Эмиль из Леннеберги - Линдгрен Астрид - Страница 29

• Предыдущая
• 29/46
• Следующая

– От этой Бакхорвы один убыток да беды, – сказал он маме Эмиля однажды вечером, когда все укладывались спать. – Какое-то проклятие лежит на всей их скотине, это ясно.

Эмиль лежал в кровати, когда услышал разговор родителей, и тотчас высунул свой нос.

– Отдай мне поросеночка, – попросил он. – Мне все нипочем, пусть он даже проклятый.

Но такое предложение пришлось папе не по душе.

– Тебе все дай да подай! – сказал он с горечью. – А мне? Мне, выходит, ничего не надо?

Эмиль прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке. Кстати, это был совсем тощий, крохотный поросенок, кожа да кости, и синий, будто от холода.

«Видно, проклятие высосало из него все соки», – подумал Эмиль.

Ему казалось ужасным, что такое могло случиться с маленьким поросенком, который никому ничего плохого не сделал.

Так же думала и мама Эмиля.

– Бедный маленький заморыш, – сказала она.

Так говорили в Смоланде, когда хотели пожалеть какого-нибудь малыша.

Лина тоже любила животных и особенно жалела этого поросенка.

– Бедный маленький поросенок, – говорила она. – Он, поди, скоро сдохнет.

И он подох бы непременно, если бы Эмиль не взял его в кухню, не устроил бы ему в корзине постельку с маленьким мягким одеяльцем, не напоил бы молоком из бутылочки и вообще не стал бы ему вместо родной матери.

Подошел Альфред и, увидев, как Эмиль старается изо всех сил накормить бедняжку, спросил:

– Что это с поросенком?

– Он проклятый и не хочет есть, – пояснил Эмиль.

– Ишь ты, а на что же он серчает? – спросил Альфред.

Но Эмиль объяснил ему, что поросенок не серчает, а просто он слабенький и несчастный, ведь на нем лежит проклятие.

– Но я во что бы то ни стало это проклятие сниму, – заверил Эмиль. – Поросеночка я выхожу, это уж точно.

И что правда, то правда, он своего добился! Прошло немного времени, и поросеночек стал шустрый, словно ящеренок – детеныш ящерицы, – розовенький, гладенький и кругленький, словом, такой, какими и должны быть маленькие поросята.

– Глупый маленький заморыш, он, видать, отъелся, – сказала тогда Лина. – Глупый маленький заморыш, – повторила она.

И с этим именем поросенок прожил всю свою жизнь.

– И верно, он отъелся, – сказал папа Эмиля. – Молодчина Эмиль!

Эмиль обрадовался похвале папы и тотчас предусмотрительно спросил:

– Сколько раз мне нужно спасти его, чтобы он стал моим?

В ответ папа только хмыкнул и недовольно взглянул на сына. Эмиль опять прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке.

Заморышу снова пришлось перебираться в свинарник, а этого ему не очень-то хотелось. Больше всего на свете ему хотелось, как собачонке, ходить по пятам за Эмилем, и Эмиль позволял ему разгуливать на свободе целые дни.

– Он, наверное, думает, что ты его мама, – сказала маленькая Ида.

Может, Заморыш в самом деле так думал. Едва завидев Эмиля, он мчался к нему со всех ног, пронзительно визжа и радостно хрюкая. Ему хотелось быть рядом с Эмилем, но еще больше хотелось, чтобы Эмиль чесал ему спинку, и мальчик никогда не отказывал ему в этом.

– Чесать поросятам спинку я навострился, – говорил Эмиль; он садился на качели под вишней и долго старательно чесал Заморыша, а тот стоял, закрыв глаза, и негромко похрюкивал, всем своим видом выражая блаженство.

Летние дни приходили, летние дни уходили, и вишня, под которой любил стоять Заморыш, когда ему чесали спинку, постепенно покрывалась ягодами. Время от времени Эмиль срывал горсть вишен и угощал поросенка. Заморыш очень любил вишни, и Эмиля он тоже любил. С каждым днем ему становилось все яснее, что поросячья жизнь может быть прекрасна, если поселиться там, где живет такой вот Эмиль.

Эмиль также с каждым днем все сильней любил Заморыша, и однажды, сидя на качелях и почесывая поросенка, он подумал о том, как он его любит и кого на свете он вообще любит.

«Во-первых, Альфреда, – решил он. – Потом Лукаса, а потом уже Иду и Заморыша… считай, обоих одинаково… ой, я ведь забыл маму, ясное дело, маму… а потом Альфреда, Лукаса, Иду и Заморыша».

Он нахмурил брови и продолжал размышлять: «А папу с Линой? По правде сказать, иной раз я люблю папу, а иной раз – нет. А про Лину я и сам не знаю, то ли люблю ее, то ли нет… Она вроде кошки, бродит тут повсюду».

Конечно, Эмиль не переставал проказничать и почти каждый день исправно сидел в столярной, о чем свидетельствуют записи в синих школьных тетрадях тех времен. Но летом, в самую страду, маме было все время некогда, и поэтому иногда в тетрадях лишь значилось, что «Эмиль в столярке» – без всяких объяснений, за что и почему.

А между тем теперь, когда Эмиля отправляли в заточение, он брал с собой и Заморыша. Ведь в обществе маленького забавного поросенка время пролетало быстрее, да и не мог же Эмиль, в самом деле, только и делать, что вырезать деревянных старичков. Для разнообразия он взялся обучать Заморыша всяким трюкам. Пожалуй, ни одному человеку во всей Леннеберге никогда не снилось, что обыкновенный смоландский поросенок может обучиться таким штукам. Эмиль учил его в строжайшей тайне, и Заморыш оказался необыкновенно понятливым. Поросенок был всем очень доволен: ведь когда он учился чему-нибудь новенькому, он получал от Эмиля разные лакомства. А в потайном ящике за столярным верстаком у мальчика был целый склад сухарей, печенья, сушеных вишен и прочих припасов. И понятно – ведь Эмиль не мог знать заранее, когда угодит в столярную, а сидеть там да голодать ему не хотелось.

– Тут нужна хитрость, – объяснил Эмиль Альфреду и Иде. – Дашь поросенку горсточку сушеных вишен – и обучай его чему угодно.

И вот однажды субботним вечером в беседке, окруженной кустами сирени, Эмиль продемонстрировал им трюки Заморыша, которым он его тайно обучил. Их еще до сих пор никто не видел. Для Эмиля и Заморыша поистине настал миг торжества. Альфред с Идой сидели на скамейке и удивленно таращили глаза: поразительно ловким оказался этот Заморыш! Другого такого поросенка они в жизни не видели. Он красиво садился, словно собачонка, когда Эмиль говорил «Сидеть!», и лежал как мертвый, когда Эмиль говорил «Замри!». Протягивал правое копытце и кланялся, когда получал сушеные вишни.

Ида от восторга хлопала в ладоши.

– А что он еще может? – нетерпеливо спросила она.

Тут Эмиль крикнул: «Галопом!», и раз – Заморыш припустил вскачь вокруг беседки. Через равные промежутки времени Эмиль кричал: «Фас!» – и Заморыш чуть подпрыгивал, а потом снова несся во весь опор, как видно, очень довольный собой.

– Ой, какой он миленький! – сказала маленькая Ида, и действительно. Заморыш очень мило прыгал в беседке.

– Хотя для поросенка это не совсем нормально, – заметил Альфред.

Но Эмиль был горд и счастлив – другого такого Заморыша было не сыскать во всей Леннеберге и во всем Смоланде. Это уж точно…

Мало-помалу Эмиль научил Заморыша скакать и через веревочку. Ты когда-нибудь видел, чтобы поросенок прыгал через скакалку? Нет, не видел, и папа Эмиля тоже не видел. Но однажды, когда папа спускался с пригорка, где стоял хлев, он увидел, что Эмиль с Идой крутят старую воловью вожжу, а Заморыш прыгает через нее, да так шибко, что земля летит из-под копыт.

– Ему весело, – поспешила обрадовать папу маленькая Ида.

Но ее слова не растрогали папу.

– Поросятам нечего забавляться, – сказал он. – Они нужны на окорок к Рождеству. А от прыганья поросенок станет тощим, как гончий пес!

У Эмиля екнуло сердце. Рождественский окорок из Заморыша – об этом он как-то не думал. Он был ошеломлен. Уж верно, в этот день он не очень-то любил своего папу!

Да, во вторник, десятого августа, Эмиль не очень-то любил своего папу. Солнечным, теплым летним утром Заморыш скакал через веревочку на пригорке, где стоял хлев, а папа Эмиля упомянул о рождественском окороке. Потом папа ушел, потому что как раз в тот день в Каттхульте начали косить рожь, и папе нужно было оставаться в поле до самого вечера.

• Предыдущая
• 29/46
• Следующая