Князь Святослав - Васильев Борис Львович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/37
• Следующая

— Нет, не готова, — сказал он, выслушав ее.

— Почему же не готова?

— Что ты наденешь, когда пойдешь в скит?

— Мне сошьют платье. Простое платье из… — Ольга запнулась.

Воевода усмехнулся:

— Христианки бедны, моя королева. И платье твое должно отвечать этой бедности. Оно должно быть крапивяным, и я привез тебе сверток этой ткани.

— Но оно же… оно раздерет мою кожу!

— И очень хорошо. Христиане любят мучения, королева, и ты должна полюбить свои царапины.

— Я — дочь конунга русов!

— Я знаю, сколь нежна твоя кожа, дочь конунга, — улыбнулся Свенельд. — Она не выдержит ударов плетью палача, если кто-нибудь узнает, что ты родила после смерти своего супруга.

Княгиня промолчала, с трудом подавив вздох. Воевода своего вздоха скрывать не стал.

— А будет именно так, у нас много врагов. Потерпи сейчас, чтобы не страдать потом.

— Потерплю.

— Когда ширина твоих платьев перестанет скрывать твою стать, тебя найдет Неслых, я говорил тебе о нем.

— Но я мало знаю его.

— Достаточно того, что он — сын Берсеня. Он проводит тебя до христианского скита и обо всем договорится с монашками. Через месяц он заедет за тобой и увезет в Киев. Ребенка грудью не корми, чтобы легче его забыть.

— Но он будет жить?

— Прими в этом мою клятву, королева русов.

Ольга помолчала. Потом тихо повторила свой давний вопрос:

— Я когда-нибудь увижу его?

— Никогда. И не мечтай об этом. Пустые мечтания расслабляют, а нам надо хранить Русь для Святослава. Кстати, как он устроен в Летнем дворце? Надеюсь так, как полагается завтрашнему великому князю?

— Я давно не видела его. Все собираюсь, собираюсь, а время все уходит и уходит.

— Уходит наше время, моя королева. Чтобы продлить его, тебе необходимо чаще посещать нашего сына.

— Какого? — помолчав, вдруг странно спросила она. — Который во дворце моего отца или того, которого я чувствую каждое мгновение?

— Почему? — Свенельд несколько опешил. — Это может быть девочка.

— Это мальчик, — строго сказала княгиня. — Он ведет себя нисколько не тише, чем первый.

— Не слушай своих чувств, слушай свой разум. В детстве мы играли в королеву русов, и ты ею стала. К тебе так обращаются во всех европейских дворах. Так будь же, прежде всего ею, моя королева. Будь всегда.

— Трудно быть королевой с нечистой душою.

— Кроме «трудно» есть слово «надо». И оно главное для всех владык и правителей. Ты узнала, как клянутся христианки?

— Именем Божьей Матери Девы Марии.

— Они дадут эту клятву моему человеку. И ты спокойно родишь ребенка и вернешься блюсти Киевский Стол до вокняжения князя Святослава.

— И никогда не увижу его родного брата.

— И никогда его не увидишь, — сурово повторил Свенельд. — Так надо Великому Киевскому княжению. Груз, который мы, владыки, несем на собственных плечах, куда страшнее, чем тяжести, которые таскают для нас смерды.

Великая княгиня вздохнула. Сказала вдруг:

— Я забыла спросить старика священника, как христиане отмаливают этот тяжкий груз у своего Бога.

— Никакая молитва не облегчит тяжести правления народами. Этот труд называется исполнением долга во благо подданных. Так ступай же исполнять свой долг, королева русов. А я присмотрю не только за южными рубежами, но и за Думой. И ни Барт, ни Обран, ни стоящие за ними не посмеют пикнуть без моего соизволения. Ступай спокойно, моя королева.

Ольга пошла было, но остановилась.

— Ты отдашь нашего ребенка в хорошую семью?

— В очень хорошую и добрую, моя королева.

Великая княгиня грустно кивнула и поспешно вышла из покоев.

Великая княгиня выехала по первому снегу, когда еще только-только укатали колею, но еще не набили на ней ухабов. Ее уютно покачивало, ее уютно согревала шуба, и ей уютно думалось о том добром и хорошем, чего так много было в детстве и чего так мало осталось сейчас.

— Древний Рим был могучим, потому что разделял и властвовал, — говорил ее отец, прозванный за прозорливость и любовь к чтению Вещим. — Можем ли мы поступить так же? Нет, дочь моя, и времена ушли, и мы, русы, — иссыхающая река в безбрежном славянском океане. Значит, не разделять и властвовать нам сейчас следует, а объединять как можно больше славянских племен вокруг стольного города Киева…

Ах, как тепло, как безмятежно жилось в детстве! Может быть, говоря о вечном блаженстве, христиане имеют в виду всего лишь детство человеческое? Единственную безгрешную пору жизни человека. Вспоминая об этом, единственном, лишенном тревог времени, великая княгиня окуталась дремой.

Но вдруг холод, пронзительный метельный холод ударил в спину, пробравшись под меховую полость, шубу и само тяжелое княжеское платье…

«Плеть!..» — вдруг с ужасом почудилось великой княгине. — «На правеже я, что без мужа зачала, на правеже…». Она вскрикнула. Остановились. Сопровождавшие девушки тут же бросились к ней.

«Что, великая княгинюшка? Что?..»

Велела поправить полость, что-то буркнула, но переспросить не решились. Тронулись опять, но великая княгиня думала уже не о прежнем блаженстве. Побежали привычные мысли о деле, которое необходимо было свершить во имя отцовских заветов, а думы о монахинях, предстоящих родах и неминуемой потере неповинного дитя гнала прочь.

И почему-то ни единого раза не вспомнила о сыне, которого звали Святославом, и который напрасно ждал, когда же, наконец, его вновь навестит матушка. Она и самой себе не могла объяснить, почему избегает мыслей о нем, хотя подспудно, где-то в глухих погребах ее души, хранился ответ, который она знала.

Она навестила его перед отъездом. Святослав обрадовался, о чем-то оживленно рассказывал, но она плохо слушала. Невпопад похвалила за посадку в седле, сбивчиво говорила о протестах думских бояр, об их своеволии и… И о чем-то еще, хотя он ждал каких-то других слов и иных рассказов. Сын попытался даже перебить ее, и она отметила про себя его невежливость в обхождении. А то было не дерзкое нарушение правил, а детское желание поведать что-то свое, свое…

Но хранительница Киевского великокняжеского Стола не слушала, а самое главное — не слышала его. Почему, почему она не слышала биения сердца собственного сына?.. Почему?! Да потому, что всем существом слушала другое сердце. Уже ощутимо бившееся в ней. И сейчас в теплом возке великой княгине было мучительно стыдно перед юным великим князем, ради которого она берегла Киевский великокняжеский Стол. Стыдно. И даже дружинная прямота Свенельда не могла отвлечь ее от этого мучительного, глубоко спрятанного в душе потаенного чувства.

Приглушить его могла только деятельность. И великая княгиня, не щадя себя, моталась по кривым заснеженным дорогам. Она любила и умела работать, а сейчас у нее был всего-то месяц, и она торопилась.

За месяц она успела больше, чем рассчитывала: заручилась твердой поддержкой новгородцев, псковичей и смолян, нанеся тем самым ощутимый удар по власти удельных бояр. А потом встретилась в назначенном месте с доверенными людьми Свенельда, переоделась в колючее крапивяное платье простолюдинки и исчезла в тихом христианском ските.

Ольга благополучно разрешилась от бремени, вовремя покинула скит и вернулась в Киев.

Все сложилось ладно и удачно, и ей казалось, что сторонники Игоря уже не осмелятся более претендовать на сладкий кусок центральной власти. Однако ее враги изыскали способ сохранить почти все свои привилегии. Окончательно сокрушить боярскую силу удалось только внуку королевы русов Владимиру Красное Солнышко. Может быть, это и утешило бы ее, но знать о будущем никому не дано, а вот о недавнем прошлом…

— Что-то меня тревожит, Свенди, — призналась великая княгиня, когда они остались вдвоем сразу после ее возвращения. — Но что? Не могу понять. А понять надо. Может быть, память о боли?

• Предыдущая
• 6/37
• Следующая