Время любить - Козлов Вильям Федорович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/150
- Следующая
– Не шишка, а известный филолог, – сделала вид, что обиделась, Мария. – Ясно, товарищ водитель грузовика?
– Как правило, громкими именами родителей дети прикрывают собственное ничтожество, – заметил он.
– Если ты имеешь в виду меня, то я еще просто-напросто никто, – не обиделась Мария. – Я студентка второго курса Ленинградского университета. И получится из меня филолог или нет, не знает никто, в том числе и я сама.
– Папа знает, – продолжал Андрей. И непонятно было, всерьез он или разыгрывает ее. – Он же устроил тебя в университет? И именно на филологический факультет?
– Представь себе, сама прошла по конкурсу, – с вызовом сказала Мария.
– Ты ведь не знаешь, какие меры предпринял твой папочка. Надавил на какие надо пружины – и ты прошла. Не прошла, а пролетела!
– Ты думаешь? – вдруг опечалилась она. – А я-то полагала, что я сама.
– Ладно, я треплюсь, – смилостивился Андрей. – Может, твой отец честный, справедливый, принципиальный… Как мой.
– Ты любишь своего отца?
– Я восхищаюсь им. Он никогда меня пальцем не тронул, не тыкал никуда носом, не поучал, не читал нотаций, а теперь с гордостью утверждает, что воспитал себе достойную смену. А я как-то не заметил, чтобы он меня воспитывал.
– Действительно, твой отец – замечательная личность! – сказала она. – Если ты в детстве не замечаешь, что тебя воспитывают, так это и есть самое умное, тонкое воспитание…
– Надо же! – покосился Андрей на девушку. – Какие вы там, в университете, все вумные…
– А ты разве не там, не в университете?
– Я забыл тебе сказать – я ушел с четвертого курса, – небрежно уронил он. – Перешел на заочное отделение… Решил поездить, осмотреться, так сказать, пощупать все, что нас окружает, руками…
– Ты опять меня разыгрываешь? – надула она пухлые губы, отчего лицо у нее стало совсем как у маленькой обиженной девочки.
– Точно так же мне сказала и мать, когда я ей сообщил об этом.
– А твой мудрый, тонкий, умный отец?
– Он ничего не сказал.
– Ничего-ничего?
– Он спешил как раз туда, куда мы сейчас с тобой едем, и произнес лишь одну-единственную фразу: «Павлинами рядиться медведям не годится». Второй день ломаю голову: что он этим хотел сказать?
– «Павлинами рядиться медведям не годится…» – раздумчиво повторила Мария. – Очевидно, пословица, а как вот ее к твоему дурацкому поступку применить, я в толк не могу взять.
– Дурацкому?
– Разве умно уходить из университета накануне его окончания?
– Не повторяй слова моей матери, а то я в тебе разочаруюсь, – сказал Андрей.
– Тогда скажи, куда мы все-таки едем на этой замечательной громадине с подвесной койкой и зачем.
– Ты же сама говорила, что со мной в огонь и в воду, – улыбнулся он.
Когда Андрей улыбался, лицо его становилось мягким, добрым, а серые глаза сияли. В самом центре зрачка вспыхивал острый огонек, от которого разбегались зеленоватые лучики.
– Секрет?
– Никакого секрета нет. Просто каждый год все мы из клана Абросимовых по традиции собираемся в Андреевке седьмого июня.
– Чем же знаменательна сия дата?
– У моей бабушки, у тети Гали и у полковника в отставке Дерюгина седьмого июня день рождения. Кстати, я тоже родился в июне, только не седьмого, а десятого. Правда, свой день рождения я никогда не праздную…
– Почему?
– Я еще не уверен, что мне вообще следовало родиться, – ответил он и даже не улыбнулся.
Мария скосила на него свои большие глаза, они у нее были прозрачными, с голубизной. Иногда в гневе темнели, а голубизна превращалась в синеву.
– Я и не знала, что ты так строг к себе, – после паузы сказала она. – Ты мне всегда казался самоуверенным, сильным, умным…
– Все мы кому-то кем-то кажемся, а на самом деле даже себя как следует не знаем.
– Ты действительно сын своего отца – оба говорите загадками.
– Может, мне следовало поступить на философский факультет? – думая о своем, обронил Андрей. – Правда, философов, подобных древним грекам, нынче не стало…
– Ты хочешь заполнить собой этот пробел?
– Я даже не знаю, чего я хочу, – с горечью вырвалось у него.
– В этом отношении ты не одинок…
– И ты, дорогая, комплексуешь? – покосился он на нее.
– Какое противное слово!
– Извини, я забыл – ты же у нас фи-ло-ло-гиня! – Последнее слово он произнес по складам.
– А что? Звучит! – рассмеялась она. – Почти гра-фи-ня!
– У тебя еще и мания величия, – поддел он.
– Потому я и разъезжаю на задрипанных грузовиках, – не осталась она в долгу.
Яркая зелень обочин, листва придорожных деревьев, низкие пышные белые облака, нависшие над поблескивающей сталью лентой асфальта, – все это радовало взгляд, отвыкший в городе от природы, простора. Шоссе то горбато вздымалось на холм, то, прогибаясь, скатывалось в зеленую низину, по обеим сторонам еще виднелись многоэтажные здания в лесах, позже пошли длинные сельскохозяйственные постройки, серебристые силосные башни, цветущие яблоневые сады. Дорожные рабочие, сбросив свои оранжевые куртки, ремонтировали кусок шоссе. Запах горячего асфальта ударил в нос. На обочинах неспешно разгуливали грачи, кося блестящими глазами на проезжающие совсем близко автомашины.
– Когда я выезжаю за городскую черту, у меня такое ощущение, будто я навсегда обрываю нить, связывающую меня с городом, – заговорил Андрей. – Все мои дела, заботы, неприятности остаются позади, а впереди – другая, интересная жизнь… Я понимаю, все это самообман, но ощущение приятное.
– Я редко покидаю Ленинград и потому ничего подобного не испытываю, – сказала Мария. – Да, Андрей, как же я покажусь у твоих родственников в таком наряде? Что они обо мне подумают? Скажут, хиппи какая-то!
– Тебя это очень волнует?
– В общем-то нет, но… А тебя не волнует?
– Меня уже давно не волнует, что обо мне люди подумают или скажут, – усмехнулся он. – Стоит ли на это обращать внимание?
– Боже! Какие мы непонятые, гордые, разочарованные в жизни… – насмешливо произнесла Мария. – Мы этакие Чайльд Гарольды, Печорины, Евгении Онегины…
– Почему все это во множественном числе? Ты обижаешь наших классиков.
– Мне так нравится.
– Каждый из них вошел в историю.
– Ты хочешь сказать – классики обессмертили имена своих героев?
– И себя, между прочим, – заметил Андрей. Наморщив лоб, он мучительно вспоминал понравившийся ему отрывок из знаменитой поэмы Байрона. Начал он неуверенно, останавливаясь и снова возвращаясь к началу, но затем голос его окреп и он с выражением прочел:
– А я не помню наизусть почти ни одного стихотворения, кроме тех, что в школе заучивали наизусть… Ну вроде: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…» Или: «Плакала Саша, как лес вырубали, ей и теперь его жалко до слез…»
– Стихи я запоминаю, а вот ни одного телефонного номера не помню, – улыбнулся Андрей.
Он уверенно обхватил ладонями черную ребристую баранку, мощная большая машина бежала легко, теплый ветер завывал в ветровом приоткрытом окне. Больше восьмидесяти километров Андрей не мог выжать: все-таки машина из капитального ремонта, наверное, поставлен ограничитель скорости. Еще вчера он и не предполагал, что ему предстоит трястись в такую даль на грузовике. Он собирался отправиться с отцом на «Жигулях». За два дня до этого позвонил приятель отца – Николай Петрович Ушков – и попросил отвезти его с семьей на дачу на Карельский перешеек. Отец отвез, а вот назад «Жигули» пришлось тащить на буксире: почему-то вытекло из картера масло и, естественно, заклинило мотор. Подъезда к даче не было, но дотошный Ушков посоветовал поехать через каменистое поле с рытвинами. Там, очевидно, отец и повредил картер.
- Предыдущая
- 2/150
- Следующая