Грант вызывает Москву. - Ардаматский Василий Иванович - Страница 67
- Предыдущая
- 67/90
- Следующая
— Это положенная к ордену денежная награда от рейхсминистра, — официально произнес он. — В отеле «Адлон» вам отведена комната номер тридцать девять, талоны на питание получите у портье.
— Желаю хорошо повеселиться, — сказал полковник.
Дежурный офицер элегантным жестом показал Релинку на дверь…
Релинк медленно шел по коридору. Мимо него пробегали деловито озабоченные и очень значительные офицеры, исчезавшие за многочисленными дверями. Здесь шла работа, к которой он не имел никакого отношения. И вероятно, то, что он делал, тоже никому здесь не было нужно. Он чувствовал себя раздавленным, усталым.
И вдруг он испугался того, что свободен от всяких дел. Чем заняться?
Он отыскал в записной книжке телефоны двух своих друзей по офицерской школе. Телефоны не отвечали. И тут Релинк вспомнил, что генерал Штромм, переезжая в Берлин, оставил ему свой здешний телефон, и позвонил ему из комнаты дежурного офицера.
— Здесь Штромм, — услышал он знакомый голос.
— А здесь Релинк.
— О, вы в Берлине? Где остановились?
— Отель «Адлон», комната тридцать девять. Я хотел бы вас видеть.
— Вечер свободный?
— Абсолютно, и есть куча денег.
— Ждите меня в двадцать один ноль–ноль.
Глава 44
Вечером Релинк и генерал Штромм сидели в аляповато–роскошном ресторане отеля.
— Почти как в Париже, помните? — спросил генерал Штромм.
Релинк не ответил. Нет, это не было похоже на Париж, и главное, совсем не похоже на то, что он видел здесь раньше.
Они уже начали вторую бутылка коньяку, но разговор, который нужен был Релинку, пока не получался.
— Надеюсь, вы довольны моим бегством от вас, хо–хо? — против своего обыкновения громыхать басом тихо говорил Штромм. — Признайтесь, мое присутствие там действовало вам на нервы.
— Нисколько, — ответил Релинк. — Я всегда нуждался в вашем опыте и авторитете.
— Врете, вы боялись меня, — заявил Штромм, но не категорически и наступательно, как всегда, а как–то безразлично. — Но вы мне давно нравитесь, Релинк. Я бы с удовольствием перетащил вас в Берлин. Я уже не гаффеноберст, хо–хо, я начальник отдела в имперском управлении. Не шутите, хо–хо!
— Перетащите, сделайте одолжение, — шутливо поклянчил Релинк.
— Пока не могу, хо–хо! Я же удрал от вас с мотивировкой, что вы там не нуждаетесь в опеке.
Релинк натянуто улыбнулся. Конечно, после всего, что он пережил в Берлине за один этот день, для него было бы счастьем вырваться из далекого русского города, а значит, и из своей неопределенности или даже ненужности. Но он не верил Штромму и к его словам серьезно относиться не мог. Сейчас его интересовало другое. Он очень ясно чувствовал, что в Берлине все изменилось, будто за год, пока он не был здесь, случилось нечто, чего он не знает…
— Гораздо хуже, что у нас начинают сдавать нервы, — сказал Штромм.
— Разве есть от чего?
Штромм взглянул на Релинка насмешливо:
— А у вас не сдают?
— Пока не замечал.
— Поздравляю вас, — наклонил голову Штромм. Он налил себе коньяку, выпил. — Берлину позарез 1нужны люди с крепкими нервами. Я доложу о вас фюреру…
— Мои нервы в распоряжении рейха, — подхватил шутку Релинк.
— Нет, Релинк, — покачал головой Штромм. — Берлину действительно нужны люди с крепкими нервами, но не с такими крепкими, как у вас, а то сам рейхсминистр рядом с вами будет выглядеть неврастеником… — генерал Штромм придвинулся к Релинку вплотную. — Неужели вы не понимаете, что господа военные подвели нас, всех нас: фюрера, вас, меня, всех, кто доверил им войну? Мы с вами — верная гвардия фюрера — взяли на себя самую тяжкую работу, а эти лощеные что? Фюрер дал им все: катаются в «мерседесах», адъютанты открывают дверцы, со всех сторон орденами обвешаны, а оказалось–то, что кишка у них тонка.
— А вы не преувеличиваете? Намеченный прорыв к Волге с отсечением Москвы от юга и Сибири…
— Вот, вот! — перебил его Штромм злорадным шепотом. — Они всех втянули в эту игру: на стене — карта, радио передает сводки главного командования, а вы втыкаете флажки. Но вы же не знаете, что, вкалывая булавки в карту, вы стоите по колено в крови, в немецкой крови, Релинк! — генерал нервным движением руки расстегнул карман кителя, вытащил оттуда бумажку и, бережно развернув ее, положил перед Релинком. — Читайте.
Это было стандартное извещение о героической гибели во ими победы на русском фронте Вилли Штромма.
— Для этого я растил сына, да? — шепотом спросил генерал.
Они долго молчали. Релинку было жутко. Все, что он услышал от генерала, он уже слышал и раньше, и вообще в их среде недоверие к высокопоставленным генералам было традиционным. Но сейчас впервые он почувствовал, что за этим недоверием стоит нечто определенное, — может быть, уже непоправимое несчастье.
— Вот, дорогой мой Релинк, куда завели нас «мерседесы» и белые перчатки, — сказал Штромм. Он уже взял себя в руки и был совершенно трезв. — Я же видел, вы бьетесь там, в своей дыре, как истинный солдат нашей гвардии. Я это искренне говорю, но видел также, как все ваши усилия уходят в песок. Вы наносите удар вперед, а в это время вас бьют в спину. И знаете, почему нет конца вашей драке? Да потому, что и русские уже понимают, что мы завязли в болоте. Попомните мое слово, вам будет еще хуже…
В это время джаз оборвал музыку, и офицер громко объявил с эстрады:
— Внимание! Внимание! В городе объявлена воздушная тревога, просьба пройти в бункер.
В ответ раздались насмешливые выкрики, хохот, свист. Официанты заметались по залу с белыми листиками счетов.
Несколько человек уже шли к выходу. Поднялся и Штромм.
— Проводите меня…
Перед отъездом Релинка принял Отто Олендорф. Олендорф прочел его доклад и целиком одобрил его.
— Вы очень правильно пишете о видоизменении сопротивления, — сказал он. — Мне показалось только, что вы не определили до конца природу этого нового в тактике нашего врага. Она отражает общее положение нашей борьбы во всем ее, я бы сказал, всемирном масштабе. Мы вступили в фазу затяжной и очень тяжелой борьбы; это состязание на выносливость всех сил и нервов в том числе. Сейчас не время выяснять, что привело нас к этому…
— Я вижу свою задачу в одном, — сказал Релинк, почувствовав, что Олендорф ждет от него ответа. — Уничтожать врага беспощадно, умело, каждый день.
— Именно так, Релинк! — ответил Олендорф. — Но я особенно подчеркнул бы ваше слово «умело»! А главную, всеобъемлющую задачу вы прекрасно сформулировали сами — уничтожение. — Олендорф поднял палец. — Но — умело, Релинк. И последнее: я представил вас к повышению в звании, а затем буду ставить вопрос об утверждении вас начальником СД города.
— Спасибо, — скромно, с достоинством произнес Релинк.
— Преданность и умение Берлин видит и ценит. — Олендорф встал и своим знаменитым красивым движением поднял руку. — Хайль Гитлер!
Релинк вскочил и тоже выбросил руку.
— Хайль Гитлер!
В эту минуту все как будто стало на свои места, но — как будто и только в эту минуту…
Глава 45
Никогда не было так плохо, как в это второе лето войны. Нет связи с Москвой. Ничего не известно о Харченко. Ушедшие к партизанам товарищи вторую неделю ничего не сообщают. Оставшиеся в городе Федорчук и Величко по очереди ежедневно проверяли «почтовые» ящики, через которые могла прийти весточка, — они были пусты. Гестаповцы продолжали свирепствовать. Последнее время даже Шрагин с его документами на улице чувствовал себя неуверенно: ищейки СД хватали кого попало. На днях они арестовали даже немецкого инженера, — им, видите ли, показалось подозрительным, что инженер вечером слишком медленно шел по улице. Адмиралу Бодеккеру пришлось ехать к Релинку выручать своего инженера.
Понесшее большие потери подполье действовало разрозненно, со многими подпольщиками была потеряна связь. И все–таки борьба патриотов продолжалась. Но иногда нельзя было установить, кто действует. С недавнего времени в городе стали регулярно появляться рукописные листовки. По содержанию они были трогательно–наивными, но написаны с явно юношеским пылом. Чья это была работа — неизвестно. «В общем, это работа наша», — говорил себе Шрагин и был прав. Конечно же, всех этих неизвестных патриотов позвали за собой боевые дела подполья и чекистской группы.
- Предыдущая
- 67/90
- Следующая
