Лощина - Кристи Агата - Страница 20

• Предыдущая
• 20/44
• Следующая

— А я — всегда! — сказала Люси. — Эту газету мы выписываем как бы для слуг, но Гуджен — толковый человек, он никогда не забирает «Ньюс оф де Уорлд», пока мы не попьем чай. Это презанимательная газета. Вы себе и представить не можете, сколько бедных женщин лишают себя жизни при помощи газа!

— Что же будет, — с усмешкой сказал Эдвард, — когда газ всюду будет заменен электричеством?

— Они найдут какое-нибудь другое средство!

— Я не разделяю вашего мнения о значении электричества в будущем, — заявил Дэвид.

Он сделал попытку прочесть лекцию на эту тему, одновременно и научную, и социальную, но Эдвард поспешно остановил его признанием, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции. Дэвид презрительно скривился.

Гуджен принес кофе в салон. Он двигался медленнее, чем обычно. Это казалось ему необходимым в доме, где траур.

— Кстати, Гуджен, — обратилась к нему леди Эндкателл, — эти яйца… я забыла их промаркировать, как обычно. Не проследите ли вы за тем, чтобы на них карандашом написали сегодняшнюю дату.

Гуджен поклонился и почтительно ответил, что все уже сделано.

— Замечательный малый. У нас вообще все слуги очень хорошие, — щебетала Люси, — и мне их искренне жаль. Целый день здесь торчали полицейские. Интересно, они все еще здесь?

— Полицейские? — спросила Мидж.

Генриетта остановилась и смотрела на дом. Ее взор скользил вдоль рядов окон. Потом она повернулась к лесу.

Эдвард спросил себя, о чем она думает.

— Не лучше ли вернуться? — обратился он к ней — Вы простудитесь!

Она покачала головой.

— Нет, я дойду до пруда.

— Я провожу вас! — он сделал шаг к ней.

— Нет, Эдвард… Я хочу побыть одна со своим мертвецом…

— Генриетта! — воскликнул он. — Неужели вы не понимаете, как я страдаю?

— Вы? — довольно резко спросила она. — Вы страдаете от того, что Джон умер?

— Я страдаю за вас. Вам сейчас очень тяжело…

— Я — сильная, Эдвард. Я все вынесу. Речь идет о вас. Я думаю, что сейчас вы должны быть рады. Вы ведь не любили Джона.

Эдвард пробормотал:

— У нас просто было мало общего.

— Как благородно вы выражаетесь. А ведь между вами было кое-что общее. Вы оба меня любили. Только это вас не сближало, наоборот…

Из-за облака вышла луна. Она осветила мрачное лицо Генриетты. Для него она всегда оставалась той девушкой, которую он знал в Айнсвике — веселой, молодой, смешливой. Женщина же, стоявшая перед Эдвардом, показалась ему совершенно чужой. Она смотрела на него холодно и враждебно.

— Генриетта, дорогая, поверьте, что искренне сочувствую вашему горю!

— Разве это горе?

Казалось, что этот вопрос она задает не ему, а себе самой. Генриетта тихо продолжала:

— Все произошло так внезапно, так стремительно. Он был здесь совершенно живой, и вдруг — его нет, он мертв! Все кончено!.. Больше ничего нет… Пустота.. Ничто… А мы тут продолжаем поглощать карамельный крем, разговариваем… Делаем вид, что живы… А Джон, который был самым живым среди нас, Джон — умер! Я не перестаю повторять: умер… умер… умер… Это как заунывный звук там-тама где-то в джунглях… Умер., умер… умер…

— Генриетта, ради всего святого, перестаньте! Она с любопытством посмотрела на него.

— Вас удивляет то, что я говорю? Чего же вы ждали? Что вы станете меня утешать, а я буду вытирать глаза маленьким красивым платочком? Что сначала я буду потеряна от горя, а потом начну постепенно приходить в себя? Что я терпеливо и благодарно буду выслушивать ваши слова утешения? Вы, Эдвард, — очень хороший, но вы никогда ничего не понимаете!

С изменившимся лицом он печально произнес:

— Я всегда это знал.

— Вы представляете себе, чем был для меня сегодняшний вечер? Джон умер, но всем на это наплевать, кроме меня и Герды. Вы — радуетесь, Дэвида эта история раздражает, Мидж находит ее печальной. Люси продолжает находить развлечение в происшествиях, описанных в «Ньюс оф де Уорлд». Вы отдаете себе отчет в том, какой это для меня кошмар?

Эдвард молчал. Она продолжала говорить.

— В этот вечер ничто не кажется мне реальным. Никто не существует! Никто, кроме Джона!

— Хорошо, — тихо произнес он, — я не существую в полном смысле слова, я знаю это.

— Простите меня, Эдвард. Я считаю несправедливым, что Джон, который был полон жизни, умер!

— Тогда как я, наполовину мертвый, я — живой!

— Я совсем не то хотела сказать, Эдвард.

— Но вы это подумали, и может быть, вы правы…

Возвращаясь к вопросу, который задала себе, Генриетта сказала:

— Нет, это не горе. Или я совершенно бесчувственная? А я как хотела бы, чтобы смерть Джона была для меня тяжелым горем!

Эдвард слушал ее и не понимал. Он вздрогнул, когда она совершенно спокойно сообщила, что теперь должна пойти к пруду.

Вскоре она исчезла среди деревьев. Он стоял и смотрел ей вслед, потом неверной походкой вернулся в дом.

В салоне была Мидж. Она посмотрела на вошедшего Эдварда. Он был бледен, взгляд его — отрешен. Он совершено автоматически сел в кресло. Что-то нужно было сказать, и он громко сообщил, что на улице не жарко.

— Вам холодно, Эдвард? — спросила Мидж и встала. — Хотите, я разожгу огонь?

— Что?..

Она взяла коробку спичек на камине, встала на колени, чтобы разжечь огонь. Уголком глаза она наблюдала за Эдвардом. Почему у него такой отсутствующий, такой безучастный вид? Что ему сказала Генриетта? Вслух Мидж предложила:

— Пододвиньте свое кресло ближе к огню, Эдвард.

— Что?..

— Пододвиньте кресло — ваше кресло — к огню. Она говорила очень медленно, отчетливо выговаривая слова, как для глухого. И вдруг совершенно внезапно она сердцем почувствовала, что Эдвард, настоящий Эдвард, вернулся. Он улыбнулся ей.

— Вы что-то говорили, Мидж. Простите, я не слышал. Я думал о другом…

— О нет, ничего особенного. Я просто советовала вам сесть ближе к огню.

Затрещали, разгораясь, еловые шишки. Они пылали ярким чистым пламенем.

— Красивый огонь! — сказал Эдвард, протягивая ладони к жару очага.

— В Айнсвике мы всегда бросали в огонь еловые шишки.

— И сейчас там их всегда целая корзина стоит около камина.

Мидж, прикрыв глаза, представила себе Эдварда в Айнсвике. Она ясно видела, как он сидит в библиотеке, в правом крыле дома. Перед одним из окон там росла магнолия… После обеда, если светило солнце, там все было залито зеленым и золотым светом. За окнами виднелись лужайка и высокая секвойя, стоящая как часовой. А если взглянуть направо — большой бук. Айнсвик… Ей казалось, что она вдыхает нежный запах магнолии, видит ее красивые белые цветы, будто сделанные из воска… Эдвард сидит перед огнем в большом кожаном кресле, с книгой в руках. Время от времени он смотрит на пламя камина и мечтает… о Генриетте.

Мидж пошевелилась и спросила:

— Куда пошла Генриетта?

— К пруду.

— Зачем?

Вопрос удивил Эдварда.

— Моя маленькая Мидж, я думал, что вы знаете… или по крайней мере догадываетесь… Она была очень привязана к Джону.

— Конечно, я это знаю. Но я не понимаю, почему она при лунном свете идет туда, где его убили. Это на нее не похоже! Она не склонна к мелодраме!

— Чужая душа — потемки. И Генриетта здесь не исключение.

Она нахмурила брови.

— Эдвард, мы с вами знаем Генриетту годы и годы!

— Она изменилась.

— Не настолько! Я не верю, что можно так сильно измениться.

— Генриетта изменилась.

— Больше, чем мы?

— Я, к сожалению, остался совсем таким, как прежде. Жаль… А вот что касается вас…

Он внимательно посмотрел на Мидж. Ее темные глаза казались ему решительными, выражение рта — непреклонным, подбородок — волевым.

— Что касается вас, дорогая Мидж, я хотел бы видеть вас чаще!

Она улыбнулась.

— Это так трудно сейчас, сохранить отношения… Хлопнула входная дверь. Он встал.

— Люси была права, — сказал он, — день сегодня был очень утомительный. Пожалуй, я пойду. Спокойной ночи, Мидж.

• Предыдущая
• 20/44
• Следующая