Манолито Очкарик - Линдо Эльвира - Страница 12

• Предыдущая
• 12/22
• Следующая

Мы стояли и смотрели, как они отрываются по полной программе: гоняют портфелями в футбол, пихаются, чтобы занять качели получше, а потом раскачиваются со всей силы и сигают с самого верху на землю. Тут Джиад сорвал с Сусаны обруч и бросился бежать. Сусанка поймала его за волосы и плюнула в физиономию. Джиаду! Этому громиле, самому крутому парню в классе, во всем квартале и во всей Испании! Еще ни разу в истории человечества никто не осмеливался плюнуть в Джиада. С Джиадом вообще шутки плохи.

Мы с Ушаном затаили дыхание, он свое, а я свое. Наши сердца стучали, как африканские тамтамы перед великой битвой. Что-то сейчас будет?

Никто на свете в жизни не поверит, что случилось потом. Ты тоже не поверишь, но так все и было. Клянусь дедушкой. Джиад утерся. Ушан мне шепнул дрожащим голосом:

— Вот увидишь, как он ей сейчас врежет. Он ей рожу на бок свернет.

Но он ошибался. И я ошибался, и все на свете тоже ошибались, потому что Джиад сказал:

— Елки, ну извини, я же не со зла. Я пошутил, а ты сразу плеваться.

А потом они опять начали играть, пихаться и скакать, как два психа. Мы с Ушаном развернулись и ушли: во-первых, все равно нам там делать было нечего, а во-вторых, мы испугались, вдруг они позовут нас играть.

Теперь уж точно было глупо препираться из-за Сусанки. Вслух мы так не сказали, но, по-моему, оба именно это и подумали, а еще мы оба подумали, до чего все-таки же здорово, что она выбрала Джиада.

Я позвал Ушана к себе в гости смотреть «Тасманского дьявола». Мы с ним оторвались по полной программе: мазали хлеб шоколадным маслом, валялись на диване и смотрели мультики. Сидели мы на одном углу дивана, а ноги вытянули подальше, потому что у Ушана носки воняют. У бедняги тоже есть свои недостатки. Дедушка посмотрел на нас и говорит маме:

— Они прямо созданы друг для друга.

Я сначала не понял, про кого это он: про нас с Ушаном или про Сусану с Джиадом. Эти двое, наверно, все еще носились в парке с Висельным деревом и развлекались, швыряя друг другу песок в глаза. Они тоже были созданы друг для друга. Наверно, это и есть любовь.

Я наказан, придется теперь все воскресенье торчать дома, и всю субботу тоже. Мама меня без всякой жалости заперла в четырех стенах, и буду я сидеть, как горилла в клетке… Даже хуже, к горилле хоть всякие чуваки подваливают и пялятся, как на обезьяну в зоопарке, а ко мне вообще никто не приходит. Короче, ничего не остается, кроме как тусоваться с соседями по клетке, в смысле, с дедушкой и с Придурком.

Когда я сижу дома наказанный, то становлюсь весь такой квелый, как хлеб, который дня два провалялся в хлебнице, у меня дедушка такой любит. А еще у меня всегда живот разбаливается, потому что я дохну со скуки, а когда я дохну со скуки, то целый день только и делаю, что таскаюсь туда-сюда от дивана к бару и обратно.

Бар — это такой шкафчик, его мама подарила папе, потому что папа у меня всегда говорит:

— Каталина, сама знаешь, мне без бара не жизнь.

Скажет — и айда в «Спотыкач».

Вот мама взяла и подарила ему на день рождения этот самый бар. Снаружи он как барная стойка с мягкой обивкой, а внутри как откроешь — все в зеркалах, и если стоят три бутылки, то сначала кажется, что их там штук шестнадцать. По-научному это называется «эффект отражения». Ну вот, мама распаковала шкафчик и говорит папе:

— Ты ведь всегда говоришь, что тебе без бара не жизнь? Вот, держи, больше тебе в «Спотыкач» ходить незачем. У тебя теперь дома свой собственный бар есть.

Сначала папин бар считался неприкосновенной территорией. Мама там держала папин коньяк «Фундадор», дедушкину анисовую настойку и еще бутылку сидра, которая завалялась с Рождества. Только у нас дома такая теснотища, что неприкосновенный папин бар потихонечку превратился в склад всякой всячины.

— У нас даже тараканы не заводятся, — говорит мама нашей соседке Луисе. — Мы и рады бы, только им и приткнуться негде будет.

Она у меня тоже иногда не прочь пошутить, а то, может, ты решил, что моя мама только и делает, что ругается.

Так вот, сначала мама стала пихать в папин бар всякие там чипсы, орешки и разные другие штуковины, которые она приберегает для гостей, а мы с Придурком уминаем за полсекунды. Потом туда же отправилось наше какао, шоколадные шарики и, как говорит мама, всякая прочая дребедень, которой мы с Придурком засоряем желудок. А месяц назад она начала засовывать в папин бар еще и жидкость для мытья туалета. Это чтобы Придурок не выпил, а то его так и тянет на всякую хлорку, он уже два раза успел нализаться, пьянчуга несчастный.

Короче, когда я сижу дома наказанный, то целый день только и делаю, что таскаюсь к этому самому бару: то прихвачу горсточку чипсов, то шоколадных шариков, то какого-нибудь миндаля в сахаре. Понятное дело, стоит мне просидеть взаперти больше одного дня, я так наедаюсь, что того и гляди лопну, а в толстой кишке у меня приключается самый настоящий затор. Тут мама зовет доктора и говорит:

— Ну что ты будешь делать! Этого мальчишку как заклинит, так ни туда, ни сюда, ни тебе через верх, ни тебе через низ.

Когда моя мама говорит «через верх», это значит через рот, а когда она говорит «через низ», то это про попу. Вечно она всем докторам что-нибудь рассказывает про мою попу, можно подумать, им интересно. Когда она говорит «через низ», я прямо не знаю, куда деваться. По-моему, доктора это тоже слегка напрягает. Еще бы! Был бы я доктором, и вызвали бы меня к мальчику, до которого мне и дела никакого нету, мне бы тоже было не особо приятно, чтобы его мама мне что-то там талдычила про его попу.

Конечно, бывает, обходится и без заторов-запоров, но в одном можешь не сомневаться: когда я сижу дома наказанный, то сразу превращаюсь в самого жуткого зануду во всем нашем квартале, ну и в целом свете тоже.

Сейчас я тебе расскажу историю моего ужасного наказания, что называется, от и до.

Жил-был в квартале под названием Карабанчель один замечательный мальчик, смышленый такой и на вид очень даже симпатичный, и звали его Манолито Очкарик. Не знаю, дошло до тебя уже или нет, только это я и есть. Так вот, просыпается этот классный чувак в один трагический понедельник (в смысле, в прошлый понедельник) и думает себе: «Елки! У меня ж сегодня экзамен по природоведению, а я ни в зуб ногой!» Тут этот самый суперский чувак — то есть я — зовет свою маму и говорит:

— Мамочка-мамулечка, у меня, кажется, температура.

Ну, мама этого самого мальчика, в смысле, моя, потрогала мне лоб и говорит:

— Манолито, одевайся, а то в школу опоздаешь.

— А вдруг, пока я дойду до школы, она как подскочит до тридцати восьми? Может, лучше поберечься, чем потом долго лечиться? — сказал я, потому что никогда не теряю надежды хоть разок перехитрить маму.

— Вот я тебе сейчас покажу температуру! А ну, вставай сейчас же, а то я тебя сейчас взгрею по первое число!

Делать было нечего. Когда мама вот так на меня напускается, мне сразу становится ясно, что она у меня ни капельки не похожа на мам, про которых говорится в стихах и поется в песнях. Наверно, такие мамы живут где-нибудь в Америке в двухэтажных виллах.

Я пошел в школу, уселся за парту, как будто на электрический стул, и сказал Ушану (это мой сосед по парте и мой лучший друг, хотя, вообще-то, он та еще свинья-предатель):

— Дай списать, а то я Н.Х.Н.З.

Мы стали говорить «Н.Х.Н.З.», с тех пор как наша училка один раз услышала, как мы говорим: «Ни хрена не знаю». Оказалось, слово «ни хрена» у нас в школе вслух лучше совсем не говорить, а то мало не покажется. А Ушан мне на это:

• Предыдущая
• 12/22
• Следующая