бумагой и направился в военную комендатуру. Рассуждал про себя так: если он пришел, следовательно, не чувствует за собой вины. Если его даже и выдаст под пытками связной, он отопрется: скажет, что Огнев мстит ему за переход на сторону немцев, за бегство из Лесного. Медикаменты тоже не улика, он категорически отвергнет это обвинение, да и немец-аптекарь не выдаст ни его, ни себя.

Несмотря на все опасения, Калачников все же верил в связных: вряд ли Огнев поручил бы такое дело первым попавшимся.

У военного коменданта Петр Петрович застал Муркина. Городской голова, вероятно, что-то докладывал и внезапно смолк, как только увидел Калачникова.

— Я обожду, посижу за дверью, — сказал Петр Петрович; Хельман кивнул головой.

— В движке обнаружили металлическую пыль, — услышал Калачников за неплотно прикрытой дверью голос Муркина. — Кто-то подбросил, чтобы вывести из строя.

— Нашли виновников? — спросил Хельман.

— Пока нет, — виновато ответил Муркин.

— Вы очень медленно ищете! — повысил голос комендант. — Все вы делаете ужасно медленно и плохо! Что сделали с работницей, у которой нашли Почетную грамоту?

— Повесили. Вчера повесили, господин обер-лейтенант, — угодливо и торопливо отвечал Муркин. — А грамоту на грудь прикололи.

— Приказ об изъятии советских учебников, выпущенных после семнадцатого года, подготовили? — спросил Хельман.

— Так точно!

— Что обещали за невыполнение приказа?

— Да у нас одна награда, — ответил Муркин, — расстрел или повешение. Вопрос возник, господин обер-лейтенант.

— Какой?

— Дореволюционных учебников ни у кого не сохранилось.

— А зачем они вам?

— Учить…

— Кого учить? — обрезал Хельман.

— Детей.

— Глупости несете, господин городской голова! — раздраженно произнес Хельман.

«А с ним, Муркиным, ты показываешь себя таким, какой ты есть на самом деле!» — подумал о Хельмане Петр Петрович.

Калачников услышал приближающиеся к двери шаги и принял безразлично-равнодушную позу. Полуоткрыв дверь, Хельман посмотрел на старика и пригласил его в кабинет.

— У вас что-нибудь срочное? — спросил Хельман уже не таким грубым тоном, каким он разговаривал с Муркиным.

— Очень срочное, — простодушно ответил Калачников.

— Что именно?

— Яблоки, господин комендант! Полез на чердак, а они такие красивые, душистые!.. Дай, думаю, отнесу господину коменданту, пусть испробует!..

— Благодарю. Садитесь, профессор.

В дверь постучали. Вошел хромой солдат, с которым Петру Петровичу довелось уходить из Лесного. Он доложил, что погоня за беглецом закончилась неудачей. Неизвестный сумел ускользнуть в лес, а при приближении к лесу преследующие были встречены ружейным огнем.

— Так… — сердито проговорил Хельман. — Значит, сбежал… А что говорит второй?

— Говорит, что он с братом нес яйца, чтобы обменять на соль и спички.

— Пусть фельдфебель доставит его ко мне. Я развяжу ему язык!

Фельдфебель привел паренька. Руки у него закручены за спину и связаны крепким узлом. Один глаз заплыл в кровоподтеке. Он взглянул на Калачникова, узнал его, незаметно, словно про себя, улыбнулся. Вероятно, он подумал, что Петр Петрович тоже схвачен гитлеровцами, и пытался ободрить его сочувственным взглядом.

— Ну, молодий шиловек, куда ходил? — с веселым видом по-русски спросил Хельман, предполагая расположить к себе парня.

— В город, дяденька господин! — писклявым, совсем детским голоском отвечал парнишка и тут же зашмыгал носом.

— Што же ви делал?

— Яйца хотели обменять на соль и спички.

— Обменил?

— Не все.

— Куда возвращался?

Мальчик не отвечал. Он смотрел на Хельмана здоровым левым глазом и чуть заметно шевелил губами.

— Ну, молодий шиловек? — Хельман небрежно, словно невзначай, взял в руки пистолет, поиграл им.

— Домой, дяденька господин!

— Куда домой?

Парень опять замолчал. Но вот в глазах его вспыхнул луч надежды. Калачникову даже показалось, что парень улыбается.

— Мы возвращались домой, в Гучки, дяденька господин! — быстро и уверенно проговорил он.

— Гучки? — Хельман обернулся к Муркину, отступившему в темный угол комнаты.

— Так точно, есть такая! — доложил голова. И тише, многозначительнее: — Та самая…

— Ах, так! — оборвал его Хельман.

«Та самая! Значит, городской голова в курсе дел. Выходит, ему все же больше доверяет обер-лейтенант? В таких делах — пусть! А Гучки, видимо, правильно… Та самая!» — рассуждал про себя Петр Петрович.

Долгое время комендант смотрел на парня, потом обернулся к Муркину.

— Отправьте его со свой людими, — сказал он по-русски. — Если подтвердится, оставийт деревне, врет — взять в город!

Паренька увели. Ушел и Муркин, закончивший очередной свой доклад.

Хельман заговорил с Калачниковым по-немецки.

— Большевики обвиняют нас, господин профессор, в жестокости, садизме и бесчеловечности, в том, что мы не гуманны. Вы убеждаетесь, что это ложь?

— Убеждаюсь.

— Парня я мог расстрелять и не сделал этого.

— Вижу, господин комендант. Я очень рад, что судьба привела тогда вас в мой сад. Мне так недоставало общества культурных людей!

Думал о другом: «Не расстрелял, чтобы живым сжечь. Гучки предназначены к истреблению — и мальчугана туда. Нечего сказать, хороша у вас гуманность!»

— В Германию не тянуло, профессор?

— Всегда, господин комендант, всегда! Меня всю жизнь называли германофилом. И от большевиков за это попадало. Как я мечтал побывать в Германии!

— Разобьем большевиков — поедете, — заверил Хельман.

— Буду жить надеждами!

— Дочь господина Коха Шарлотта собирается навестить могилу отца, — сказал Хельман, рассматривая какие-то бумаги, — а могилы нет. Я ей не писал, что отец не погребен. Она будет потрясена, если узнает всю правду.

— К приезду госпожи Кох можно оборудовать могилу, — робко предложил Калачников.

— Где?

— На окраине Шелонска или в Шелонске. И крест березовый можно поставить…

— Вы подали прекрасную идею, профессор, — сказал, подумав, Хельман. — Это будет символическая могила. А Шарлотте я объясню, что мы похоронили ее отца со всеми почестями, как настоящего фронтовика. И каску сверху положим!

— Да, да, очень хорошо! — согласился Калачников.