Записные книжки - Кришнамурти Джидду - Страница 18

• Предыдущая
• 18/59
• Следующая

Видение истины как истины, видение ложного как ложного и видение истины в ложном — это акт отрицания. Это действие, а не идея. Полное отрицание мысли, идеи, слова приносит свободу от известного, от знания; с полным отрицанием чувства, эмоции и настроения приходит любовь. Любовь за пределами и выше мысли и чувства.

Полное отрицание известного есть сущность свободы.

При пробуждении, ранним утром, за много часов до восхода, медитация была за пределами откликов мысли; медитация была стрелой в непознаваемое, и мысль не могла следовать за ней. Наступил рассвет, осветив небо, и лишь солнце коснулось высочайших пиков, появилось то беспредельное, чья чистота превыше солнца и гор.

День был безоблачный, жаркий, и земля и небо накапливали силы для предстоящей зимы; осень уже окрашивала некоторые листья в жёлтый цвет, и листья ярко желтели среди тёмной зелени. На лугах и полях скашивали густую траву для коров на долгую зиму; работали все — взрослые и дети. Это была серьёзная работа, и смеха или разговоров было немного. Машины занимали место кос, и всё же то тут, то там пастбище косили косами. Вдоль потока через поля шла тропа, и здесь было прохладно, так как жаркое солнце уже скрылось за холмами. Тропа проходила мимо фермерских домов и лесопилки; на свежевыкошенных полях лежали тысячи крокусов, таких нежных, с таким своеобразным запахом. Это был тихий и ясный вечер, и горы были ближе, чем когда-либо ещё. Поток был спокоен, камней здесь было не слишком много, и вода бежала быстро. Вам пришлось бы тоже перейти на бег, чтобы поспеть за водой. В воздухе стоял аромат свежескошенной травы, и земля выглядела процветающей и довольной. На каждой ферме здесь было электричество, и, похоже, здесь царили мир и изобилие.

Как мало людей видит горы или облако. Они смотрят, делают какие-то замечания и проходят. Слова, жесты и эмоции препятствуют видению. Дереву, цветку дают название, заносят в определённую категорию, вот и всё. Вы видите пейзаж сквозь арку или из окна; если случится так, что вы или художник или знакомы с искусством, вы почти сразу скажете, что это похоже на такие-то средневековые картины, или вы упоминаете имя какого-нибудь современного живописца. Если вы писатель, вы смотрите для того, чтобы описать, если музыкант, то вы, скорей всего, никогда не видели ни волнистого контура холма, ни цветов у своих ног — вы захвачены своей повседневной деятельностью или же вас держат за горло ваши честолюбивые устремления. Если вы в чём-либо профессионал, вы, вероятно, никогда не видите. Чтобы видеть, необходимо смирение, сущность которого — невинность, чистота. Вот здесь гора, освещённая вечерним солнцем; видеть эту гору впервые, видеть эту гору так, будто вы никогда не видели её раньше, видеть её с невинностью, видеть её глазами, которые омылись в пустоте, глазами, которые не повреждены знанием, —это необычайное переживание. Слово «переживание» безобразно; с ним связывается эмоция, знание, опознание и продолжение; ничего такого здесь нет. Это нечто совершенно новое. Чтобы видеть эту новизну, необходимо смирение — смирение, которое никогда не бывает отравлено гордостью и тщеславием. В отношении того, что происходило сегодня утром, было именно такое видение, как с горной вершиной или вечерним солнцем. Всё существо человека, во всей своей полноте, было здесь, и его состояние было свободным от какой-либо потребности, конфликта и выбора; оно было пассивно той пассивностью, которая активна. Существует два рода внимания — одно внимание активно, а другое лишено движения. И то, что происходило, было действительно новым, тем, что никогда не происходило прежде. «Видеть» это происходящее было чудом смирения; мозг был полностью спокоен и без всякой реакции, хотя он и был полностью пробуждён. «Видеть» эту горную вершину, такую ослепительную в вечернем солнце — хотя и видел её уже тысячи раз, — видеть её глазами, не имеющими знания, значило видеть рождение нового. Это не глупый романтизм, и это не сентиментальность, с её жестокостью и с её настроениями, это и не эмоция с её волнами энтузиазма и подавленности. Это нечто столь абсолютно новое, что в самой полноте внимания присутствует безмолвие. Из этой пустоты выходит новое.

Смирение — не добродетель; культивировать его невозможно; оно не входит в мораль респектабельности. Святые не знают его, ибо святость их признана; кто поклоняется, тот не знает его, поскольку он просит и ищет; набожный верующий и последователь тоже не знают его, так как они следуют. Накопление исключает смирение, идёт ли речь о собственности, об опыте или способностях. Процесс узнавания нового, учения, не является накопительным процессом; знание является. Знание механично; процесс учения — никогда. Знания может быть всё больше и больше, а в узнавании нового, в учении нет никакого «больше». Где сравнение, учение прекращается. Учение, узнавание нового является мгновенным видением, оно не во времени. Всякое накопление и знание измеримы. Смирение не может быть сравниваемо; не бывает больше или меньше смирения, так что его невозможно культивировать. Мораль и технику культивировать можно, и их может быть или больше или меньше. Смирение вне пределов способности ума — как и любовь. Смирение — всегда акт смерти.

Очень рано сегодня утром, за много часов до рассвета, при пробуждении была здесь эта пронзительная интенсивность силы с её суровостью. В этой суровости было блаженство. По часам это «продолжалось» сорок пять минут, со всё нарастающей интенсивностью. Поток и тихая ночь с сияющими звёздами были внутри этого.

Медитация без установленной формулы, рецепта, без причины и мотива, без результата и цели — невероятный феномен. Это не только гигантский взрыв, который очищает, но также смерть, у которой нет завтра. Её чистота опустошает, не оставляя ни одного тайного угла, где мысль могла бы скрываться среди своих собственных тёмных теней. Её чистота не защищена; она не является добродетелью, вызванной к жизни сопротивлением. Она чиста потому, что в ней нет сопротивления, как в любви. В медитации нет завтра, нет спора со смертью. Смерть прошлого и будущего не оставляет ничтожного настоящего времени, и время всегда ничтожно, но разрушение — это действительно новое. Такова медитация, это не глупые расчёты мозга в поисках безопасности. Медитация — это разрушение безопасности, и в медитации великая красота, не красота вещей, созданных человеком или природой, но красота безмолвия. Это безмолвие — пустота, в которой и из которой текут и имеют своё бытие все вещи. Она непознаваема; интеллект, чувства не могут проложить к ней путь; к ней нет пути, а метод в отношении неё — всего лишь изобретение жадного мозга. Все пути и средства расчётливого эго должны быть разрушены полностью; всякое движение вперёд или назад, путь времени, должно прийти к концу, без всякого завтра. Медитация является разрушением; и это опасность для тех, кто желает вести поверхностную жизнь и жизнь фантазии и мифа.

Звёзды рано утром были яркие и блестящие. До рассвета было очень далеко; было поразительно тихо, даже буйный поток затих; холмы были безмолвны. Целый час прошёл в том состоянии, когда мозг не спал, был бодрствующим, восприимчивым и только наблюдал; в этом состоянии весь ум мог выйти на пределы самого себя — без руководящих указаний, ведь не было никакого руководящего и направляющего. Медитация — ураган, разрушающий и очищающий. Попозже вдали появился рассвет. На востоке разливался свет, такой юный и прозрачный, такой тихий и робкий; свет прошёл мимо отдалённых холмов, коснулся вздымающихся гор, вершин. Группами и поодиночке деревья стояли тихо, стала просыпаться осина, и поток радостно зашумел. Белая стена фермерского дома, обращённая на запад, стала очень белой. Медленно, миролюбиво, почти просительно, он пришёл и наполнил землю. Потом снежные горные пики начали светиться ярко-розовым, и появились шумы раннего утра. Три вороны молча пересекли небо, все в одном направлении; издалека доносился звук коровьего колокольчика, но всё ещё было тихо. Потом автомобиль поднялся на холм, и день начался.

• Предыдущая
• 18/59
• Следующая