Тайна графа Эдельмута - Мелкумова Анжелина - Страница 53

• Предыдущая
• 53/73
• Следующая

В одном только месте граф вдруг нахмурился.

— А где же конь вашей светлости? — спросил он, оглядываясь.

— Ох, что вы, граф! Сказать такое! — возмутилась монахиня. — Ведь ее светлость направляется не на праздник! А в обитель Святых Голубиц! Так о каком коне может идти речь? Мы все идем пешком.

Граф выглядел пристыженным. Но все же, заикаясь и краснея, уговорил принять от него в подарок трех лошадей — его собственную и его слуг.

— Вы просто не говорите вашему батюшке, — подмигнул он Эвелине. — То будет наша с вами маленькая тайна.

— …Иа-а-а! — завопила матушка Холодильник, вонзив каблуки в бока своего коня.

Лошади понеслись, взметая за собой столб пыли. Глядя вслед развевающейся рясе матушки и любуясь величественной осанкой маленькой герцогини, граф вдруг поймал себя на мысли. Да, на одной неплохой мысли! Что через четыре-пять лет девица войдет в возраст невест, и тогда… интересно, сколько замков дает герцог фон Бёзе за эту надменную куклу?

С этими веселыми мыслями граф отправился обратно в Башню — отыскать бездельника Жмытя и отчитать его за то, что все это время пропадал черт знает где.

Едва потеряв башенки Альтбурга из виду, они повернули лошадей, въехали в небольшую рощицу…

Ба! Да это была та самая рощица, в которой они еще вчера репетировали спектакль. Вот и речка, вот и то место, где жгли костер и жарили рыбку…

Сорвав с себя рясу, Бартоломеус велел смывать грим и переодеваться.

Сценические платья, а также голову матушки Молотильник — увы! — пришлось утопить в реке. И уже через четверть часа на коней снова садились прежний Пауль, прежняя Марион и прежние Бартоломеус с Эвелиной.

Они поскакали другой дорогой. Не той, на какой их видел граф. И совсем в другую сторону.

Долго переходили вброд реку, чтобы не быть замеченными на мосту.

Мимо трактиров проносились, не сбавляя ходу.

Так, нигде не останавливаясь и ни с кем не вступая в разговоры, они скакали целый день.

…Начинало смеркаться.

Лес, поля, приземистые деревеньки — проносились мимо, как призрачные видения. Ничего не замечая вокруг себя, вцепившись в узду, еле живая от усталости, Эвелина сидела в седле перед Бартоломеусом. И если б не он, наверняка бы давно свалилась с коня. И, наверное, замертво.

Тык-дык, тык-дык… — стучали копыта. Ветер играл с волосами и, поднимая с дороги грязную опавшую листву, зло бросал ее в лица всадников.

Прикрыв глаза, девочка сама дрожала как лист на ветру — от усталости ли, от волнения… Застывшие на холоде губы с трудом шевелились — Эвелина благодарила Господа за славного господина Понса: за его великолепные наряды и в особенности за грим для лица, благодаря которому граф их не узнал. Ну, а уж если говорить честно и до конца, то будь здесь рядом господин Понс, Эвелина не колеблясь упала бы на колени и целовала бы его ноги. Уроки старого актера не прошли даром: в трудную минуту Эвелина держала себя так величественно и гордо, как подобает настоящей аристократке.

Величественно и гордо… Голова девочки клонилась на грудь от усталости.

Дождь забарабанил по лужам. Закапал по курткам, по волосам всадников… Сняв с себя широкий плащ с капюшоном, Бартоломеус накинул его на Эвелину.

…Скакали долго. Под конец чуть не загнав лошадей.

И только в сумерках остановились. Но не возле шумного трактира — боялись погони. А свернув с дороги, перешли вброд еще одну речушку…

О том, что они — в маленькой деревеньке, до Эвелины дошло лишь тогда, когда Бартоломеус, сняв ее с седла, поставил рядом с собой. Устало озираясь, девочка заметила, что пахнет навозом, а откуда-то из темноты мычит корова.

— Кончилась земля графа Шлавино! — Склонившись с улыбкой к девочке, Бартоломеус встряхнул ее за плечи. — Ваше сиятельство! Мы в герцогстве Межгор!

…Они устроились на сеновале. Заплатив крестьянину, Бартоломеус принес кувшин молока и лепешек. Пауль и Марион жадно накинулись на свои, Эвелине же вовсе есть не хотелось.

Далее все словно окунулось в какой-то туман: пахло сеном… хрюкала свинья… издалека раздавались голоса и чавканье… ей предлагали поесть, но она не могла… а только смотрела на лицо того, кого собирались завтра сжечь на страшном костре… и ей снова становилось плохо. «Не хотите ли посмотреть на казнь Безголового Монстра? — раздавался голос графа Шлавино. — Крайне любопытное зрелище»…

— Ваше сиятельство, — окликнули ее.

…«крайне любопытное зрелище»… далее топот коней… холодный пронизывающий ветер… мимо пролетают рощицы и поля… они переходят вброд речку, ледяная вода обжигает ее ноги… вот сейчас ее утащат русалки…

— Эвелина!..

Тут она заметила, что плачет.

А потом вдруг оказалась в объятиях Бартоломеуса.

Он посадил ее к себе на колени, гладил по волосам, рассказывал что-то смешное, кормил лепешкой, закутывал в свою куртку…

Она уснула у него на груди.

Утро выдалось на редкость промозглое. Стоял такой густой туман, что уже в десяти шагах было ничего не разглядеть.

В крохотной деревенской часовенке горела одна-единственная свеча. Стоя на коленях перед образом Пресвятой Девы, Эвелина молилась.

Господи Отче наш… милосердная Пресвятая Дева… прости за все и пойми…

Она оставила родного своего отца, графа Эдельмута, в повозке комедиантов, в птичьей клетке… Она дала ему скрыться, исчезнуть навсегда… Но разве могла она бросить Бартоломеуса — милого Бартоломеуса, верного слугу ее отца! Человека, который единственный из всех людей любил ее! Любил, как дочь…

Графство Грюнталь… Где оно? «Это такое графство — слава Богу, далеко от этого несчастного Альтбурга… Вот уж развернемся там!.. Денежки так и посыплются в жестянку…»

Благослови, Пресвятая Дева, господина Понса, и пошли ему удачи… Благослови бедного орла, что томится в клетке. Боже мой, я не знаю, где он!.. Это очень далеко, графство Грюнталь… Что же делать?!

Заломив в отчаянии руки, хрупкая бледная девочка склонилась перед образом на каменном полу. Строгие лики святых задумчиво смотрели поверх ее головы — куда-то на распахнутую дверь часовни, думая о важном…

Скрипнула половица. Из тумана в проеме двери возник Бартоломеус.

— Ваше сиятельство хочет простудиться? — метнулся он к Эвелине. — Что за ребячество! — И поднял ее с каменного пола.

Пальцы девочки были холодны как лед, глаза распухли от слез. Он не стал спрашивать, почему. В самом деле — догадаться было нетрудно. Нет, заглянув ей в лицо, он спросил совсем о другом:

— А где моя пеночка?

Изба топилась по-черному. Потому воздух и одежда детей успели хорошенько пропитаться дымом. Но зато было тепло. Сидя возле печки, дети слушали, раскрыв рты.

— …Она прилетела ко мне года два назад, — рассказывал Бартоломеус, роясь у себя под курткой. — Залетела в окно моей каморки в замке Нахолме — да так и осталась. Мы жили дружно, я кормил ее со своей тарелки, она пела мне песенки… М-да. Естественно, я не мог, уходя навсегда из замка, оставить ее наедине с графом Шлавино. Как мудро я поступил!

В руках у Бартоломеуса оказалась коробочка. Та самая, с конфетами, что передали ему дети в подвале Башни Дик-Ванда.

— Все бывает в жизни, — изрек Бартоломеус, открывая коробочку. Бумага зашуршала, пара конфет упала на стол и покатилась к краю. В последний момент Бартоломеус остановил их своими длинными пальцами. — Кто вообще мог предположить такое? Тогда, в замке вампиров, я чуть не умер…

Выбрав из горстки конфет одну — сиреневую, Бартоломеус положил ее на стол.

— …чуть не умер с досады, когда его сиятельство граф Шлавино милостиво шепнул мне на ухо тайну графа Эдельмута.

Широкая ладонь с двумя перстнями легла на конфету и — крррак! — безжалостно раздробила ту в мелкие крошки.

— «Мой дорогой Безголовый, — шепнул мне тогда граф. А хитрые глазки так и смеялись, так и плавились от наслаждения. — Знаешь ли ты, в какую именно птицу я превратил твоего незабвенного господина?»

• Предыдущая
• 53/73
• Следующая