Сфера - Валентинов Андрей - Страница 36

• Предыдущая
• 36/82
• Следующая

[…………………………..]

Ну, вот и все. От ленты – только огрызок, светло-зеленые гимнастерки совсем близко, раскаленный металл дышит жаром.

Даже не покурить. Поздно!

Ты, в кожанке, ты снова впереди? Куда лезешь, парень, я же тебя старше, старше на целую жизнь. Я знаю, что прав! Это ты не прав, ты воюешь не за тех, не за тех! Кому нужна твоя храбрость, у меня еще остались патроны, палец лежит на гашетке… И не будет ничего – ты не познакомишься с молодой веселой студенткой, твой сын не будет носить пилотку-«испанку», тебя не пошлет в разведку генерал Лелюшенко…

Почему ты за НИХ? Почему?

Но я не могу стрелять…

Брось-брось-брось-брось – видеть то, что впереди.

(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)

Встаю. Вытираю липкие от пота ладони.

Вот он я, дед!

[…………………………..]

– Тебе не очень хотелось говорить о войне, дед. О той, что вы называли Отечественной. Но о другой – о своей первой войне – ты не рассказывал ничего. Вообще ничего, ни слова!

– Рассказывал. Я был пулеметчиком на тачанке. Помнишь? Ты еще смеялся…

– Смеялся – когда ты поведал, как вы почти каждый день удирали от страшных бандитов, а ты отстреливался и все боялся, что догонят. Но я уже не маленький, дед. Я знаю, что такое ЧОН. Часть особого назначения при ВЧК, правильно? Я видел твои фотографии, они даже в музее висят. Ты в заднем ряду, в кожаной куртке, коротко стриженный, но все равно тебя легко узнать.

– Тебе показалось. Я никогда не носил кожаную куртку. Там я в обычной рубашке. Мы вернулись из-под Валок, был очень тяжелый бой.

– И еще фотография – ты со своим другом. Там ты чуть постарше…

– Это 1921-й. Нашу часть тогда как раз расформировали. Сфотографировались на прощание… Что тебя удивляет, солдат Яшка? Что я пошел к красным?

– Тебя звали к Деникину.

– Звали. И не просто звали – чуть ли не силком тащили. Мои же родственники. Я остался один, без отца и матери, вот и хотели пристроить. Говорили, что у Деникина сапоги хорошие дают. С подковками.

– Но ты пошел в ВЧК, дед!

– Деникинцы расстреляли моего крестного, после смерти отца только он нам помогал. Помнишь, мы ездили в Валки, я показывал это место? Гонтов Яр. Там многих расстреляли, а даже памятника нет… Ты бы поступил иначе?

– На твоем месте? Не знаю. Я не батрачил с семи лет…

– С шести, солдат Яшка, с шести. Но дело не в этом. Не только в этом… 20 августа 1991 года, когда еще не знали, чей верх и будут ли стрелять, ты вышел на площадь?

– А вот теперь жалею. Чума на оба их дома!..

– Меня хватило на дольше. На всю жизнь… Знаешь, было очень страшно в последние годы. Я видел, чувствовал, что рухнет. Помнишь, ты спрашивал, кто будет после Брежнева?

– И ты не ошибся, дед. За десять лет угадал! До сих пор поражаюсь.

– А я думал, не кто будет, а ЧТО. И тоже угадал. Потому и был о страшно.

– Говоришь, хватило на всю жизнь? И ты никогда не усомнился? Друг – тот, который рядом с тобой на фото, он тогда застрелился, верно? В тот же день?

– На войне гибнут не только от пуль.

– Твоих родственников, почти всю нашу родню, раскулачили и сослали. Ведь правда?

– Правда. Уезжая, они сожгли наш дом.

– Это что, дед? Классовая борьба?

– Назови иначе, сущность не изменится. Но и это не самое важное. На любой войне есть те, что идут в атаку, и обозники. Всю жизнь ненавидел обозников! Не остаться в обозе – наверное, главное.

– А я вот обычный обыватель, дед. Война мне лишь снится, и то редко… Ты не хотел, чтобы я стал историком. Почему? Ты сам историк!

– Историкам не выдают сапоги с подковками. Я это понял, еще когда сдавал историю в институте Красной Профессуры.

– В 1937-м?

– В 1937-м, за год до ареста… Так что тебя удивляет, внук?

– Не знаю. Разве что… В нашем дворе тебя звали «комиссар», правда? А ты с самого детства приучил меня слушать «Голос Америки». До сих пор помню: «…А теперь у микрофона наш политический обозреватель Анатолий Максимович Гольдберг».

– Гольдберг был на Би-би-си, солдат Яшка, не путай. Я не хотел, чтобы ты вырос дураком. Ты бы поступил иначе?

…Среди густой травы – ржавый пулемет, зеленые старые гильзы, след от истлевшей ленты. Война кончилась. Война кончилась очень давно.

Почему до сих пор мы ходим в атаку?

[…………………………..]

Все-таки хорьки, а не белки! Как только цепляются, мохнорылые? И чем? Ведь под «шубой» – только телеса! А на телесах – ни порезов, ни царапин.

Да о чем я? Это же просто программа!

– Не верите? – Джимми-Джон подмигнул, отхлебнул нечто желтое из стакана. – Между прочим, чистая правда. По телевизору такое видел. А вот секрета не знаю. Ноу-хау!

Акула блаженствовала. В уже виденной позе – рука за головой, длинные ноги поперек зала. Притворяется? Или в самом деле «такое» по душе?

Рука привычно полезла за сигаретами… Стой, назад! А не то в Нью-Йорк укатить можно – вместе с каким-нибудь Гарри Поттером.

– Не умеете расслабляться, Том Тим! Пиво, девочки! Что еще нужно, чтобы скоротать ночь?

– И мирно встретить старость, – охотно согласился я.

Спорить не хотелось, хотя джинсовый врал напропалую. Он-то явно не спешил расслабиться. В стакане – чуть ли не апельсиновый сок, «хитрых» сигарет нет и в помине. Даже на телеса смотрел через раз. Да и поза «ковбой в салуне» – как только позвоночник не сломал?

Зачем я ему нужен?

Все по той же программе: приглашение, два файлика (похабный mo14 и таинственный «усилитель» со схемой-раскраской), время по Афинам. Отказываться не стал – из любопытства. Начал играть – значит, доиграю до конца.

Да и не у него одного завелись вопросы.

Но помосте у столба – новые телеса, негритянские, густого шоколадного блеска. Закрутились, завертелись. Закрутили, завертели.

– Обратили внимание? – Акула довольно улыбнулась. – Публика! Не шумят, с мест не вскакивают.

Обратил, конечно.

– Все для удобства клиента, друг Джимми-Джон? А если я полезу прямо к той шоколадке?

Тридцать два зуба радостно блеснули.

– Попробуйте! Затянитесь пару раз для храбрости…

– Мерси.

Нет, Акуле не весело. Но и не грустно. Скорее, по Высоцкому: «Он четок, собран, напряжен…» Как я понял, попасть в такой файл вдвоем – даже для Джимми-Джона высший пилотаж. Но ведь пригласил?

– Не рискнете? – Австралиец покосился на извивающуюся негритянку, вздохнул. – Ничем вас, друг Том Тим, не удивишь!

– Не этим, – вновь согласился я. – Как я понимаю, нахалов очень вежливо отводят в сторонку. А девицы заламывают слишком высокую цену, так? И ваш клиент, озверев и размякнув, тут же побежит покупать какой-нибудь mo666.jpg, где уже не бар, а бордель.

Акула дернула подбородком.

– Законы рекламы, ничего не попишешь! Сначала бросаем немного бесплатного сыра… У вас есть вопросы, друг Том Тим? Валяйте, слушаю.

Ненужная улыбка сгинула, словно тряпкой стерли. Вопросы? Есть вопросы.

…На помосте трое. Канкан, что ли? «Она была модисткой и шила гладью…»

– Сначала не вопрос, а просьба. Я буду говорить, а вы – поправляйте. Лады?

Молчаливый кивок. Похоже, лады.

– Хозяином сна, как вы это называете, является личность человека. Я и Оно, сознание и подсознание. Тот, кто себя осознает во сне, я-спящий, по сути и есть сознание. А весь антураж, весь мир сна – Океан Оно, наше подсознание. Так?

Акула изволила повернуть голову, взглянуть не без любопытства.

– Весьма вероятно.

…Вот и все твои секреты, наглый мистер Хайд. Ты лилипут, не я! Приятно ли купаться в собственном Оно?

– Но это не все. Ноосфера, совокупность человеческих сущностей, живых и не живых…

– Душ, – дернулся рот. – Не будем бояться слов, Том Тим!

• Предыдущая
• 36/82
• Следующая