Время любить - Козлов Вильям Федорович - Страница 98

• Предыдущая
• 98/150
• Следующая

– А что такое ЛТП? – поинтересовалась Оля.

– Лечебно-трудовой профилакторий, – пояснил Рикошетов. – Туда сразу на два года можно угодить. И ни аванса тебе там, ни пивной… Так, кажется, написал на смерть Сергея Есенина Маяковский?

– Почти, – улыбнулась Оля.

– Прощай, Пират! – с грустью в голосе произнес Рикошетов.

Патрик поднял на него печальные глаза, вяло махнул хвостом, поколебавшись, подошел, уткнулся носом в колени. Бывший хозяин погладил его, затем резко отпихнул от себя.

– Если соскучитесь по Патрику, приходите к нам, – великодушно предложила девушка.

– А вот этого не нужно! – вырвалось у него. – Я не хочу знать, в каком доме вы живете, номер вашей квартиры…

– Почему?

– Милая Оля, вы наивная девушка! Ведь я сейчас и я пьяный – это совершенно два разных человека. Эго даже не раздвоение личности, а хуже! Я невменяем, непредсказуем, живу в каком-то нереальном жутком мире. В моем сознании стираются такие понятия, как мораль, честь, совесть… Я могу украсть, разбить стекло, оскорбить постороннего человека. Если я узнаю ваш адрес, то могу пьяный прийти и требовать назад Пирата. Или деньги за него. Я доставлю вам массу беспокойства и неприятностей…

– И вы не можете бросить пить?!

– Я могу, – опять улыбнулся он мягкой, чуть грустной улыбкой. – А вот второй… – Рикошетов постучал себя по груди, – не может и, наверное, не хочет. Самое страшное, что я не знаю, когда на меня накатит эта проклятая волна… Я ведь могу и месяц, и два в рот не брать. Могу выпивать, как все нормальные люди, только по праздникам, но этот проклятым мой враг – второй – живет во мне и ждет своего часа… И я никогда не знаю, когда этот час пробьет. Вот в чем беда, милая Оля. Так что лучше не приглашайте меня к себе. Может, когда увижу вас с Пиратом, сам подойду… Я знал, что он уйдет от меня: с пьяницей даже собаке трудно. Честно говоря, я обиделся на него, думал, он предал меня. А ведь предал его я. Как и всех, кто был мне дорог.

Он кивнул, повернулся и, все убыстряя шаги, пошел по улице Каляева в сторону Литейного проспекта. Старенький плащ шуршал на ходу, как и листья под его огромными туфлями. Тонкая, чуть сутулая фигура незнакомого человека, который вдруг приоткрыл ей совершенно чуждый мир диких, непонятных страстей, способных перемолоть человеческую душу в пыль, прах. Смотрел вслед бывшему хозяину и бывший Пират, ставший Патриком. Он не сделал и попытки пойти за ним. Однако в выразительных карих глазах собаки затаилась глубокая печаль.

Николай Евгеньевич Луков согнулся перед зеркалом над раковиной, оскалил рот и увидел, что в верхнем ряду снова из коренного зуба выскочила пломба. Со свистом втянул в себя воздух и почувствовал противный холодок. И что пошли теперь за врачи! Наверное, десятый раз ставят на зуб пломбу, и каждый раз через месяц-два она вылетает. Врач-стоматолог советует поставить золотую коронку.

Николай Евгеньевич провел ладонью по розовым полным щекам – не слышно даже скрипа. Бритва «Браун», которую он купил в Венгрии, отлично берет, не то что наш «Харьков»… Под глазами заметно набухли мешки. Зря вчера в «Красной стреле» на ночь выдул две бутылки рижского пива, захваченные с собой. На носу недавно появилось красное пятнышко и почему-то не проходит. Наверное, сосудик лопнул. Старость не радость… Пятьдесят четыре года! Когда-то девушки говорили, что у него красивые голубые глаза. А теперь даже не поймешь, какого они цвета – светло-серые или оловянно-свинцовые. И какие-то красные прожилки испещрили белки глаз.

Смотреть на свою физиономию надоело, и Луков отошел от раковины. Окно гостиницы «Октябрьская» выходило на широкий Лиговский проспект. День за окном занимался пасмурный, хотя вроде бы с неба не капало. Внизу с шумом проносились машины, у метро «Площадь Восстания» толпились люди, ленинградцы были в плащах, с зонтиками в руках. Николай Евгеньевич не любил Ленинград и бывал в нем редко. Все хвалят его архитектуру, дворцы, знаменитые площади и мосты, которых тут, кажется, около пятисот, но зато климат здесь ужасный. Один раз загубил новенький костюм. Попал на Невском под ливень, а потом два часа провел в душном зале какого-то кинотеатра, там шел занудливый двухсерийный фильм. Костюм высох, но весь скукожился – сколько жена его ни гладила, прежней формы так и не смогла вернуть. Такие вот теперь за границей костюмы шьют! Можно подумать, что у них дождей не бывает.

В Ленинград Николай Евгеньевич приехал к Славину. Он договорился с Монастырским опубликовать статью о Леониде Славине. Лет десять назад на каком-то московском совещании, посвященном проблемам современной критики, Лукова познакомили со Славиным. Помнится, ленинградец произвел на него впечатление умного человека. Леонид Ефимович повел речь о ленинградских критиках, которых следовало бы поддержать в Москве. Перед выступлением к нему подходили молодые люди, о чем-то советовались. Славин называл неизвестные Лукову фамилии литераторов, давая им меткие характеристики, – это тем, которые, на его взгляд, ничего из себя не представляют, а на некоторых настоятельно рекомендовал обратить внимание критики. И что еще заметил Николай Евгеньевич – почти все выступающие ленинградские критики в первом ряду известных советских писателей называли имя Славина. Еще тогда Луков подумал, что Леонид Ефимович напоминает полководца на поле боя, отдающего приказы штабным офицерам.

Выходя из гостиницы на шумный проспект, Николай Евгеньевич с досадой подумал, что опять забыл захватить из дома зонтик. Он взглянул на серое низкое небо, мокрые крыши зданий, поблескивающие серебристыми каплями провода, даже подставил растопыренные ладони с короткими толстыми пальцами – ни одна капля не упала на них. Чудеса! Все мокрое, крошечные капельки сверкают на зонтах, головных уборах прохожих, а руки сухие!

Славину он позвонил еще из Москвы, договорился о встрече в Союзе писателей на улице Воинова ровно в двенадцать дня. Еще было время, и Луков решил пройтись пешком. У автобусной остановки ему сказали, что на улицу Воинова ему лучше всего попасть таким образом: идти по улице Восстания до конца, на Салтыкова-Щедрина повернуть налево и по проспекту Чернышевского выйти прямо на улицу Воинова. Можно и на метро – до станции «Чернышевская».

К его удивлению, к Союзу писателей он пришел совершенно сухим, ленинградское небо так и не разразилось холодным осенним дождем. Даже вроде бы стало светлее, с Невы дул ветер и гнал над крышами зданий белесые клочья облаков.

Со Славиным они уединились в небольшой комнате с письменным столом и высоким окном, выходящим на Неву. Леонид Ефимович выдернул из розетки телефонный шнур, чуть приметно усмехнувшись, обронил:

– Чтоб нам никто не мешал.

Николаю Евгеньевичу не пришлось даже задавать вопросы, Леонид Ефимович протянул ему отпечатанные на машинке листы.

– После того как вы мне позвонили, я поручил своему секретарю подготовить все материалы, – пояснил он. – Думаю, что здесь вы найдете ответы на все интересующие вас вопросы.

И действительно, на листах было изложено все то, что необходимо для статьи: библиография, биографические данные, награды, заслуги и прочее. Тем не менее Николай Евгеньевич задал с десяток вопросов, на которые Славин дал исчерпывающие ответы. Ему было за шестьдесят, но выглядел он моложе, глаза изучающе ощупывали Лукова; в свою очередь Леонид Ефимович спросил про здоровье главного редактора, дав понять, что они в дружеских отношениях, впрочем, об этом Николай Евгеньевич и сам знал. Главный редактор и Славин не раз вместе ездили в заграничные командировки, представляли советских литераторов за рубежом на теоретических конференциях и диспутах.

– Вы не проголодались? – поинтересовался Леонид Ефимович. Луков не успел ответить, как он вставил вилку в розетку, снял трубку телефона, набрал номер и негромко произнес: – Людочка, принесите, пожалуйста, наверх пару бутербродов, кофе… Конечно, с икрой.

Леонид Ефимович расспрашивал про видных московских критиков, передавал им приветы, как бы между прочим вставлял, что с одним он ездил в США, с другим был на приеме в американском посольстве, с третьим подружился в Доме творчества в Пицунде. А секретаря Союза писателей Альберта Борисовича Алферова называл Альбертиком, тем самым подчеркнув, что они на короткой ноге. Когда заговорили о прозе и прозаиках, Луков поинтересовался, мол, как относится Славин к последнему роману Вадима Казакова.

• Предыдущая
• 98/150
• Следующая