Последний дар любви - Арсеньева Елена - Страница 4

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая

– А ты почем знаешь? – удивился Вася. – Ты за нами следил? А может, ты крамольник? Я крамольников ненавижу, они против государей злоумышляют, они все франкмасоны и нигилисты! Так папа говорит.

– Нет, я Коля. Не крамольник никакой, а Коля Муравьев. Мой папа – губернатор.

– Как губернатор? – изумился Вася Перовский.

– Да так, – пожал плечами Коля. – Очень просто. Твой отец – вице-губернатор, а мой – губернатор. Понял? А крамольников я тоже ненавижу, еще и побольше твоего. Вот как вырасту, как стану прокурором, так всех их в тюрьмы отправлю!

– Ну, ты еще когда вырастешь! – пренебрежительно сказала Соня, которую очень раздосадовало, что этот курносый мальчишка – сын губернатора. Они – вице, а он – настоящего! – Сейчас-то ты маленький!

– Да уж побольше твоего буду. – Ну что мы через забор болтаем? Идите вон туда, там калитка. Приходите ко мне играть. У нас есть пруд, а на пруду – ого! Идите, покажу, что там такое.

– Ах, Никлас, – вздохнула худая женщина в пенсне. – Опять этот ужасный пруд!

– Ничего, Гертруда Людвиговна, папа разрешил, – сказал Коля Муравьев и объяснил детям: – Это моя бонна, она немка, она только с виду сушеная, а так ничего, хорошая!

С тех пор дети были почти неразлучны. В губернаторском саду и в самом деле находился большой пруд, а на пруду – паром. Гертруда Людвиговна воды боялась как огня, а потому предпочитала сидеть в плетеном креслице на берегу, укрываясь от солнца зонтиком. А дети не сходили с парома. Они перебирались с одного конца пруда на другой, воображая самые невероятные приключения: и шторм, и пиратов, и нападение подводных хищников, и морской бой.

Но однажды девочки поссорились с мальчиками и остались сидеть на берегу, а те отправились в очередное кругосветное путешествие на пароме. А Соня с Машей даже отвернулись – так обиделись.

И вдруг…

– Коля тонет! Смотрите! Колька Муравьев тонет!

Конечно, Васька врет по своему обыкновению. Соня даже не обернулась.

Но вдруг Гертруда Людвиговна, дремавшая над своим вышиванием, стала плакать, кричать, рвать на себе волосы. Соня обернулась. Коля бултыхался в воде почти у самого борта, но не мог дотянуться до него рукой. И его словно тащило что-то под воду, он погружался все глубже и глубже.

– Весло! – воскликнула Соня. – Протяни ему весло!

Весла были на пароме на тот случай, если что-нибудь случится с веревками.

Услышав сестру, Вася перестал бестолково вопить, схватил весло и протянул Коле. Тот ухватился обеими руками.

– Держись крепче! – закричала Соня. – Маша, Гертруда Людвиговна, идемте скорее!

Она побежала к колесу, через который проходила веревка – благодаря ей паром передвигался между берегами, – и принялась крутить его. Подбежали сестра и бонна, стали помогать… Паром сдвинулся к берегу, а за ним медленно потащился, держась за весло, и Коля. Кое-как он выбрался на песок.

– Вы меня спасли… – бормотал он. – Вы меня спасли, я чуть не утонул…

– Это Соня! – радостно кричала Маша. – Это она придумала опустить весло!

Вася молчал. Ему было стыдно, что до такой простой вещи он не додумался. А они-то с Колькой чуть что – «девчонки дуры, девчонки дуры!» Вот так дуры, небось, умнее мальчишек оказались!

– Ах, Никлас, – всхлипывала Гертруда Людвиговна, – но что случилось? Почему вы не плыли, когда упали в воду? Вы же хорошо плаваете!

– У меня ноги зацепились за что-то, никак не мог с места сдвинуться, – тяжело дыша, объяснил Коля. – Даже когда паром тронулся, меня еще держало на месте, я уж хотел крикнуть, чтобы вы остановились, но отцепился.

– Что же это могло быть? – испуганно спросила Маша. – Подводное чудище?

– Да какое там чудище! – усмехнулся Коля. – За какой-то крюк зацепился. Раньше дно тут было сильно замусорено, отец приказал прочистить его, да, видимо, плохо прочистили. Надо бы найти да наказать того раззяву-работника. Плетьми бы пороть!

– Какой ты злой, Колька, – еле выговорила Соня дрожащими губами. – Знала бы я, какой ты злой, так не стала бы тебя спасть!

– Дура ты, Сонька! – Хоть и спасла меня, а все равно дура! Я чуть не погиб. А если бы пруд хорошо прочистили, ничего бы не случилось.

– Никлас, вам надо переодеться! – спохватилась Гертруда Людвиговна. – Вы простудитесь, промокли насквозь!

День был жаркий. Сколько раз ребята промокали во время своих плаваний до нитки, но никто никогда не спешил переодеваться. Однако сейчас Коля ушел, будто больше не хотел видеть друзей. А ведь они его только что спасли!

Они выросли вместе – Мари Трубецкая и Леонилла Барятинская. Говорят, две красавицы и два крючкотвора дружить не станут. Ну, про крючкотворов ничего доподлинно неизвестно, однако эти две прелестные барышни относились друг к другу с удивительной нежностью и бережностью. Они были слишком разные, чтобы завидовать друг другу, и, хоть юные девы пересчитывают своих поклонников с той же тщательностью, как правоверные четки перебирают, Мари спокойно отступала в сторону, предоставляя Леонилле, с ее соболиными бровями и черными волосами, первенствовать в сердцах сначала мальчиков, а потом и юношей. Нет, Мари не была такая добренькая, просто ей никто из них не был нужен, кроме брата Леониллы – Александра Барятинского. Лишь бы он смотрел на нее благосклонно… лишь бы хоть как-нибудь смотрел! Каждый его поступок, даже осуждаемый другими, она встречала с восхищением. Но добиться от него благосклонного взгляда было не так-то легко, причем не только Мари Трубецкой.

Отец его, страстный англоман и педант, составил для сына особенное расписание воспитания, а в завещании сделал его главой семьи. И с шестнадцати лет Александр перестал кого бы то ни было слушаться, в том числе и маменьки, которую любил и почитал. Но отнюдь не ставил выше себя! Он считал себя действительным главою, и рано и искусственно развитая фамильная гордость навсегда наложила отпечаток на отношения молодого князя с друзьями и родственниками. Нет, он не задирал вроде бы носа, был со всеми вежлив, прост и любезен, но не терпел фамильярности и развязности, даже обычной материнской снисходительности в обращении с собой, и, даря кого-то вниманием, никогда не переступал в обращении с ним ему одной известной черты. Александр был уверен, что ему все дозволено, он лучше других знает, как жить, каким надо быть. Лишь только ему исполнилось шестнадцать, и мать, давшая сыну прекрасное домашнее образование, собралась определить его в университет, Александр категорически отказался от жизни статской и объявил, что желает посвятить себя военной службе.

Когда Мари узнала об этом от заплаканной Леониллы, которая чуть не заболела от учинившихся в их спокойном доме скандалов (Александр и его матушка схватились не на шутку!), она пришла в восторг. Теперь ей казалось, что именно так должен поступать настоящий мужчина! Братья ее, Сергей и Александр, пока еще колебались в выборе – она начала презирать их за это. И подстерегала шестнадцатилетнего князя Барятинского где только могла, чтобы пролепетать что-нибудь восхищенное или хотя бы взглянуть восторженно. Он едва ли замечал двенадцатилетнюю барышню и был занят своими делами.

Странные существа женщины! Мари всем сердцем желала Александру удачи. Однако стоило ей узнать, что его намерения поддерживает императрица Александра Федоровна, как она почувствовала себя очень несчастной. Так она впервые узнала, что такое ревность… Ревность станет позднее ее постоянной спутницей на всю жизнь. Ревность, тем более злая, что Барятинскому на нее будет совершенно наплевать, даже если бы он о ней знал. И вообще, он забывал о существовании Мари в ту же минуту, как она исчезала с его глаз.

Императрица, хоть и прославилась своей супружеской верностью, все же весьма благоволила к красивым юношам, особенно офицерам. А Александр Барятинский был невероятно красив! Высокий, с великолепным станом (плечи широкие, талия тонкая), с прекрасными голубыми глазами и вьющимися белокурыми волосами. Неудивительно, что императрица предложила зачислить его в кавалергардский полк, шефом которого состояла она лично, и вот в августе 1831 года Барятинский поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая