Мистика - Ньюман Ким - Страница 27

Февральский холод заставил Катриону Кей пожалеть, что в этом сезоне в моду вошли наряды выше колена. Ее коротко подстриженные волосы, упрятанные под шляпку-«колокол», оставляли тонкую шею открытой, заставляя плотнее кутаться в меховой воротник.

Родившейся вместе с веком и достигшей теперь двадцатидвухлетия, ей порой казалось, что обязанность следовать моде — это проклятие. Ее отец, священник из Уэст-Кантри, всегда ворчал на нее из-за ее скандальной манеры одеваться, не говоря уже о какофонических американских предпочтениях в музыке. Эдвин же никогда не осуждал Катриону за пристрастие к моде, замечая, что она — полезный барометр: когда она на подъеме, то же происходит и с миром; когда у нее спад — жди беды.

В данный момент настроение у Катрионы было как у тех десяти тысяч солдат старины герцога Йоркского. Ни туда и ни сюда. [43]Ветер, дующий вдоль Бейкер-стрит, был зимним, но прозрачный воздух — ни тумана, ни дождя — весенним.

Все вот-вот должно было измениться.

Две почтенные дамы неподалеку заметили звезду экрана. Они откровенно таращились на своего кумира, будто дети в цирке. Катриона подумала, что они прямо-таки наслаждаются всем этим.

Звезда экрана только что вышел из двери, на которой значился номер столь же знаменитый, сколь и несуществующий: 221 Б. На звезде были шапка с козырьком и длинное свободное пальто с поясом в викторианском стиле. Он обернулся, окинув окрестности орлиным взором, — четко продемонстрировав характерный резкий профиль, и поднес к глазам лупу.

— Неужели это… — начала одна из матрон.

Предмет их изумления предстал перед ними в компании какого-то мужчины, ниже его ростом, пухлого и отдувающегося, в котелке и с усами. Он держал в руке револьвер.

— Уверена, что так и есть, — согласилась другая женщина. — Джон Бэрримор!

Великий Профиль повернулся к восхищенным поклонницам анфас, при этом один глаз его, сильно увеличенный лупой, сверкнул тускло-зеленым огнем, и галантно снял свой шлем. [44]Одна дама в экстазе обмякла на руках у другой.

Катриона не сумела сдержать смешок.

Коротышка с мегафоном начал вопить, распекая звезду за «игру на публику».

— Боюсь, я никогда не привыкну к этим киносъемкам, — посетовал Бэрримор.

Катриона поняла, что актер сосредоточен главным образом на своем будущем Гамлете и слишком мало что оставляет на долю этого фильма-спектакля по «Шерлоку Холмсу» мистера Конан Дойла, или, точнее, знаменитой постановке господина Уильяма Жиллетта. Судя по тому, что она увидела на съемках, сыщик Бэрримора таил в себе изрядную толику сумрачного датчанина и больше строил глазки героине, чем трудился на месте преступления вместе со стариной Ватсоном. Майкрофт Холмс перевернулся бы — очень медленно и с превеликой важностью — в своем гробу.

Эдвин, «ее всё», делал вид, будто заинтересован хитроумным устройством кинокамеры, и выспрашивал операторов о мельчайших технических деталях. Ей был знаком этот его трюк — изобразить небывалый энтузиазм, чтобы выудить любую не относящуюся к делу информацию из тех, кого он вежливо и незаметно расспрашивал.

Не в первый раз она почувствовала себя чем-то вроде старины Ватсона. Они с Эдвином были партнерами, но слишком многие люди — хотя и не сам Эдвин — считали ее лишь декоративным приложением к гению Великого Человека.

Конечно, она не ждала лестных публикаций с описанием их с Эдвином Уинтропом совместных подвигов. В большинстве случаев их наниматели определенно не захотели бы увидеть факты из своей частной жизни в массовой прессе. Коли на то пошло, эти чертовы Баскервили вряд ли были в восторге, когда вся нация оказалась посвящена в их грязные семейные делишки. Существовали, кроме того, и соображения государственной безопасности, связанные в ряде случаев с тайными нанимателями Эдвина во время недавней войны, и их тоже следовало учитывать.

Бэрримор донимал режиссера, человека по имени Паркер, своими колебаниями. Будучи равнодушен к этой своей роли, он был склонен игнорировать известный совет принца датского — «не суетиться». Она заметила, что Роланд Янг, тот тип, что играл старину Ватсона, с истинно британским тактом пытается не раздражаться — то есть так, что его истинные чувства становятся всем очевидны. Вот где было настоящее представление.

Проболтавшись два дня возле американской киногруппы, ведущей натурные съемки, она привыкла, что ее принимают за актрису или даже за одну из множества подружек Великого Профиля. Помня совет Эдвина, она никогда не старалась ни опровергать, ни подтверждать предположения, выдвинутые окружающими.

Судя по их теперешнему правительственному поручению, едва ли все это имело особое значение. Обычно их работа была связана с живыми, которых беспокоили мертвые; в данном случае они находились здесь для того, чтобы защитить умершего от клеветы. Эдвин оказывал неофициальную любезность клубу «Диоген», организации, которая нашла ему легальную работу на время Великой войны и которая все еще время от времени нуждалась в его услугах.

Майкрофт Холмс, брат консультирующего детектива, менее знаменитый, но более проницательный, некогда заседал в Тайном Совете клуба «Диоген», в кресле, которое ныне занимал несколько менее объемный мистер Чарльз Борегард, перед ним и отчитывался Эдвин.

В прошлом году клуб «Диоген» втянул Эдвина и Катриону в схватку с призрачным самураем, который орудовал очень даже материальным мечом в японском посольстве, срубив головы нескольким безропотным сотрудникам. Это кровавое дело в конечном счете пришло к удовлетворительному завершению, человеческая злоба была обнаружена, а всякая паранормальная чушь разоблачена. Теперь, насколько известно Катрионе, она стала единственной женщиной в мире, у которой в ящике комода лежит личное благодарственное послание от японского императора.

Здесь все было куда обыкновеннее. Дело касалось репутации. Великий Детектив пару-тройку раз помогал своему брату (хотя никогда — по заданию клуба «Диоген»), так же как Эдвин и Катриона помогали теперь Борегарду. Причиной чего-то вроде размолвки, вышедшей между мальчуганами Холмс, стало то, что старый добрый Ватсон и мистер Дойл описали эти небольшие приключения и зашли даже так далеко, что упомянули в печати организацию и намекнули на истинную роль Майкрофга Холмса при британском правительстве.

Теперь все это в прошлом. Но Борегард, в основном из уважения к памяти своего прежнего шефа, хотел, чтобы завеса секретности, за которой привычно скрывались клуб «Диоген» и его агенты, вновь опустилась.

— Это будет почти что праздник, — сказал Борегард. — Пообщаетесь с людьми из мира кино. Просто убедитесь, что они держатся подальше от фактов.

Паркер снова ругал Бэрримора, теперь за его знаменитые усы. Они были все еще не сбриты. Возможно, на дальних планах они будут незаметны, но на крупных — станут видны.

Катриона гадала, случайно ли усы Эдвина точно такие же, как у актера. Он делал вид, что выше моды, посмеиваясь над ее кимоно и короткими стрижками, но и сам бывал чуточку франтоват.

«Тебе бы тоже захотелось утонченности, — сказал бы он, — проведи ты четыре года в заскорузлой от грязи форме».

Война многое объясняет.

Паркер ринулся прочь от актеров. Бэрримор, принимая широкие ступени дома 221Б за подмостки, поклонился галерке. Толпа зевак бурно зааплодировала. Директор свирепо сверкал глазами и бормотал насчет кнута, когда компания вернется в Штаты.

— Вы, технический консультант, — обратился Паркер к ней. — Что не так в этой сцене?

— Мне бы не хотелось об этом говорить, — уклончиво ответила она.

— Но это ведь то, для чего вы здесь, верно? Это та треклятая растительность на губе у Джона!

— Может, он так замаскировался. — Она пыталась быть великодушной.

Паркер горько рассмеялся.

— И адрес, — пискнула она. — На парадном входе должен быть номер двести двадцать один. А, и В, и, судя по всему, С должны находиться на дверях, выходящих на лестничные площадки.