Частное расследование - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 5

— Как будто.

— И что забавнее всего, что этот так называемый самодиагноз бывает верным в девяноста случаях из ста. Как вскрытие показывает. Никто не знает лучше самого больного, чем тот болеет, — о как!

— И этим вот и занимался Грамов?

— Занимался, — директор передразнил Турецкого язвительно. — Он этим жил. Он это изобрел. Он это доказал. Проверил. Вылечил десятки, сотни, тысячи людей.

— Так он лечил?

— Нет. Сам он не лечил. Но ведь диагноз точный, вовремя поставленный, — едва ль не половина дела, вы не согласны?

— А вот Ерохин мне сказал, что он лечил.

— Ну да. Ерохина он и лечил. Но только от похмелья. Еще двух-трех таких же. Ерохин — слесарь золотые руки. Но только если эти руки не трясутся. Они вот, наша пьянь, и обозвали грамовский прибор «генератором». Ну, в понедельник, скажем, выйдут на работу: пойдем-ка к Грамову, на генератор, — подзарядимся.

— И правда помогало?

— О да! Однажды сам попробовал. Минута — и здоров. Как будто скинул десять лет, сходил в баню и отоспался. Заряд для творчества давал немыслимый.

— Кто? Детектор лжи?

— Ну не совсем детектор лжи. Я просто объяснял вам основное. Он мог действительно работать и в генераторном режиме.

— То есть?

— Иглоукалывание знаете что такое?

— Примерно представляю. Это определенные точки на теле определенным образом раздражаются и органы тем самым стимулируются.

— Вот-вот. И здесь примерно то же. Мозг, как вы догадываетесь, управляет организмом с помощью электрических сигналов, распространяющихся по аксонам — от мозга и в любую точку тела. Поэтому любая ваша мысль, любой сигнал, идущий по организму, — по сути это лишь электроимпульс. Очень сложный? Да! Но лишь электроимпульс. Поэтому, прочтя, что «думает» ваше подсознание о вашем организме, его можно немножко исправить. Вот вы с похмелья, и вы угнетены, подавлены. А я исправлю вам немного это ощущение, я сделаю все ваши внутренние импульсы чуть-чуть «оптимистичней». Вам сразу станет легче!

— Да. Пожалуй.

— Конечно! Если хочешь быть счастливым — будь им! Не нами выдумано. Все это старо как мир, в сущности.

— И Грамов, сделавший все это, был простым инженером?

— Да нет, конечно! Он был доктором. Доктором химических, биологических и физико-математических наук. Инженером его все та же наша пьянь звала. По аналогии: гиперболоид инженера Гарина, ну а тут генератор инженера Грамова. Похмелотрон его еще называли. А Грамов сам, чего ж? Мы его два раза в членкоры выдвигали, но вы же знаете, что такое все наши академии? Президиум Академии наук? Козел козлович, как дела?..

— А генератор в рабочем состоянии сейчас? Или сгорел?

— Нет, не сгорел. Он чудом уцелел.

— Прекрасно. Я б хотел взглянуть. Возможно это?

— Я думаю, возможно. Но не здесь. Его у нас забрали.

— Забрали? Кто?

— Да ваши же коллеги. Из КГБ.

— А им-то он на что?

— Детектор лжи? Я думаю, им пригодится.

— Но ведь такой прибор использовать как детектор лжи — все равно что гвозди микроскопом забивать.

— Они и забивают гвозди микроскопом. Все так. Они себе это могут позволить.

— А что ж вы им отдали-то такой прибор?

— А как же не отдать? Административно мы подчиняемся Третьему управлению Минздрава. А это — авиация, космонавтика и КГБ. И летчики, конечно, глаз на него положили. Но «контора» посильнее оказалась. Они не только полиграф забрали. Они забрали много чего. После пожара, под шумок. Ребят, сотрудников толковых переманили враз — Иванникова и Чудных. Погоны нацепили им, оклад майорский — в зубы и вперед!

— Откуда вам это известно?

— Ну как же? Приходили тут. Иванников с Чудных. Похвастаться. А мне потом, конечно, доложили. Не без язвительности. Тут, дескать, они по двести двадцать получали, а там — шестьсот. И море льгот. Засранцы, вы меня простите. Ученые… Ядри их корень. А Грамов не такой был. Он всех таких подальше послал. Тот настоящий был, прямой и неподкупный. Упокой Господи его душу мятежную.

— А что за человек был Грамов? Как личность?

— Вы правильно сказали: он был личность. Открытый, честный, добродушный. Я лично в отпуске был, когда случилось это. Но прилетел на похороны. Его же как хоронили. За гробом шли — наверно, тысяча, не меньше.

— А что-нибудь странное в его характере наблюдалось?

— Пожалуй. Очень он людей любил. Такая странная черта. Ну до смешного: самому не надо, а людям дай! И так во всем: путевки там, машины, квартиры вот распределяли восемь лет назад. У самого две девки.

— У него две дочери? Нет-нет, я удивился, что вы помните, у кого сколько детей.

— А как не помнить! Сколько он о них рассказывал! Вот уж отец был! Ужасно их любил. И звать их помню: Оля и Марина.

— Но Олю все же он любил побольше, нет?

— Да. Оленька любимая была. А вы откуда знаете? — удивился директор.

— Да просто так, слетело с языка. Спасибо вам. Пойду.

На похоронах Ольги Алексеевны Грамовой и ее сына Коленьки было немного народа.

У самого выхода с кладбища Турецкий догнал молодую красивую женщину с девочкой лет шести.

Чем дальше, тем все больше и больше дело не нравилось Турецкому. Ему не нравилось прежде всего то, что элементарные, на первый взгляд, события — самоубийства — вытягивались в странную цепь. И личность Грамова туда же. Его обыденным никак не назовешь. Что он погиб, сомнений нет. Но почему тогда Травин утверждал, что Грамов якобы являлся к ним с того света? А может, Травин сам — того?.. Вот что нужно проверить! Насколько Травин был психически здоров. На учете он, понятное дело, скорей всего не состоял, однако сослуживцы, вполне возможно, замечали что-то. Вот это надо поручить Сергею.

Но это чуть попозже. Сюда, на кладбище, Турецкий приехал один на собственном «жигуле» — в порядке частной инициативы, так сказать. Он знал, что сначала надо дело прояснить для самого себя, а уж затем строчить отчет о проделанной работе.

— Марина Алексеевна? — Турецкий тронул женщину за локоть.

— Да.

— Я следователь, ведущий дело о гибели вашей сестры и племянника. Когда я мог бы побеседовать с вами?

— Когда угодно. Сегодня, сейчас.

— Здесь?

— Можно поехать ко мне. В угрозыск, признаться, мне ехать не хочется с дочерью. Вы что-то не поняли?

— Признаться, да. Наш разговор не прост и времени, боюсь, порядочно займет.

Она кивнула, соглашаясь.

— И вы предлагаете провести его на поминках?

— Какие поминки, Бог с вами! — удивилась Марина. — У нас не заведено.

— Простите, что не заведено — поминки?

— Ну да, вообще обряды. Жить надо проще. Обряды усложняют жизнь.

Они вышли за ворота кладбища.

Марина коротко простилась с остальными родственниками, пришедшими проводить покойных в последний путь.

Турецкий открыл дверцу своей машины, Рагдай радостно завилял хвостом при виде хозяина.

— Моя собака вам не помешает?

— О, Бога ради!

— А как ее зовут? — впервые открыла рот девочка по имени Настя.

— Ее? Это он. Рагдай.

— Вот такую, мам, купи мне! Глупую!

— Рагдай не глупый, что ты! — Турецкий заметно обиделся.

— Добрую! — сияя поправилась Настя, забираясь на заднее сиденье и обнимая Рагдая. — Добрую, я хотела сказать!

Машина тронулась.

— Вы есть хотите?

— Да, — коротко призналась Марина.

— Мы не завтракали, — сообщила Настя.

— Махнем-ка мы к «Бармалею», — решил Турецкий.

— Куда? — удивилась Марина.

— Так называется один хороший новый ресторан. Пообедаем, а заодно и поговорим. Не нарушая хода жизни — в вашем стиле, — он перехватил ее вспыхнувший взгляд и улыбнулся.

Небольшой уютный ресторан был почти пуст.

Турецкий, Марина и Настя уже закончили обед и приступили к десерту. Рагдай, как водится, ждал их в уютном ресторанном дворике.

— Мама, можно я собачке отнесу чего-нибудь покушать? — спросила Настя, доев пирожное.