Сказочные повести. Выпуск десятый - Виткович Виктор Станиславович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/60
• Следующая

— Эти часы нельзя починить! — зашипел Старый год. — Знаете ли вы, что они стоят со времён царицы Анны Иоанновны?!

— Мне ли это не знать! — заносчиво сказал мастер.

Это был известный мастер Петушков из артели «Точное время». Он славился тем, что мог ответить абсолютно на все вопросы, которые ему задавали или могли задать. Он знал всё… Как и чем на козырьке кепки свести чернильное пятно, и сколько перьев у воробья, который только что родился, и как солили огурцы во времена Ивана Калиты… И на все он отвечал без запинки.

Вот и сейчас, спустившись на каменный пол, Петушков сказал:

— Верно. Эти часы починить нельзя. Их чинили уже три раза: первый раз при царице Елизавете, когда их сломали пьяные стрельцы, качаясь на маятнике, второй раз…

Но Старый год его перебил:

— Прощайте! Мне некогда!

Петушков обидчиво поклонился и пошёл к люку.

— Не оступитесь на лестнице, когда будете спускаться, — проворчал Старый год.

— Благодарю вас, — сказал Петушков, исчезая в полу. — Желаю приятно встретить Новый год!

— Дурак, — буркнул под нос Старый год и захлопнул за мастером крышку люка.

Он подошёл к окошку-бойнице и посмотрел вниз. В эту секунду сквозь серую щель в тучах на город брызнуло солнце. И засверкали сосульки, прицепившиеся ко всем крышам и водосточным трубам. И в доме напротив через двойные рамы солнце осветило, как в кинематографе, чью-то маму: она стояла на табуретке и украшала ёлку. А у перекрёстка засиял металлический обруч уличных часов, и на блистающем циферблате стрелка подскочила ещё дальше, ещё ближе к концу года.

По улицам ехали машины; к некоторым были привязаны ёлки. Шли прохожие; они несли торты и игрушки. Серебряные горлышки шампанского торчали из корзин и карманов.

Неожиданный запах сдобного теста струйкой поднялся из какой-то булочной и коснулся носа Старого года. Старичок сердито чихнул.

— Дураки, — сказал он и скрестил руки на груди, как Мефистофель. — Они думают, что встретят Новый год! Они не знают, что я решил остаться! И двенадцать часов никогда не пробьёт! И шампанское останется нераскрытым! И до конца времён будет 31 декабря!

Хохоча хриплыми голосами, снежные бабы играли с Лёлей в снежки. Они швыряли их по-девчоночьи — сверху вниз, не попадая друг в друга. Было это на берегу Щучьего озера, маленького покрытого льдом, заметённого снегом.

Вокруг озера лежал снег разных оттенков: высокие шапки снега на пнях, резной переплёт снега на сучьях бурелома, кружевные зонты елей, серебристая снежная пыль, осыпающаяся с ветвей. И среди этого белого царства краснела тёмная гроздь рябины.

Наигравшись, снежные бабы сели на пни, а Лёля, смеясь, прислонилась к заиндевевшему стволу высокой сосны. Девочка запыхалась.

— Ах, сердце… — весело сказала она, держась рукой за грудь.

У баб сразу слетели улыбки, они алчно переглянулись.

— Продашь? — спросила, облизнувшись, Продажная душа.

Она вытащила толстую пачку замусоленных рублёвок, плюнула на пальцы, отсчитала три бумажки.

— Хорошо даю, — сказала она, протянув Лёле деньги.

— За что? — спросила Лёля.

— Сердце твоё покупаю.

— Сердце? — удивилась Лёля. — А как же я, буду без сердца?

— Ну и что, — сказала баба. — На свете будет ещё одна девчонка без сердца. Их сколько угодно!

И опять протянула деньги.

— Берёшь?

Лёля спрятала руки за спину.

Баба фыркнула.

— Чего боишься? Не обману! — Продажная душа ударила себя в грудь. — Я у одного мальчика купила сердце. Так он даже благодарил. Ему за уроки мама и папа стали платить: выучил урок — плати, еще выучил — опять плати!.. — Протянула деньги. — Бери трешку!

— Нет, — сказала Лёля.

— Можно подумать, что у неё в груди бриллиант!.. Детские часики, красная цена — гривенник! А я, дура, даю тебе трёшку! Бери, а то передумаю!

Лёля опять замотала головой.

— Ладно! — сказала Продажная душа. — Тогда давай так: ты мне — игрушечные, я тебе заводные — с музыкой!

— С музыкой? — оживилась Лёля.

— А как же! — И баба придвинулась ближе к девочке. — Я видала в городе часы — золотые, цифры горят и играют песенку… — И Продажная душа запела хриплым голосом: «Бродяга я…» — Хочешь такие часики?

У Лёли загорелись глаза.

— Хочу.

Продажная душа обрадовалась.

— Мигом слетаю в город и притащу!

Она победоносно подмигнула бабам — знай, мол, наших! — и помчалась, громко хрустя снегом и сучьями. Бабы поглядели ей вслед, переглянулись. Чёрная душа сказала сладким голосом:

— Давайте, девочки, играть в прятки! Чур, не вожу!

— Чур, не вожу! Чур, не вожу! — подхватила Бумажная душа.

— Тебе водить, — сказала Чёрная душа Лёле.

Лёля сунула руку в карман, вытащила «сливочные коровки», которые ей дала Зоя, раздала бабам по конфете, уткнулась в серебряное от снега дерево, честно зажмурила глаза и стала считать:

— Раз, два, три, четыре…

Неуклюже прыгая через сугробы, бабы спрятались за ближайший куст и, посасывая конфеты, шептались.

— Пока эта дура бегает за часами, мы сами остановим сердце девчонки, — сказала Чёрная душа.

Бумажная душа кивнула.

— Сейчас я его остановлю с помощью волшебных чернил…

И сунула руку за пазуху, где у неё хранился, как в портфеле, ворох каких-то пожелтевших бумаг.

— Иди-ка ты со своими чернилами! — сказала Чёрная душа, но, заметив, что Бумажная душа обидчиво поджала губы, добавила примирительно: — Ты, дура, не обижайся, твои чернила ещё пригодятся… Я тебе сейчас покажу, как убивают сердце клеветой… Ау-у! — крикнула она фальшивым голосом. — Можно-о!

— Иду-у!.. — сказала тоненьким голоском Лёля и пошла прямо к кустам, где сидели бабы, глядевшие на неё сквозь сучья холодными глазами.

Увидев баб, Лёля захлопала в ладоши, засмеялась и побежала обратно к дереву.

— Раз-два-три! Всех застукала!

Бабы зашагали к ней.

— Ну, теперь вы водите, а я спрячусь, — сказала Лёля.

— Нет, — сказала Чёрная душа. — Садись!

Лёля села на пень, чинно сложила руки и поглядела на бабу чистыми глазами.

— Вот что, — тяжело вздохнула Чёрная душа. — Ты хорошая девочка, но с тобой поступили подло…

— Кто? — удивилась девочка.

— Митя.

— Митя? Со мной? — И Лёля звонко рассмеялась.

— Он продал нам твоё сердце за три рубля.

Но Лёля продолжала смеяться.

— Ты, конечно, не веришь, — сказала Чёрная душа. — Ты, наверное, думаешь, что твой Митя царевич, который скакал на сером волке…

— Царевич, — кивнула Лёля.

— На самом деле он серый волк, а не царевич! Да, да, что ты на меня так смотришь!

— Спасибо, что вы со мной шутите, — сказала Лёля.

Бумажная душа покосилась на Чёрную, скривилась и махнула рукой.

Чёрная душа терпеливо продолжала:

— Я не шучу; Митя — тот самый волк, который съел Красную Шапочку…

Лёля насторожилась.

— Да, да. Он съел сначала бабушку, потом Красную Шапочку, потом трёх поросят…

— Потом семерых козлят? — спросила Лёля.

— Вот видишь, девочка, ты немножко и поверила…

— Нет, нет! Не поверила! Не поверила! Он не волк! Это вам показалось!

— Все мы раньше думали, что он не волк, — продолжала Чёрная душа, — но однажды…

И она начала рассказывать про Митю одну историю хуже другой. Она знала, что, если Лёля даже не всему поверит, капелька клеветы в её сердце останется. Капелька за капелькой, сердечко медленнее и медленнее, глядишь, и остановилось…

Чёрная душа врала вдохновенно. И действительно, отравленное сердце девочки билось всё медленнее! А с часами во всём мире стало твориться такое, чего никогда ещё не бывало.

Первым это заметил мастер Петушков в городе Ярославле. Он сидел в своей мастерской. На стенах качались маятники, тикали ходики, и круглые столовые часы, и старинные с фарфоровыми амурами, и корабельные хронометры, и электрические, и ручные часы разных форм. На стекле чернела надпись: «ямерв еончоТ» — «Точное время» — с обратной стороны.

• Предыдущая
• 6/60
• Следующая