Тропами карибу - Крайслер Лоис - Страница 55

• Предыдущая
• 55/77
• Следующая

Теперь поднялась страшная суматоха на том берегу. Почему они не привяжут собак? – удивилась я. Крис вернулся за Джонасом. Джонас, желая помочь ему, так рьяно греб не в ту сторону, что Крис не удержался за веревку и нырнул головой к самой воде. Я думала, он бултыхнется' в реку, но он сумел – таки вовремя выпрямиться. Лодку понесло вниз по течению. Бешено работая веслами, мужчины привели лодку к берегу и волоком притащили ее обратно.

– Дай лучше я один буду управляться с нею, пока не выйдем на стремнину, – мягко сказал Крис. – А там уж правь так, чтобы этот конец лодки смотрел против течения.

Джонас согласно кивнул.

На этот раз они благополучно переправились через реку, но тут собаки попрыгали в воду и поплыли к нашему берегу. Я стала спихивать в воду черного пса, как это делал в свое время Джонас. Пес упирался, встряхиваясь и дрожа от холода. В конце концов все собаки опять поплыли к тому берегу.

Но тут Крис и Джонас вернулись вновь. Я зашлепала по воде им навстречу.

– В чем дело? – завопила я, стараясь перекрыть шум воды.

Глаза Криса встретились с моими, он ухмыльнулся.

– Цепи для собак. Они забыли цепи для собак!

Наконец на том берегу воцарился порядок. Собак навьючили тюками из сыромятной оленьей кожи, и маленький отряд медленно двинулся сквозь заросли ивняка. Курок и Леди лежали на песчаной отмели рядом со мной и наблюдали, как он уходит. Это был приятный сюрприз. Мы опасались, что волки увяжутся за Крисом и вызовут бесчисленные осложнения. Я проникновенно, до хрипоты, уговаривала их вернуться домой. Было четыре часа дня.

С вершины Столовой горы я следила за продвижением отряда. Первым далеко впереди шел Джонас с частью собак. За ним с остальными собаками следовал Джек. Эскимосы не несли ничего, кроме ружья на плече и стрекал, которыми они управляли собаками. Крис замыкал шествие; он нес на плече кассеты с пленкой и треногу с кинокамерой. В дальнем конце озера все трое сошлись вместе.

Полчаса спустя я увидела, как они улеглись на гребне горной гряды, вероятно, для того, чтобы перекусить. Затем они исчезли из виду. Я осталась одна.

Курок и Леди «преобразились» в волков. Отныне они никогда больше не вертелись вокруг собак. Это произошло быстро. Однако на мысе Барроу нам довелось наблюдать и медленное «волчье преображение». От Лаборатории арктических исследований к нам часто прибегал безобразный пес, по кличке Винок. Он очень досаждал Курку. На первых порах Курок проявлял величайшую терпимость, даже пытался ухаживать за собакой. Эта стадия длилась ни много ни мало несколько недель. Затем мгновенно наступила вторая стадия: замыкание в себе. В глазах Курка появилось какое-то новое выражение. Он не нападал на собаку, но и не убегал от нее. «Виноку лучше поостеречься», – сказал Крис.

Третья стадия – нападение – наступила несколько дней спустя. Разумеется, Крис не знал, что волки преобразились. В дальнейшем это привело к большим переменам в нашей жизни.

Я была благодарна волкам за компанию, однако после ужина они отправились на прогулку. Теперь я и в самом деле осталась совсем одна. Даже оленей не было видно за последние дни.

Смутно желая рассеять чувство одиночества, я побрела вниз, к росомахе единственному живому существу в моем опустевшем мирке. Меня брало искушение, которому, твердил мне голос рассудка, ни в коем случае нельзя поддаваться.

До немногочисленных эскимосов, живших в Анактувук-Пасс, было девяносто миль, до ближайшего врача или медсестры – сотни. Крис с эскимосами ушел на неделю, а то и дней на десять. В этот первый вечер рассудок восторжествовал.

Я села у двери клетки и стала глядеть на росомаху, с сожалением вспоминая слова, вырвавшиеся у меня после бегства Болючки. «У Криса столько всяких планов на руках», – думалось мне. Росомаха смотрела на меня. В отличие от волков у нее был пристальный взгляд. И глаза ее совсем не походили на прозрачные волчьи глаза, отражающие малейшие оттенки настроения.

Они были как плоские черные блестящие пуговицы, и зрачок нельзя было отличить от радужной оболочки. Для животного таких размеров они казались малы: росомаха величиной с песца, а глаза у нее вчетверо меньше. А может, это предельно увеличенные глаза ласки?

Искушение все настойчивее овладевало мною. Эти маленькие, спокойные, наблюдающие глаза и невинно – округлый лобик неотвратимо напоминали мне Эрлу Ольсон, подругу моего детства.

Росомаха бросила на меня угрюмый, замкнутый взгляд. Сидя на задних лапах, как медвежонок, она запрокидывала голову, клала в рот пучок сухой травы и, глядя на меня через плечо, при каждом вдохе с рычаньем всасывала в себя воздух. Надо полагать, захватывание в рот травы шло у нее в плане «смещения деятельности» – за неимением возможности напасть на меня или иным образом выказать мне свое отвращение. Что может быть общего между лаской и человеком?

Положив, что называется, руку на сердце, я заговорила – не заискивая, а искренне восхищаясь ею. Выражение моих глаз, должно быть, изменилось.

Росомаха пристально посмотрела на меня своим зорким взглядом, и вдруг подозрительность ушла из ее глаз. Она свернулась клубком, зевнула – открылся ее забавный розовый рот, показался широкий, аккуратный треугольный язык – и принялась наводить на себя красоту. Первым делом она облизала со своих широких ладоней и пальцев остатки еды, которую я ей принесла. При этом она до того по-кошачьи подносила к мордочке лапу, что, казалось, вот – вот начнет умываться.

В конце концов так оно и вышло. Росомаха наморщила нос и лицо, став удивительно похожей на старого черного человечка, и провела ладонями по глазам и щекам. При этом один не убирающийся нежно – белый коготок слегка царапнул ее нижнее веко. Так повторилось несколько раз. У меня даже создалось впечатление, что она нарочно рисуется передомной после всех тех забот, которыми ее окружили. Затем она стала оглаживать свою шубу, вырывая клочья линяющего подшерстка.

А затем, к моему величайшему изумлению, она вновь села на задние лапы и свесила голову вперед, словно созерцая собственный пупок. Потом, свертываясь в клубок, перевернулась через голову и приготовилась ко сну: как повязкой, прикрыла своей широкой лапой маленькие темные глаза, хладнокровно «выключив» и меня, и спокойный сумрачный свет полярной летней ночи. Росомаха заснула!

На следующее утро я накормила ее, сменила воду, нарезала сухой травы и устроила ей свежую мягкую постель. И тут Желание закусило удила. Напрасно лепетал свое Рассудок. Я встала на помост и опустила в загон самодельную лестницу, сплетенную Крисом из ивовых лоз. Тут уж Рассудок возопил. Но я спустилась в загон, подняла дверь клетки, в которой сидела росомаха, и сделала моментальный снимок показавшейся в отверстии недоверчивой полосатой мордочки, чтобы Крис знал, что произошло с его женой, окажись росомахи и в самом деле такими, какими их расписывают. Затем я села и стала ждать исполнения своей судьбы.

Цапучка вышла из клетки и пошла вдоль изгороди загона, не спуская с меня глаз. По мере того как она делала круг, я поворачивалась, держа в вытянутой руке кусочек мяса. Вдоль ее приземистого оранжево – коричневого тела тянулась кремовая полоса, расплываясь на крестце в некое подобие кружевного воротника, а над глазами сужаясь в серые дуги. Она подпрыгивала, даже когда шла, осторожно и грациозно ставя на землю огромные передние лапы. (Не из-за широкого ли следа принято думать, что росомаха крупное животное?) У самого крестца ее спина выпирала горбом, а затем плавно понижалась к кончику носа. Мне кажется, специфический росомаший скок, эта ее всегдашняя неуклюже – скачущая походка, какой она передвигается по тундре, получается у нее совершенно естественно за счет того, что бугор у крестца то спрямляется, то выскакивает вновь.

Росомаха вперила в меня свой непроницаемый черный взгляд. Уж не собирается ли она задать мне жару? Я сидела неподвижно, обмирая от страха и восторга, держа в вытянутой руке кусочек мяса. Колючая шерстистая мордочка легонько коснулась моих пальцев. Росомаха осторожно взяла мясо.

• Предыдущая
• 55/77
• Следующая