Манолито Очкарик - Линдо Эльвира - Страница 2

• Предыдущая
• 2/22
• Следующая

Иногда дед называет меня наследным принцем, потому что когда-нибудь мне достанется все, что он откладывает с пенсии. Мама не любит, когда мы с ним говорим о смерти, а дед всегда отвечает, что жить ему осталось пять лет, так что пока не помрет, будет говорить, о чем вздумается.

Дедушка любит повторять, что хочет умереть до 2000 года, охота была смотреть, что там еще наворотят в новом веке, на его век и одного века хватит. Он уже давно решил умереть в 1999 году и обязательно от простатита, потому что какой смысл столько лет маяться от этой дряни, а потом взять да и помереть от чего-нибудь другого.

Я ему сказал, что лучше пусть он наследство оставит, а сам не умирает, потому что спать в одной комнате с дедом Николасом — это просто супер. Мы каждый вечер засыпаем под радио, а только мама попробует его выключить, как мы тут же — раз! — и просыпаемся. Такие уж мы с дедом. А если дедушка умрет, мне придется спать в одной комнате с Придурком, и это будет полный отстой.

Придурок — это мой младший брат. Больше ни братьев, ни сестер у меня нет. Маме ужасно не нравится, что я зову его Придурком. А что, прозвище как прозвище. На нее не угодишь. И потом, я ведь не нарочно, это у меня случайно вырвалось, не то чтобы я полдня сидел и скрипел мозгами, что бы такое выдумать.

Это получилось прямо сразу, как он родился. Дедушка отвел меня к маме в роддом. Мне было пять лет, это я точно помню, потому что тогда мне только-только купили первые в жизни очки, а наша соседка тетя Луиса все время причитала: «Бедняжка, всего пять годочков, а уже в очках».

Так вот, подхожу я к кроватке и протягиваю руку, чтобы раздвинуть этому типу веки. Это мне Ушан сказал, что если у моего братишки окажутся красные глаза, значит, в него вселился дьявол. Короче, ничего я ему такого не сделал, а чувак ка-ак разревется, и рев-то у него сразу видно, что деланый. Тут все на меня набросились, как будто это в меня вселился дьявол, а я тогда в первый раз и подумал: «Вот придурок!» Так это у меня в голове и засело. Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что я обзываюсь. Сам виноват, не успел родиться, а от него уже одни напряги. Самое подходящее для него прозвище.

Вот мне, например, подходит прозвище «Манолито — новый Хоселито». Это меня дедушка так зовет. Он меня научил своей любимой песенке, называется «Колоколенка». Песенка такая старая-престарая, что, когда ее пели, у дедушки дома еще не было унитаза, а телек был без звука. Перед сном мы с дедом иногда играем в Хоселито. Это такой мальчик, который жил сто лет назад и пел про колоколенку. Я тоже пою про колоколенку, а потом изображаю, как будто летаю, ну и еще что-нибудь в этом роде, а то, как только допоешь песню, играть в Хоселито — жуткая тягомотина. Да еще у деда слезы на глаза наворачиваются, оттого что песня такая старая-престарая, а мальчик, который жил сто лет назад, вырос и попал в тюрьму. Мне неловко, что дедушка такой старенький, а плачет по мальчику, который жил сто лет назад.

Короче говоря, если ты заявишься к нам в Карабанчель и спросишь, где тут живет Манолито Новый Хоселито, тебе тоже никто ничего не скажет, разве что посоветуют заглянуть в нашу местную тюрьму. Некоторых хлебом не корми, дай поприкалываться.

Никто тебе не объяснит, как найти Мануэля, ни Маноло, ни Манолито Гарсия Морено, ни Нового Хоселито, зато кто угодно расскажет и покажет, где живет Манолито, больше известный по эту сторону реки Мансанарес под именем Манолито Очкарик, а в родном доме — как «последняя спица в колеснице», а то и вовсе «мартышка». «А ты, мартышка, помолчи, тебя никто не спрашивает».

Начался сентябрь, и мама отправила нас с дедом за новой застежкой для моей куртки. Старую мне в том году откусил Ушан Лопес, когда я не захотел делиться бутербродом. Лопес сломал зуб, а я остался без застежки. Мама его потом долго утешала, а мне моя засветила свой фирменный подзатыльник замедленного действия, от которого еще с полчаса все гудит. В тот день я узнал страшную тайну: если не хочешь лишних напрягов дома, в сто раз лучше самому что-нибудь такое сломать или свихнуть, чем порвать куртку или, к примеру, штаны. Тогда из любой мамы веревки можно будет вить.

Насчет одежды вообще все мамы всегда жутко переживают. Зато всякими синяками хвастаются так, что только держись:

— А мой сын вчера ногу сломал.

— А мой голову. Что, съела?

Мамы вообще страшно не любят, когда другие мамы успевают их обскакать. Так что, не успел начаться сентябрь, моя мама сказала:

— Октябрь на носу, надо мне починить твою куртку, а то так и пойдешь в школу с оторванной застежкой.

В этой куртке я проходил весь прошлый год, буду ходить весь этот и весь следующий. И еще год, и еще два. Мама говорит, дети ужасно быстро растут, так что куртки им надо покупать с прицелом на будущее. Другие дети, может, и растут, только не я. Короче, похоже, я так и состарюсь в этой куртке, а потом в ней и умру. Терпеть не могу эту куртку. Всю жизнь ненавидеть одну и ту же куртку! Это же с тоски удавишься.

Этим летом мама выклянчила для меня у доктора рецепт на витамины. Наверно, стало стыдно перед соседями, что куртка на мне как висела, так и висит. В общем, теперь она кормит меня витаминами, чтобы мы с курткой раз и навсегда сделались одного размера. Честно говоря, мне даже иногда кажется, что она больше любит куртку, чем меня, а я ей все-таки родной сын. По дороге за застежкой я спросил дедушку, что он про это думает, а дедушка сказал, что все мамы неровно дышат ко всяким там курткам и пальто, а еще к шапкам и перчаткам, но своих детей они все-таки тоже очень любят, потому что в материнском сердце полным-полно любви.

У нас в Карабанчеле чего только нет: и тюрьма есть, и автобусы, и дети, и арестанты, и мамы, и наркоманы, и булочные. А вот застежек для куртки у нас днем с огнем не сыщешь, так что мы с дедом Николасом сели на метро и поехали в центр.

В метро нам с дедом всегда везет. Даже когда вагон битком набит, нас все жалеют и быстренько уступают место. Дедушку всем жалко, потому что он старенький и у него простатит. Конечно, простату так сразу не видно, зато сразу видно, какой он старенький. А меня, может, жалеют из-за очков, кто его знает.

Когда нам уступают место, приходится изо всех сил делать вид, что мы оба такие бедные-разнесчастные. Потому что, если тебе уступят место, а ты, к примеру, плюхнешься и тут же начнешь ржать, как лошадь, людей это напрягает. Так что мы с дедом всегда заходим в вагон с таким видом, как будто еле ноги таскаем. Действует безотказно! Сам попробуй, если хочешь, только не болтай направо и налево, а то весь город узнает, и придется нам обломиться.

Мама послала нас в «Понтехос», это такой магазин на площади Пуэрта-дель-Соль, туда все на свете мамы ходят за пуговицами, молниями и застежками для курток.

Мы целый час проторчали у прилавка, потому что дедушка всех тетенек пропускал вперед. Он вообще очень любит пропускать вперед всяких тетенек, особенно если какая-нибудь из них никуда не торопится и захочет выпить с ним чашечку кофе. До сих пор они все почему-то куда-то торопились, но дедушка говорит, что сдаваться не собирается.

Когда мы так простояли целый час и дедушка уже успел поболтать со всеми тетеньками в магазине, я устал и улегся животом на прилавок. Тут продавец сказал, что обязательно хочет поскорее нас обслужить. Испугался, наверно, что я залезу на прилавок с ногами. А когда застежка оказалась у нас в кармане, дедушка объявил:

— Ну что, Манолито, дело сделано. А теперь пойдем-ка прошвырнемся по главной улице. Надо же людей посмотреть и себя показать.

А я ему:

— Вот здорово, дедушка, миленький! Пойдем скорее!

• Предыдущая
• 2/22
• Следующая