Время любить - Козлов Вильям Федорович - Страница 103

• Предыдущая
• 103/150
• Следующая

– Спасибо, друг, утешил, – криво усмехнулся Абросимов.

– А чего ты от меня ждешь?

– А ты лично, Вадим Казаков, что ты получил? Тебя стали больше издавать, о тебе пишут, печатают в журналах?

– Если бы меня только это волновало, то грош цена была бы всем моим книгам. Я льщу себя надеждой, что меня потому читают, что я всегда говорил правду, даже тогда, когда она некоторым глаза колола…

– Ты прав, – прикрыл глаза светлыми ресницами Павел Дмитриевич. – Тем, кто не может перестроиться, – слово-то какое простое, а ведь за ним черт знает что стоит! – тем нужно уходить. Нет, это далеко не каждому под силу.

– Я вот о чем подумал: кто Рашидова писателем сделал? Его, слава богу, разоблачили, а те, кто прославлял его в печати, писал о нем монографии, называл классиком советской литературы, – те остались в стороне… Вроде бы они и ни при чем.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я ни в каких махинациях не замешан? – посмотрел в глаза другу Павел Дмитриевич. – До этого я еще не докатился. Правда, пытались некоторые подкупить, да я гнал их с подарками из кабинета в три шеи!

– Гнал из кабинета… – насмешливо повторил Вадим Федорович. – Их надо было гнать с работы! Из партии!

– Я о многом догадывался, Вадим, – произнес Павел Дмитриевич. – Но поверь, то, что сейчас становится известным, о чем пишут в газетах и журналах, для меня такое же откровение, как и для всех.

– Верю, – сказал Вадим Федорович. – Я пытался на собраниях говорить правду о злоупотреблениях в нашей сфере, так меня высмеяли… Они теперь за перестройку: ругают то, что раньше хвалили, изобретают новые идейки, заигрывают с молодыми писателями… А вот Алексей Стаканыч из издательства и теперь в своей редакции заявляет, что перестройка и все нововведения – это чепуха! Все должно быть как и раньше… А тех, кто критикует начальство, нужно так прижать, чтобы и другим было неповадно! Стаканычу-то в те времена жилось ой как сладко!

– И этот Стаканыч все еще работает? – поинтересовался Павел Дмитриевич.

– Пока сидит в своем кабинете, причем стол поставил так, чтобы к входящим сидеть спиной… К сожалению, до таких, как Стаканыч, Монастырский и некоторые другие, еще не добрались…

Снова большое облако наползло на солнце, легкий ветерок белкой проскакал по вершинам деревьев, заставил басисто загудеть железнодорожный мост. Большая коричневая стрекоза сверху спланировала на сумку Абросимова. Издалека пришел металлический шум, послышался гудок тепловоза. Товарный состав неожиданно вынырнул из зеленого туннеля на чистое место, прогрохотал через мост. На открытых платформах впритык одна к другой проплыли «Нивы», светлые «Жигули». Состав снова скрылся в зеленом туннеле, железнодорожный мост еще какое-то время пощелкивал, потрескивал, потом затих. И тогда звонко, так что по лесу загуляло эхо, тренькнул блестящий рельс.

– Надолго к нам? – спросил Казаков.

– К нам… – усмехнулся Павел Дмитриевич, поднимаясь с травы. – Точнее будет – к себе, Вадик.

– Вот Дерюгин «обрадуется»…

– Все еще держится за дом? Ведь один остался, ему, кажется, уже стукнуло восемьдесят?

– После того как Федор Федорович умер, дом совсем опустел, – заговорил Вадим Федорович. – Мой братишка Гена хотел, чтобы там поселилась его дочь с мужем, так Григорий Елисеевич на дыбы: «Не желаю, чтобы там кто-нибудь еще жил! Я его строил, я в нем и буду свой век доживать…»

– Тебя-то не притесняет?

– Привык… Да он теперь не так уж часто сюда наезжает. Но ключи никому не отдает.

– Умная голова был Федор Федорович, – вздохнул Абросимов. – Ему еще восьмидесяти не было?

– Один год не дотянул. А скрутило его в три дня: простудился в Великополе, воспаление легких и… конец. Похоронили в городе рядом с матерью.

– А ведь, кажется, совсем недавно мы с тобой сюда мальчишками бегали купаться, прыгали с моста в речку. Потом война, партизанский отряд… А теперь сами дедушки, черт побери!

Они поднялись по тропинке на пути и зашагали в Андреевку. Рельсы багрово поблескивали, от шпал пахло мазутом, мелкие камешки выскакивали из-под ног и со звоном ударялись о рельсы.

– Гляди, семафор убрали! – удивился Павел Дмитриевич.

– Спохватился! – улыбнулся Вадим Федорович. – Уже лет двадцать, как установлены на нашей ветке светофоры.

– А как Лида и Иван Широков? – помолчав, спросил Абросимов.

– Ты разве не знаешь? – посмотрел на него сбоку Казаков. – Болеет Иван. Нужна, говорят, операция на сердце. А Лиду в этом году избрали председателем поселкового Совета. Единогласно.

– Она, чего доброго, меня тут и не пропишет, – усмехнулся Павел Дмитриевич. На полное лицо его набежала тень. – Очень изменилась?

– А мы разве с тобой не изменились?

– Женщины быстрее стареют, хотя и живут дольше нас, мужиков.

– Веселая, с внуками возится. Младший сын женился, с ней в доме живет. И с невесткой ладит. Ты же знаешь, у Лиды легкий характер. И деловой оказалась. Новый клуб в поселке построила, детсад, амбулаторию.

– Надо же какие у нее таланты открылись, – покачал головой Павел Дмитриевич.

Они поднялись на крыльцо дома, в ручке двери увидели свернутую в трубку телеграмму.

– Тебе, – с усмешкой протянул зеленый листок с текстом, написанным от руки, Вадим Федорович.

Абросимов вслух прочитал:

– «Срочно возвращайтесь Москву коллегия министерства состоится в среду…» Послезавтра, – вертя телеграмму в руке, проговорил Павел Дмитриевич. – Придется завтра днем из Климова выехать.

– Ты что же, удрал? – с любопытством посмотрел на него Казаков.

– Надо ехать, – озабоченно сказал Павел Дмитриевич. – Отсюда автобусом, а из Климова много поездов на Москву. До завтра еще времени вагон… Знаешь что, Вадим? Давай баню истопим, а? Попаримся! Веники наломаем вон с той березки! – кивнул он на лес, что со всех сторон подступил к полотну.

– Попариться тебе не мешает… – протянул Вадим Федорович.

Ласточка со звонким криком мелькнула перед ними и скрылась в гнезде под крышей. Черный раздвоенный хвост не поместился и торчал наружу.

– Интересная все-таки штука жизнь, – задумчиво сказал Вадим Федорович. – Птицы каждый год прилетают туда, где родились, а человек чаще всего возвращается в отчий дом умирать…

– Главное, что все это есть у нас с тобой, – обвел рукой окрест Абросимов. – И всегда будет.

– Аминь, – улыбнулся Вадим Федорович.

Андрей, присев на корточки, манит к себе сына, вцепившегося в косяк открытой двери.

– Ваня, не бойся, иди ко мне, – зовет он. – Отпусти дверь и ножками, ножками!

– Угу, – отвечает мальчуган, шмыгая носом и не отпуская косяк. В синих глазах его нет страха, толстые губы чуть приоткрыты, нос сморщился.

Ваня Абросимов делает в своей жизни первые шаги. Он уже внятно выговаривает: «папа», «мама», «Оля». Он рослый мальчишка, отец утверждает, что пошел в абросимовскую породу: такая же широкая кость, сероглазый, русоволосый. Андрей видел своего предка лишь на фотографии, где сфотографированы Андрей Иванович, Ефимья Андреевна, Иван Васильевич Кузнецов и Антонина Андреевна Казакова. Близкие родственники, а фамилии у всех разные. Наверное, нужно обладать воображением отца, чтобы заметить сходство одиннадцатимесячного мальчика и, например, Андрея Ивановича.

Ваня наконец отрывается от косяка, делает один, второй шаг, затем начинает переставлять толстые ножонки все быстрее и вскоре оказывается в объятиях у отца.

– Маша! – радостно кричит Андрей. – Ваня пошел!

Из другой комнаты прибегает жена. Останавливается на пороге и смотрит на них. Большие прозрачные глаза смотрят недоверчиво.

– Ты меня разыгрываешь? – спрашивает она.

– Ваня, покажи матери, на что ты способен, – говорит Андрей, осторожно высвобождая сына из объятий, но тот цепляется за его руки. – Сын, ты же храбрый! Иди к маме! Ну, так же, как и ко мне…

Мальчик все еще держится за его большой палец, пристально смотрит на мать, теперь губы его сжаты, в глазах решимость.

• Предыдущая
• 103/150
• Следующая