Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 66
- Предыдущая
- 66/157
- Следующая
– Где будем обедать? – высунул голову из сеней Офицеров. – На кухне или на свежем воздухе?
– Завидую я тебе, Леша, – вырвалось у Абросимова. – Тишина-то какая! И табаком не пахнет, и телефона нет.
– Я все жду, когда ты станешь моим соседом, – усмехнулся Алексей Евдокимович. – Я имею в виду Климовский детдом.
Он накрыл стол под сосной, принес алюминиевую кастрюлю с кипящими пельменями, банку со сметаной, деревянную тарелку с крупно нарезанным хлебом, появились помидоры, свежепросоленные огурцы.
– Как в лучшем ресторане, – восхищенно покачал головой Абросимов.
– Я уж и не упомню, когда был в ресторане, – заметил Офицеров.
– Я тоже, Леша, не любитель веселых застолий… Пожалуй, я у тебя заночую, – сказал Абросимов. – А пить мы с тобой будем боржоми. На такой-то благодати отравлять себя алкоголем?
– Жена твоя подумает, что у молодки провел ночь…
– Ты мне льстишь, дружище! – рассмеялся Дмитрий Андреевич. – А что касается жены, так ей наплевать на меня.
– Видный ты мужик, Дмитрий, – усаживаясь за стол на деревянную скамейку, проговорил Офицеров. – Умный, вон какую большую должность занимаешь – хозяин района! А с бабами тебе всю жизнь не везет!.. Отчего так?
– Тебе зато здорово повезло, – отозвался Дмитрий Андреевич, ножом сковыривая металлическую пробку с бутылки. – Бирюк бирюком в лесу!
– Сам же говорил, что мне завидуешь, – поддел Офицеров.
– Говорил-говорил, да только я другое имел в виду, – ворчливо заметил Дмитрий Андреевич. – Без женщины тоже нельзя, Леша. Обокрал ты себя в этой жизни. Ладно, мне не повезло, но другим-то везет? Возьми Семена Супроновича. Душа в душу живут с Варварой. Или Дерюгиных. Алена из большого города приехала с ним в Андреевку, ютятся пока в сараюшке, дом-то наш плотники раскатали, все заново будут строить. А Дерюгин там за хозяина. Сын мой, Павел. Приедешь к нему – сердце радуется: веселая жена, ребятишки… Да что говорить, без семьи тоже не дело. Как же помирать-то, не оставив после себя корня?
– Ты же знаешь, я сватался и к Варваре, и к Алене…
– Да что, на них свет клином сошелся? – возразил Абросимов. – Других девок было мало?
– В госпитале познакомился с одной медичкой – я ведь провалялся там три месяца, меня в Польше прострелили, – стал рассказывать Алексей Евдокимович. – Маленькая такая, беленькая, с голубыми глазками, ее все раненые любили. Может, оттого, что я совсем плох был – рана гноилась, из меня выкачивали дряни литрами, – девушка в белом халатике не отходила от меня сутками. Привязался я к Нинуле, – так ее все звали, – стал рассказывать о себе, признался в своих чувствах, предложил выйти за меня замуж…
– Тоже отказалась?
– Из госпиталя ее не отпустили, а мне подошло время выписываться, клялась, что тоже любит, сняли мы в польском городишке комнатку, с месяц пожили вместе, потом я уехал в Андреевку, а Нинуля пообещала уволиться из госпиталя – дело шло к концу войны – и приехать ко мне… Месяц жду, два, год, уже война кончилась, – она мне красивые письма пишет, сетует, что ее, как военнообязанную, пока не отпускают, и сердце ее, мол, рвется ко мне… Последнее письмо пришло, когда я работал на стеклозаводе, так вот бросил все и поехал в Кишинев – там обосновался военный госпиталь…
Алексей уставился на стрекозу, пристроившуюся на красном помидоре. Глаза у него были грустные и какие-то отсутствующие.
– Не застал ее там, что ли? – нарушил затянувшуюся паузу Абросимов.
– Зря поехал я в Кишинев, Дима, – тусклым голосом продолжал Алексей Евдокимович. – Ну почему человеку обязательно нужно лбом удариться в столб, чтобы начать соображать? Уже по письмам было ясно, что Нинуля не торопится ко мне и ее любвеобильное сердце никуда не рвется… Так ведь нет! Человек вопреки здравому смыслу на что-то надеется, обманывает самого себя! Ведь когда валялся в госпитале, мог бы догадаться, что Нинуля ко всем была добра и до меня всех утешала, всем обещала, никому ни в чем не отказывала… Куда там, каждый из нас считает себя пупом земли, дескать, хрен с ним, мол, то было раньше, с другими, а со мной все будет иначе… В общем, моя Нинуля жила в Кишиневе с врачом-хирургом, а нам, грешным, на досуге писала красивые письма. Она это любила. Когда я пришел, она как раз письмо мне писала… Ну, поговорили мы по душам. Спрашиваю: «Ты хоть любила кого?» – «Жалела, – отвечает, – очень уже все несчастные попадают в госпиталь».
– Всех жалела? – спрашиваю.
– А как не пожалеть? Воевали ведь, кровь проливали.
– Значит, не любила?
– Пожалела я тебя, Алешенька. Все думали, что помрешь…
– А своего хирурга тоже пожалела?
– И тут удивила она меня: «Нет, – говорит, – это он меня пожалел… А я его люблю». Вот она, бабья логика. И так мне тошно стало… Ну а расстались по-хорошему, познакомила она меня со своим доктором. Видный мужчина. Уехал из Кишинева и решил для себя: баста, больше я с бабами никаких дел не имею. Не нужна мне такая жалость, от которой захотелось от людей подальше в лес убежать… И что ты думаешь, не обижаюсь я на нее… Если рассудить, она ведь больше отдавала, чем брала. И душа у нее хорошая. Знаешь, сколько людей ей пишут? Не сосчитать… Всех жалела Нинуля, а сама, оказывается, больше всех нуждалась в жалости. Хирург-то этот женатый и на ней, понятно, никогда не женится.
– Значит, от людей, вернее, от баб в глухомани укрылся?
– Ты знаешь, Дмитрий, мне хорошо здесь, спокойно, – говорил Офицеров. – Природа, она ведь тоже живая, все чувствует. Вроде один я тут, а не скучно мне. Слышу я ее, природу, воспринимаю кожей… Вот стал записывать в тетрадку разные случаи… Ну, когда сильная гроза и Белое заволнуется, или раз лебеди опустились в загубину, или про лисицу, что мышкует у дома. Не боится меня, рыжая! Знает, что худо ей не сделаю. Чего лиса! Медведь несколько раз наведывался, днем придет, встанет вон у той сосны на задние лапы и смотрит на меня, когда я что-нибудь мастерю на верстаке. Раз поставил ему чашку с медом – все вылизал, головой покивал – мол, спасибо – и ушел. А лоси частенько по соседству в осиннике пасутся, я им на зиму веток наготовлю под навесом, приходят, жуют… Есть у меня идея – лося в сани запрячь, а лосиху подоить. Говорят, молоко у них полезное, густое, как сливки.
– И не тянет к людям? – полюбопытствовал Дмитрий Андреевич.
– Почему не тянет? – усмехнулся Алексей Евдокимович. – У меня мотоцикл, сяду – и через час в Андреевке.
– Есть кто там у тебя?
– Не мужик я, что ли? – рассмеялся в бороду лесник, и Абросимов отметил про себя, что улыбка молодит его и зубы у него белые, крепкие. – Помнишь акушерку Анфису? Она снимала комнату у Ефимьи Андреевны.
Дмитрий Андреевич хорошо помнил эту крепко сбитую женщину со смешливыми глазами. Какого они цвета? Кажется, карие. Когда он приезжал к матери, Анфиса вертелась на кухне, явно заигрывала, да и он посматривал с интересом на крутобокую молодую акушерку. Вот, значит, с кем Офицеров хороводится!..
– Я думал, она давно уехала из Андреевки.
– Живет в моем доме на Кооперативной, – рассказывал Алексей Евдокимович. – А работает в больнице. Акушеркой.
– Вот тебе и бобыль! – рассмеялся Абросимов. – Женоненавистник! А сам, гляди-ка, по молодкам ударяет!
– Какая она молодка, ей уже давно за сорок.
– Ну и женись, Леша!
– Чудные нынче бабы пошли, – задумчиво обронил Офицеров. – Я бы и не прочь, а она не хочет. Говорю: «Хочешь, я уйду из лесу, опять поступлю на лесопилку?» Она в ответ: «Тебе плохо, Алексей? Будем жить вместе – быстро надоедим друг дружке, а так, в разлуке, даже интереснее…»
– Это верно, нынче женщины за мужиков не держатся, – заметил Абросимов. – Прошло то время, когда на одного мужика было две бабы. Подросло новое поколение, а природа – она любит во всем равновесие.
– Да не в природе тут дело, Дмитрий, – проговорил Алексей Евдокимович. – Женщины стали другими, почувствовали свою силу, вон сколько воли забрали! На крупных должностях теперь работают женщины, депутатами их избирают, у нас начальник лесничества – баба! А мы, мужики, ей подчиняемся. Чего же женщине держаться за мужика, если она сама свою жизнь способна устроить?
- Предыдущая
- 66/157
- Следующая
