Мистика - Ньюман Ким - Страница 29

— Держу пари, этому парню надоело, что его побеждают, — сказал Эдвин. — Я видел его в ролях негодяев в полудюжине фильмов.

Подобно ей, Эдвин был тайно предан новейшему искусству. Они ходили в кино гораздо чаще, чем в театр, и особую любовь питали к парижским сериалам, «Фантомасу» и «Судье». Когда ей самой случалось использовать псевдоним, Катриона часто выбирала Ирма Веп, по имени неоднозначной злодейки из «Вампиров».

— Интересно, не было ли у него когда-нибудь искушения подраться по-настоящему и победить героя. Всего однажды.

Она понимала, что имеет в виду Эдвин. Мориарти производил слишком сильное впечатление для пожилого профессора математики — в реальной жизни именно такого человека легче легкого сбросить в водопад, — и Шерлок пропускал удар за ударом.

Фон Зейффертиц уклонялся и нападал, словно он был намного моложе, и уже украсил прославленное лицо звезды несколькими потенциальными синяками. Бэрримор немного взмок. Неужели Профессор забыл сценарий? Он долженпроиграть.

Фон Зейффертиц обхватил Бэрримора захватом и бросил его на пол. Режиссер крикнул «стоп!». Засуетились озабоченные люди. У звезды шла кровь. Мориарти приносил неискренние извинения.

— Мое лицо, мое лицо, — причитал Бэрримор, заполняя своим поставленным голосом весь подвал.

Эдвин кивнул ей, чтобы она взглянула.

Она подошла поближе к актеру с носовым платком наготове.

Струйки крови текли из обеих ноздрей, образуя на месте сбритых усов их красное подобие.

— У меня сломан нос?

Она остановила кровь и ощупала гибкие хрящи Бэрриморова носа. Решив, что его драгоценная физиономия пострадала не слишком серьезно, она так ему и сказала.

— Слава богу! — провозгласил он, целуя ее в лоб, исполняя мечту множества поклонниц.

Она почувствовала на своих волосах липкие и совсем неромантичные ошметки крови и осторожно сняла их ногтями, вытерев о стену.

— Я должен беречь себя, — пробормотал актер. — Все остальное не важно.

Бэрримор испытывал просто-таки невероятное облегчение. Она поняла, что он боялся за своего долгожданного Гамлета.

— Благословляю вас, дитя, — сказал он. — За милосердную весть. Невозможно играть Принца с нашлепкой из пластыря посреди лица. Лишиться его ради этой дешевки было бы просто невыносимо.

Все актеры немного чудаки.

Паркер объявил конец «ночной натуры». Пока нос Бэрримора не придет в норму, смысла продолжать не было. Помощник весело подсчитывал, во что обойдется эта задержка.

— Я хочу, чтобы завтра ночью ты измордовал этого окаянного австрийца до полусмерти! — потребовал Паркер.

— Даю слово, — ответил Бэрримор, уже значительно бодрее.

Оборудование демонтировали, и компания заторопилась наверх.

Эдвин тронул ее за локоть и отступил в тень, увлекая ее за собой.

— Что-то здесь не так. — Он был натянут как струна.

Она кивнула. Он был прав. Она тоже это чувствовала.

Осветительные лампы погасли, оставив после себя глубокий мрак и яркие круги перед глазами. Но тут был и иной свет — красноватое сияние, почти инфернальное.

Не серой ли здесь повеяло?

Оборудование и люди набились в клеть лифта, бывшего самым простым способом выбраться наверх.

Сияние исходило из-за головы с острова Пасхи. По лицу головы двигалась тень, словно богомол величиной с человека прилип к острому носу.

— Смотри, Котенок. Видишь, за статую уходит туннель. Наверно, его укрепили и использовали как дополнительное хранилище.

Тень отделилась от носа, скользнула вокруг головы, на миг заслонив кровавый свет, и скрылась в туннеле.

— Это был человек, — сказал Эдвин.

— Думаешь? — неуверенно отважилась уточнить она.

Было нечто странное в том, как эта тень двигалась.

— Пошли, Котенок.

Эдвин уже двинулся вслед за тенью. Поколебавшись всего мгновение, она последовала за ним. Он вытащил из-под пальто револьвер. Это был уже не отдых.

Жаль, что она оделась не для работы.

Киношный народ суматошно разбегался. Остались немногие, и они были по уши заняты своим делом, не замечая ничего вокруг. Эдвин помедлил у края платформы и взглянул на голову с острова Пасхи.

— Интересно, как ее затащили сюда? — задумчиво сказал он.

Казалось, лицо скалится на него.

Эдвин шел впереди, карабкаясь вокруг головы, цепляясь за отвисшие мочки ушей, и спрыгнул на засыпанный гарью пол туннеля. Она следовала за ним, страшась за состояние своих шелковых чулок и белых туфель-лодочек.

В туннеле сияние было ярче. Красная лампа, очевидно, находилась где-то за рядом ветхих ящиков. И еще там было намного холоднее. Она задрожала.

Эти ящики валялись здесь без всякого порядка. Какие-то из них были разбиты, и из них на дно туннеля высыпалась солома. Некоторые повреждения выглядели совсем свежими.

Внимание Эдвина привлек открытый ящик. Возле него валялись солома и африканские маски, словно их выбросили оттуда, чтобы освободить место для нового сокровища. Он зажег спичку и охнул. Она подошла ближе, чтобы взглянуть.

В ящик был втиснут человек, пожилой, раздетый догола и без сознания. Она проверила его дыхание и пульс. Эдвин опустил спичку пониже, чтобы свет упал на лицо мужчины. Это был фон Зейффертиц, с ожогом от хлороформа вокруг носа и рта.

— Он лежит здесь уже некоторое время, — сказала она.

— Тогда кто играл Профессора?

Она содрогнулась, но не от холода.

— Эй, — громыхнул знакомый голос, — кто тут? Что здесь происходит?

Это был не кто иной, как Джон Бэрримор.

— Это же мисс Кей, верно? Ангел назального милосердия. А вы тот счастливчик, что везде шатается вместе с ней.

— Эдвин Уинтроп, — представился Эдвин.

— Вы что, ускользнули сюда, чтобы… мм… поминдальничать?

Эдвин слишком поздно погасил спичку. Бэрримор увидел Зейффертица в ящике.

— Боже милостивый, тело!

Эдвин хмуро зажег другую спичку.

— Это Густав Ужасный, — сообщил Бэрримор.

— Кто-то выдавал себя за него, — сказал Эдвин.

— Не удивлюсь, — заявил Бэрримор. — Его «сделать» легко. Я сам могу стать похожим на него. За гротескным лицом спрятаться куда проще, чем за красивым. Когда я играл жуткого мистера Хайда…

Эдвин жестом велел актеру умолкнуть.

Бэрримор заметил рубиновый свет. До него разом дошло, что во всем этом есть что-то странное.

Среди африканских масок виднелись встрепанные белые волосы. Парик, который носил Мориарти. Тут же валялись пенсне и фальшивый нос.

Тот, кого они преследовали, был настолько поглощен своим делом, что не задумывался о том, что оставляет следы. Это говорило о самонадеянности или об уверенности, которая не радовала.

— Пошли, — сказал любимец публики, устремляясь вперед, будто истинный герой, — доберемся до сути всего этого!

Эдвин взял Катриону за руку, разглаживая ее замерзшую кожу, поднял спичку повыше, и они двинулись навстречу сиянию. Когда спичка догорела, света было уже достаточно, чтобы видеть. Почему-то он пугал больше, чем темнота.

Большой, обвязанный медной проволокой ящик перекрывал почти весь туннель, словно здесь был тупик. Но красный свет подсвечивал его контуры, свидетельствуя, что за ним еще есть пространство.

Они подкрались поближе и прижались к стене, чтобы заглянуть за ящик.

Трудно было понять, что они видят. Там было расчищено место, на засыпанном гарью полу белым порошком или краской нанесен узор. В разных точках этого рисунка стояли масляные светильники, пылающие красноватым огнем. Катриона не сумела сразу понять, что за фигуру образуют линии и огни. Это не было ни обычным магическим кругом, ни пентаграммой.

Там было семь светильников, расположенных не в ряд. Она немного передвинула голову и увидела…

— Плуг, — прошептала она.

Сразу же рука Эдвина крепче сжала ее руку.

— Умница, Котенок, — сказал он с гордостью.

Светильники повторяли рисунок Семи Звезд. Созвездия Большой Медведицы. [46]