Коронованная распутница - Арсеньева Елена - Страница 38

• Предыдущая
• 38/44
• Следующая

И с этой минуты Катерина перестала думать о нем.

Теперь куда важней улестить Петра. Пока он не желал с женой даже разговаривать. А впрочем, Катерина не сильно беспокоилась. Они с Петром и прежде ссорились и мирились, как-нибудь и теперь помирятся. Небось он и сам в глубине души уже размышляет, как бы поскорей поладить с любушкой Катериною.

Что же до Виллима…

Дрожь пробрала ее, стоило представить, что было бы, коли застали бы их вместе. Ах, не сносить им головы, как не сносила ее в свое время бедная Марья Гаментова.

Позади раздался какой-то странный звук, и Катерина резко обернулась, вся вмиг захолодев, от кончиков пальцев до глубины души. Показалось – ну вот, глупости лезут в голову! – показалось, что позади зашипела змея.

Да нет, ну откуда тут взяться змее? Это всего лишь тяжкий вздох раздался с постели, на которой лежала Анна Крамер.

Катерина рассеянно подумала, что, конечно, нужно будет вознаградить чем-нибудь бедняжку – деньгами, камушками…

Она была бы немало изумлена, коли узнала бы, что Анна Крамер в эту самую минуту тоже думает о Марье Гаментовой.

Почему? Ну почему… Да кто же может проследить прихотливое течение мыслей, тем паче – чужих!

Зеркало колебалось, дрожало. Дрожало и лицо, в нем отраженное. Зеркалом служила темная вода в кадке. Вокруг царил полумрак, и отражение казалось загадочным и удивительно красивым. Не было видно теней, залегших под глазами от многодневных страданий, впалых от недоедания щек, потемневших от долгих слез век, и узнице показалось, что красота, утраченная в заточении, вернулась к ней. А уж когда она туго-натуго заплела в косы темные волосы, когда надела белое платье, украшенное черными лентами (по просьбе узницы ей нарочно принесли это платье, так и висевшее в ее комнате во дворце со времени ареста), когда светлый отблеск белого шелка озарил ее измученное лицо, ей показалось, что красоты такой вовсе не видывал мир и что государь, конечно, не останется к ней нечувствителен. Сердце его дрогнет, он вспомнит, он вспомнит… И смилуется над несчастной преступницей!

О да, конечно, она совершила тяжкий грех… Вернее, она совершила много тяжких грехов. Разве она одна такая – великая грешница? Просто ей не повезло – она попалась. А другие умудряются вершить свои тайные делишки шито-крыто, и если даже кто-то о чем-то догадывается, в точности-то никто и ничего не знает. А она попалась по глупости, по слабости… И теперь предстоит держать ответ.

Но ведь даже в Писании сказано: «Кто без греха – пусть бросит камень!» А кто без греха? Разве сам государь? Разве он не убил собственного сына так же, как это сделала узница? И убил он несчастного царевича Алексея якобы ради государства… На самом же деле – ради себя и своей жизни, которую, конечно, не помиловал бы Алексей, кабы добрался до власти. Ну так и она, несчастная преступница, девка Марья Гаментова, чьей голове назначено сегодня быть отделенной от тела, совершила смертоубийство, и даже не одно, ради себя и своей жизни. Чем же она отличается от Петра? Почему он живет и царствует, а она обречена умереть?

Нет, это несправедливо. Государь не сможет совершить такую страшную несправедливость – тем более по отношении к ней… ведь он любил ее, он не просто брал ее к себе в постель, он истинно любил ее, пусть недолго, но очень сильно, страстно, и она ни от кого не слышала таких горячих, таких безумных слов, как от государя. Не слышала даже от Ивана. Зато сама наговорила Ивану этих жарких слов несчетно, потому что… потому что любила его больше собственной жизни!

Заскрежетало железо – узница вздрогнула. С двери снимали засов.

– Выходи! – послышался голос стражника.

Ну вот, уже…

Она пошла не чуя ног, и это было так чудно – ступать, земли не ощущая, что она все время боялась упасть и подбирала подол, глядя на ноги – да при ней ли они еще, может, отсохли от ужаса, смертного ужаса, который владел всем ее существом?..

Она не помнила, как вывели ее на Троицкую площадь близ Петропавловской крепости. Очнулась только, когда сырой ветер коснулся лица. Утро было туманное.

Марья огляделась. Близ крепости собралась толпа народу, привычного к казням и жаждущего нового душераздирающего, будоражащего зрелища. Боже, ни одного сожалеющего лица! Одно любопытство… Ну спасибо, что нет хотя бы осуждения, не слышно криков и проклятий. А в некоторых мужских глазах она прочла даже неприкрытое восхищение своей красотой. И снова зашлось в судорожной надежде сердце…

Ее подняли на эшафот. У подножия возились с какой-то простоволосой бабой, которая на помост восходить не желала. Она с некоторым изумлением узнала Катерину, свою бывшую прислужницу. Ох как плачет, бедная, да что проку?

А это кто? Ведут какого-то мужчину… Иван! Это Иван! Неужели выпадет им такое счастье – умереть в единую минуту, рядом умереть?

Но он не глядит. Лицо его бледно, испуганно, нет в нем ни тени памяти о минувшей любви.

И даже если умрут они одновременно, все равно умирать ей – в одиночестве!

Ибо мужчина слаб перед смертным страхом, а женщине дарует силы любовь.

Солдаты окружали площадь, наблюдая за порядком. Вторым рядом оцепления стояли шесты с насаженными на них полусгнившими головами. Это были головы казненных по делу о заговоре государева сына царевича Алексея. Заговорщиков обезглавили 8 декабря, сейчас 14 марта… Конечно, их головы выглядят ужасно!

Неужели и ее прекрасная голова будет вот так же насажена на кол, вот так же покроется трупной зеленью, поползет по нежным щекам разложение, ощерится рот в последней улыбке, проглянут сквозь сгнившую плоть кости черепа? А волосы ее станут еще длиннее… Говорят же, что у трупов волосы растут…

«Господи! Господи, избавь меня от этого! – взмолилась она с такой страстью, с какой, кажется, никогда еще в жизни не молила ни о чем… Даже о любви Ивана не просила так истово. – Господи, только не это! Не попусти, чтобы голова моя сгнила на этом колу… Не попусти, Господи!»

Дыхание зашлось…

Зеваки близко подступили к эшафоту… Откуда-то закричали, что едет государь.

Она смотрела, трепеща.

Какой он высокий, как черны его глаза, как нахмурены брови… Помилует? Или не простит? Видит ли он, как хороша она… Как прекрасна последней красотой цветка, который сейчас будет срезан острой косой смерти?

Помилует? Или не простит?

Он смотрел молчаливо – ох, Господи, хорошо и то, что не осыпал ее попреками, насмешками, бранью, чем сплошь да рядом сопровождались прошлые казни, какие бывали в высочайшем его присутствии.

Помилует? Или не простит?..

– Девка Марья Гаментова! – выкрикнул один из секретарей, начиная чтение приговора, и она вздрогнула, встрепенулась.

Это ей читали приговор. Это была она – девка Марья Гаментова…

– Девка Марья Гаментова да баба Катерина! – продолжал секретарь. – Петр Алексеевич, всея Великия, и Белыя, и Малыя Руси самодержец, указал за твои, Марья, вины, что ты жила блудно и была оттого брюхата трижды; и двух ребенков лекарством из себя вытравила; а третьего родила, и удавила, и отбросила, в чем ты во всем с розыском винилась; за такое твое душегубство – казнить смертью. А тебе, баба Катерина, что ты о последнем ее ребенке, как она, Марья, родила и удавила, видела; и ты, по ее прошению, оного ребенка с мужем своим мертвого отбросила, а о том не доносила, в чем учинилась ты с нею сообщница же, – вместо смертной казни учинить наказание: бить кнутом и сослать на прядильный двор на десять лет».

Услышав слова – «казнить смертью», Марья упала на колени. Ноги ее не держали…

Петр подошел к ней, поднял и сказал:

– Без нарушения божественных и государственных законов не могу я спасти тебя от смерти. Итак, прими казнь и верь, что Бог простит тебя в грехах твоих, помолись ему только с раскаянием и верою.

Марья снова упала на колени:

– Помилуй, государь! – Голос ее упал до шепота: – Ради той любви, которой я любила тебя, помилуй!

• Предыдущая
• 38/44
• Следующая